Чтобы немного успокоиться, Артык взял на руки сына — от него так сладко пахло материнским молоком, — но вместо этого расстроился еще больше и стал разговаривать с маленьким Бабалы:

— Разве смогу я считать себя твоим отцом, если допущу, чтобы английская плеть упала на твое нежное тельце? Неужели я позволю наложить на тебя цепи рабства?

Случись такое, ты всю жизнь будешь проклинать меня, а я и в могиле не найду покоя. Нет, сынок, нет! Мой долг — завоевать тебе свободную жизнь. Предки учили меня не быть рабом, и я исполню свой долг. Я не один. Есть советская власть, есть Иван, зовущий меня. Если смогу соединиться с Красной Армией, то никакой враг мне не будет страшен.

Артык крепко поцеловал сына.

В сумерки вернулся джигит.

По его виду Артык понял, что приказ им не выполнен. Джигит настиг только одного, второй ускакал и скрылся в зарослях тростника. Поймав вопросительный взгляд Артыка, он снял охапку травы, притороченную к седлу, и бросил на землю. К ногам Артыка упала белая папаха.

— Мне больше был нужен другой, — хмуро проговорил Артык. — Но ничего! Избавиться от предателя — тоже польза. Придет время, и второй попадется мне в руки.

Это столкновение с английским шпионом ускорило решение Артыка сесть на коня. Абдыкерим-хан, конечно, сообщит обо всем Эзизу, англичанам и белым, не успокоится до тех пор, пока не уничтожит его. Но прежде чем оседлать коня, Артык задумался: что же делать с семьей? Эзиз или уничтожит семью или, в лучшем случае, прикажет перевезти ее поближе к себе и держать Айну, мать и Шекер в качестве заложников. Надо было перевезти их куда-нибудь подальше от Ак-Алана, Артык посоветовался с Айной. Та мужественно выслушала мужа и согласилась с его решением.

— Милый Артык, — сказала она, — что хорошо для тебя, то хорошо и для меня. Разлука с тобой, конечно, мне тяжела. Но ради тебя, ради благополучия народа я все стерплю. До твоего возвращения Бабалы будет мне утешением и поддержкой...

Матери и Шекер Артык не сказал всего, а лишь объявил о своем решении:

— Время тревожное, всякое может быть... Может случиться, что я поссорюсь с Эзизом, уйду от него. Тогда его нукеры станут искать и меня и вас. Поэтому я хочу перевезти вас подальше от проезжих дорог. Но кто бы вас ни спрашивал, говорите, что переезжаете в свой аул.

Он перевез свою кибитку в аул одного из своих друзей, в Гарры-Чирлу, и, прощаясь с Айной, сказал:

— Айна, жив буду — вернусь, погибну — пеняй на судьбу.

Айна припала головой к плечу Артыка и ответила спокойным голосом:

— Артык-джан, смелого и пуля не берет. Еще встретимся в счастливые дни...

А из черных глаз ее градом катились слезы.

Глава тринадцатая

Ночь на четырнадцатое октября приближалась к рассвету. Ярко еще горели звезды на темном, безлунном небе. На станции Мары стояло только два пустых состава, слышался легкий стук вагонных колес да короткие, отрывистые гудки маневрового паровоза.

Единственный классный вагон стоял в тупичке возле станции. По обеим сторонам его вышагивали красноармейцы с винтовками на плечах, и всякий мог понять, что это не простой вагон. Вот они встретились у буферов вагона, заговорили, поглядывая по сторонам и потирая зябнущие руки.

Высокий узкоплечий красноармеец негромко обратился к своему товарищу:

— Да, Кулагин, а помнишь, какие муки терпели мы летом, когда губы трескались от огненного дыхания Кара-Кумов?

— Холодновато становится, верно. Но все же хороша погода!

— Эх, сейчас бы под тепленькое одеяльце!

— Да вместе со своей Машенькой! — засмеялся Кулагин. — Все о ней думаешь?

— Думаю, — признался высокий красноармеец, — в последнее время даже вижу ее во сне. Как не думать?

— А она?

— Никогда не забуду, как прощались. Она обливается слезами, говорит: без тебя мне ничто не мило.

— Ты вот думаешь о своей Машеньке, а беляки думают о том, как лишить тебя жизни. А ты не забыл, как на станции Чарджоу я давал клятву командующему и от твоего имени?..

— Если б забыл, не держал бы в руках эту винтовку, — обидчиво возразил высокий. — Сколько было боев, и сколько беляков уложил я в песках Кара-Кумов? А кто привел в штаб «языка»?

Кулагин потрепал его по плечу.

— Не обижайся, я шучу. Вот расколотим тут беляков и интервентов и вернемся домой!

— И я уверен, что расколотим. Поскорее бы!

— Об этом, наверно, сейчас и толкуют на Военном совете. Член Туркестанского реввоенсовета прибыл, значит, серьезные дела начнутся...

В штабном вагоне и в самом деле шло заседание Военного совета Закаспийского фронта.

Чернышов делал доклад об общем положении на фронте.

— ...Наши части в результате трехмесячных непрерывных боев в безводной пустыне, — говорил он, обращаясь больше к члену Реввоенсовета, — сильно поредели, устали. Наступление на Каахку было неудачным, потери значительны. Очень плохо обстоит дело с питанием и обмундированием наших красноармейцев. Необходимо дать частям отдых, влить в них свежие силы, чтобы сделать их вполне боеспособными. Казанский полк, по решению Военного совета, уже переведен в Чарджоу. Там он находится на отдыхе, но в то же время держит заслон против бухарского эмира и Джуна-ид-хана. Туркестанский полк стоит в Байрам-Али, а Московский сводный — здесь, в Мары. Фронт держат лишь Жлобинский полк, пулеметные и артиллерийские части да небольшие отряды Красной гвардии... Между тем, по данным разведки, силы врага растут изо дня в день. На днях интервенты перебросили сюда из Ирана еще Двадцать восьмой индийский конный полк...

Он обратился к Меркулову:

— А ну-ка, товарищ начальник штаба, покажи схему расположения белых и интервентов, доставленную Дурды.

Воспользовавшись перерывом, член Реввоенсовета спросил Чернышева:

— Скажите, а каково положение в Теджене? Как относится туркменское население к советской власти и Красной Армии?

Чернышов ответил:

— Как вам известно, в Теджене сейчас хозяйничает Эзиз. Свирепствует страшно. Большинство дейхан тянется к нам и готово помогать Красной Армии. Недавно к нам перешел один из мобилизованных Эзизом и служивший у него в качестве переводчика — Дурды.

Он принес нам отрадные сведения о настроениях туркменских дейхан. По его словам, самый отважный из командиров Эзиза готовится вместе со всей своей дейханской сотней перейти на нашу сторону.— Он рассказал со слов Дурды о растерянности Нияз-бека и, указывая карандашом на отдельные точки разложенной Меркуловым на столе схемы, продолжал свой доклад:

— Вот это — Старая крепость. Здесь стоит конный полк Нияз-бека. На юго-востоке от него, вот здесь — Хэмпширский полк интервентов. По соседству с ним — «Волк», полк белых. Дальше стоят Пенджабский батальон и офицерская рота белых. К юго-востоку от Каахки расположился Двадцать восьмой индийский полк. За ним — «Лев» и другие полки... Как видите, силы белых и интервентов значительно превосходят наши. Если они перейдут в наступление, — а есть сведения, что это случится на днях, — положение на фронте следует считать угрожающим.

Чернышов умолк на минуту, словно раздумывая над тем, что он собирался сказать дальше, затем обратился к представителю военного командования республики:

— Товарищ член Реввоенсовета! Отношение к моим докладам со стороны Военного комиссариата Туркестана удивляет нас. Может быть, там забыли о Закаспийском фронте?

Высокий представительный человек с пышными усами удивленно взглянул на командующего фронтом. Затем он взял палочку и, обводя взглядом карты, развешанные по стенам салона, стал отвечать Чернышову:

— Надеюсь, товарищ командующий, что вам достаточно хорошо известно, что у нас в Туркестане не один Закаспийский фронт?

— Известно, товарищ член Реввоенсовета.

— И все же вы решаетесь бросить такой упрек Народному комиссариату республики?

— Я и сидящие здесь члены Военного совета отвечаем за положение на Закаспийском фронте, поэтому я и...