— Эти ваши слова еще больше удивляют меня. Уж не хотите ли вы объяснить мне, кто и за что отвечает? Полагаю, что уже по моему росту вы можете судить, что и не ребенок..
Почувствовав, что Чернышов собирается что-то сказать, член Реввоенсовета предупредил его возражения:
— Прошу вас теперь послушать меня. Он стал водить палочкой по карте:
— Атаман Дутов, выполняющий одно из наиболее важных заданий английского командования, вновь угрожает Актюбинску. Представляете ли вы себе, какими силами располагает Дутов и какие силы требуются нам, чтобы разгромить его? На Ферганском участке басмачи, выполняющие другую часть плана интервентов, день ото дня расширяют район своих разбойничьих действий. Эмир Бухары и Джунаид-хан, как вы сами только что докладывали, тоже представляют серьезную угрозу: оба стремятся взорвать мост через Амударью, прервать железнодорожное сообщение и в дальнейшем действовать объединенными силами. Положение на других окраинах России вам известно по газетам: центр пока не имеет возможности бросить необходимые силы на Туркестанский фронт. Вот вы и судите — возможно ли при таком положении ждать подкреплений из Ташкента? Военный комиссариат Туркестана сам не прочь бы получить помощь от Закаспийского фронта.
Сколько раз члены Военного совета упрекали Чернышева в том, что он не умеет убедить Военный комиссариат республики в необходимости послать подкрепления в Закаспий, не умеет требовать. Теперь, выслушав члена Реввоенсовета, они смущенно опустили головы. Зная о тяжелом положении на других фронтах, Чернышов и не думал просить подкреплений. И если он решился на такое выступление, так только затем, чтобы член Реввоенсовета сам авторитетно сказал о положении в Туркестане, а товарищи поняли, как обстоят дела. Почувствовал и член Реввоенсовета, что упрек командующего фронтом исходил не от него одного. Почувствовал по тому впечатлению, которое произвела на всех его речь. Поэтому свои заключительные слова он обратил к Чернышову, но поглядывал и на всех других участников совещания.
— Я понимаю тяжесть вашего положения, — продолжал он тем же серьезным тоном, — противник превосходит вас и в живой силе и в вооружении. Понимаю и то, как опасен для вас Эзиз-хан, угрожающий разрушить железную дорогу у вас в тылу, в то время как белые и интервенты собираются не сегодня-завтра перейти в наступление. Мы в Ташкенте прекрасно отдаем себе отчет в том, что здесь, в Закаспий, положение очень трудное и сложное. Но что делать? Не могу обещать вам даже того, что Военный комиссариат сможет послать вам еще хотя бы один полк. Интервенты стремятся оттянуть основные наши силы сюда, на юг, чтобы дать возможность Дутову овладеть Актюбинском и Оренбургом, а после этого добить нас и здесь. Вот какие планы у них. Но как. ни трудно ваше положение, надо обойтись имеющимися у вас силами. Большевики умеют находить выход из самого трудного положения. Партия учит нас быть упорными в достижении поставленной цели, не впадать в панику и уметь побеждать даже при неравенстве сил. А в вашем лице, товарищ командующий, я вижу настоящего большевика и способного командира. Поэтому я твердо уверен, что вы справитесь с положением и сможете нанести сокрушительные удары белым и интервентам...
Его речь прервал резкий телефонный звонок: с фронта сообщили о начавшемся наступлении белых. И Военный совет тотчас принял решение двинуть резервы в бой. Телефонные звонки привели в действие все красноармейские части, стоявшие в Мары, Байрам-Али Чарджоу.
На восходе солнца первый эшелон Московского сводного полка вместе со штабным вагоном двинулся на запад.
Первые часы боя принесли белым ряд неудач. Было еще совсем темно, когда англо-индусские части выступили в направлении станции Душак. Дозоры Пенджабского батальона и Хэмпширского полка, подходя к станции с двух сторон, приняли друг друга за красных и открыли стрельбу. Неожиданная перестрелка испугала сытых мулов. Они подняли рев, задрав хвосты бросились в разные стороны. Пулеметы перевернулись, с треском попадали патронные ящики. Разрывная пуля попала в ящик с патронами. Патроны воспламенились. От горящего ящика стал гореть мул, и животные совсем ошалели.
Эта суматоха замедлила движение англичан. Бой начался с восходом солнца. Индусский конный полк, двигаясь у подножия гор, вышел к Душаку с юго-востока. В то же время с северо-востока показался конный полк Нияз-бека.
С двух сторон загрохотали пушки.
В вагон с боеприпасами попал снаряд. От взрыва задрожала земля. Громоподобное эхо прокатилось в ущельях гор. Густой дым огромным черным столбом поднялся в небо. Кони, верблюды, коровы, ошалевшие от грохота и огня, разбегались во все стороны. Как огненные факелы, метались в свете огромного зарева люди. Красногвардейцев и железнодорожных рабочих, убегавших со станции на холмы, взяла в штыки белая офицерская рота, а уцелевших изрубили шашками сипаи конного индусского полка.
Торжество белогвардейцев казалось полным. После короткой передышки они двинулись на Теджен. Но во второй половине дня на помощь отступавшим разрозненным красногвардейским отрядам подошли Казанский, Туркестанский и Жлобинский полки. Белые и интервенты не выдержали удара и покатились обратно, в сторону Каахки. Отступление превратилось в бегство. Трупы индусов и белогвардейцев усеяли степь.
В ночь, когда кончился бой в Душаке, начался бой в Теджене.
Город был беззащитен, весь гарнизон его ушел на фронт. Налет на Теджен был произведен по прямому требованию англичан, спасавших свои шкуры. Эзиз выступил одновременно с Аллаяр-ханом, бывшим царским офицером, служившим в «дикой дивизии» Калмакова, а теперь, подобно Эзизу, сколотившим свою банду и тоже мечтавшим о собственном ханстве.
Эзиз и Аллаяр-хан обрушились на город ночью. Не встретив почти никакого сопротивления, бандиты ворвались на улицы и ринулись в дома. Начался грабеж и разбой. Убивали, не разбирая, женщин, детей, стариков. Рубили трупы на части и вешали на деревьях. Насиловали девушек. Подожгли лучшие здания города, хлопковый завод.
Несколько бандитов из отряда Аллаяр-хана ворвались в дом врача. Врач вышел к ним в одном белье, поднял руки:
— Я ни с кем не воюю. Мое дело — лечить людей. Пощадите мой дом!
Один из бандитов злобно оскалился:
— Ха! Ты лечишь людей? Вот как!..
— Я и твоему ребенку дам лекарство, если он болен. Тысячи людей получили у меня помощь. Не трогайте меня!
В это время послышался крик воспитательницы его ребенка, француженки. У врача помутилось в голове. Он не выдержал, крикнул:
— Какой разбой! Не трогайте женщин!
— Ах, разбой? Вот тебе!
Пронзенный пулей, врач опрокинулся навзничь.
Несколько нукеров Кельхана ворвались в школу, стоявшую на берегу реки. Там жил недавно окончивший Ташкентскую учительскую семинарию учитель-туркмен, тихий, скромный юноша, всегда занятый своим делом. Нукеры схватили его, сорвали с него одежду.
— Стойте, братья! — крикнул он. — Я тоже туркмен.
— Ты — вероотступник! Твоя доля — удар сабли!
— Отведите меня к Эзиз-хану. Если я виновен, пусть он судит меня!
— Подобных тебе мы и сами сумеем послать куда, следует!
Один из нукеров прицелился в учителя из ружья. Подоспевший Кельхан крикнул:
— Эй, бессовестный, стой!
Ружье выстрелило.
По счастью, пуля пролетела мимо головы учителя. Нукер перезарядил ружье, но Кельхан схватил его за руку:
— Остановись!
Учитель от страха лишился речи и ни слова не мог сказать Кельхану в свое оправдание. В конце концов его погнали в Ак-Алан вместе с женщинами и скотом.
Русского учителя той же школы, его жену и ребенка эзизовцы изрубили в куски.
Прибывший со стороны Душака кавалерийский отряд Тыжденко выбил бандитов из города.
Ашир стоял на улице, подавленный всем, что раскрывалось перед его глазами. Теджен горел. Искры пламени взлетали в темное небо, сверху хлопьями сыпалась копоть, как черный снег. Отблески пожарищ освещали все вокруг зловещим багровым светом. Растерянным взглядом смотрел Ашир в распахнутые ворота двора. Вон кто-то неподвижно лежит у порога дома, кто-то стонет, лежа наполовину в арыке. Тут валяется женское платье, там — подушка. Блестят в свете пожара золотистые волосы повешенного на дереве...