— Иван все время с сожалением вспоминает о тебе. Он говорит, что пора тебе обдумать и понять, кто же защищает власть народа. Твой друг Алеша Тыжденко тоже считает, что ты не враг советской власти. Они требуют, чтобы ты вернулся к народу...

Артык молчал, словно прислушиваясь к голосу своей совести. Вдруг он спросил:

— А что говорит Ашир?

— Ашир?

— Ты что, не видел его?

— Нет.

— Почему же?

— Иван Чернышов оставил его в Теджене. Аширу поручено вести агитацию среди дейхан, поднимать их на защиту советской власти. Он должен был повидать и тебя.

— Эх, жаль, я не знал об этом... Если бы я встретился с Аширом, мне удалось бы остаться со своей сотней в Теджене. Ты передай Ивану: против советской власти я воевать не буду. Перейду на его сторону вместе со всеми своими джигитами, как только найду для этого подходящее время и место...

Артыку вдруг показалось, что из-за соседнего эшелона кто-то наблюдает за ними. Взяв за руку, он отвел Карагеза на другое место, и все же его не оставляло ощущение, что следившие за ними глаза не упускают их из виду. Он поторопился закончить разговор и предложил проводить Карагеза между эшелонами. Но Карагез отказался от его помощи, заявив, что одному легче проскользнуть незаметно. Распрощавшись с Артыком, он нырнул под вагон и исчез.

Было уже за полночь. Артыку не хотелось встречаться с Эзизом, который еще гулял в городе с баями. Пройдясь еще раз по перрону, он направился спать в вагон, где помещались его джигиты.

А тем временем Карагез-ишан неподалеку от вокзала был захвачен белогвардейцами. При нем нашли копии письма Полторацкого. Уже одного этого для них было достаточно, чтобы расстрелять туркмена как агента большевиков. Однако им важно было узнать, кто связан с большевиками в эшелоне Эзиз-хана, и начальник контрразведки решил передать арестованного в распоряжение Эзиза, чтобы тот сам произвел суд и расправу.

В штабной вагон Карагез-ишана привели около двух часов ночи. Эзиз в сопровождении марыйских баев только что вернулся с праздника. Баи сейчас же узнали мусульманского депутата в совете.

Эзиз отпустил марыйских баев и принял арестованного от контрразведчиков. Советники, старейшины и адъютанты уже спали. С Эзизом оставались лишь два нукера его личной охраны и его слуга Пеленг.

Мягко поговорив с Карагез-ишаном, Эзиз приказал Пеленгу:

— Проводи его от собак.

Карагез был невероятно удивлен таким благополучным исходом дела. Когда его вели к Эзизу, он с ужасом думал о том, что его ждет. Но все же ему не понравились слова: «Проводи от собак». Какие же собаки тут, вокруг эшелонов? «Или Эзиз назвал собаками белогвардейцев?.. А может быть, меня хо--тят...» - подумал было Карагез, но так и не решился додумать до конца. Его большие глаза с беспокойством остановились на красноватом, непроницаемо-равнодушном лице Эзиза.

— Хан-ага, спасибо, я сам дойду, — глухо проговорил он.

Эзиз многозначительно улыбнулся:

— Ишан-ага, время военное, тревожное, всего можно ожидать... Лучше всего джигит проводит... и от собак проводит.

Опять это «от собак проводит». Что за странные слова? Как их понять?

— Хан-ага, я... я не боюсь собак.

— Ишан, собаки бывают опасны. Не вредно их поостеречься. — Эзиз посмотрел на Пеленга, ожидавшего приказаний. — Отведите!

Слово «отведите» показалось Карагезу еще более страшным, чем «проводи от собак». Он продолжал стоять перед Эзизом, не в силах двинуться с места. Пеленг подтолкнул его:

— Ну, шагай вперед!

Карагез хотел еще что-то сказать Эзизу, но тот гневно рявкнул:

— Пеленг!

Огромный верзила схватил Карагеза за плечи своими ручищами и вытолкал в коридор, а вслед за тем прикладом ударил его в бок...

Карагез-ишана больше никто не видел.

Когда на следующую ночь войско Эзиз-хана прибыло на разъезд Барханы под Чарджоу, там уже стояло более десяти эшелонов. Конницу и пехоту выгрузили из вагонов. Остывшие к утру барханы покрылись двигающимися во всех направлениях черными точками. Все кругом было полно движения и суеты.

«Зачем столько войска? — подумал Эзиз, оглядывая невиданное для песков Кара-Кумов скопление людей. — Если бы поручили мне одному, неужели я сегодня же не взял бы Чарджоу?» Ему не терпелось поскорее достичь Бухары, и он не прочь был сейчас же послать гонцов к эмиру, если бы не боялся испортить отношений с белыми союзниками.

Перед рассветом белогвардейские части двинулись на Чарджоу. Эзиз, его помощник Мадыр-Ишан и адъютанты сели на коней. Эшелоны опустели. На разъезде остались только старейшины, повара и караул.

Едва стало светать, как над Чарджоу загремели орудийные выстрелы с бронепоезда белых. Ему ответила пулеметная и ружейная пальба. Жители города в испуге заметались по улицам. Майса с растрепанными волосами выбежала из дому, закричала:

— Мавы! Мавы!..

В грохоте пальбы голос Майсы почти не был слышен. Только Анна Петровна, выйдя за ней, откликнулась на ее крик:

— Майса, что ты? Разве в такое время Мавы будет сидеть дома!

— А что мне делать без Мавы?

— А что мне делать без Ивана? Не теряй головы, может, и нам придется помогать, если, не дай бог...

Анна Петровна не успела договорить. Неподалеку разорвался шрапнельный снаряд. Обе бросились в комнаты. Страх заставил Майсу на время забыть Мавы.

Мавы был в это время в цепи.

Первый орудийный выстрел с бронепоезда заставил и его вздрогнуть. Но он быстро овладел собой и, как только вдали появились наступающие цепи белых, стал спокойно целиться в перебегавшие с места на место фигурки людей, выпуская пулю за пулей.

Орудийная и ружейная стрельба разрасталась. Неожиданно для белых на орудийный огонь с бронепоезда отозвались громоподобные залпы со стороны красных. Это открыла огонь батарея Московского полка.

Возле разъезда Барханы в тени саксаула лежали советники Эзиза и аульные старейшины. Анна-Курбан Юмуртгачи, облокотившись на папаху, говорил:

— Да, наши сегодня, конечно, возьмут Чарджоу. А вечером мы двинемся в пределы благородной Бухары... Если будет на то воля аллаха, Эзиз-хан встретится с бухарским падишахом. .

Гарры-Молла поджал голые ноги, пряча их под халат от горячих солнечных лучей, рукавом вытер пот с лица и заговорил в свой черед:

— Я думаю, что и бухарский падишах склонит шею перед могуществом нашего хана. Ты слышал? На спине Эзиза, говорят, есть след десницы пророка.

Лежавший в стороне Дурды с мрачным видом слушал, удивляясь невежеству и скудоумию советников Эзиза.

Юмуртгачи продолжал:

— Говорят, у людей, на которых всевышний обратил свой взгляд, бывают такие приметы, как у Искендера Зюлькарнейна (Искендср Зюлькарнейн — Александр Македонский), у которого на голове были рога. Говорят, когда Эзиз-хан ночью бывает в пути, над его головой горит факел и освещает ему путь. Даже пули его не берут.

— Если б пуля брала его, он должен бы давно умереть.

— Говорят, пуля, летящая на него, скатывается ему в подол или сворачивает в сторону с визгом...

Дурды не мог понять, куда он попал. Если судьбу народа будут решать подобные люди, разве не ясно, что все погибло? Что можно придумать хуже этого? Дурды вспомнил, как Артык обрезал его, когда он пытался объяснить ему это; как ушел от него, ни слова не говоря. Что же думает Артык? На что надеется, идя с этими сеятелями невежества и мрака?

Артык в это время, обогнув город с юга, повел свою сотню вдоль Амударьи к железнодорожному мосту, надеясь соединиться с красногвардейцами. Дорогу ему неожиданно перерезали наступающие цепи белогвардейцев. Артык подумал, что весь город перешел в руки белых, повернул назад и до темноты держал сотню в кустарниках на берегу реки.

В полдень большая часть города действительно находилась уже в руках белых. В штаб Чернышева одно за другим приходили донесения о больших потерях. Бой разгорелся вокруг железнодорожного депо. Некоторые командиры советовали отступить.

— Мы почти окружены, — говорили они. — Остается свободным только путь через мост. К чему без пользы губить людей? Оставим город. Надо перейти через Амударью в Фараб, иначе все попадем в плен.