— Я не собираюсь, — сказал он, — оспаривать ваших знаний и опыта в военном деле. На то вы и военный комиссар, чтобы решать эти вопросы с полным знанием дела. Но здесь не надо быть большим стратегом, чтобы понять обстановку. Задача проста: застать Эзиза врасплох и зажать в тиски. Если же вы упустите момент и позволите Эзизу уйти из Ак-Алана в степь, вам не удастся его поймать. Сегодня он здесь, завтра в другом месте — ведь это туркменские джигиты, поймите!

Военный комиссар мельком взглянул на карту Чернышева и отодвинул ее от себя:

— У меня есть получше, с более точными данными. Но дело не в этом. Мне нужно прежде всего установить, сколько у Эзиза нукеров, сколько оружия, чем он дышит, на кого опирается.

— Его поддерживают только баи, купцы и духовенство.

— Куллыхан считает, что он пользуется более широкой поддержкой в народе.

— Этот человек занимает должность комиссара местного отряда Красной гвардии, но трудно понять, кому он служит.

— Как бы то ни было, товарищ Чернышов, Куллыхан — туркмен и, вероятно, лучше нас с вами знает настроения своего народа.

— Куллыхан никогда не был близок к народу!

Осипов с недовольным видом прошагал по салону и, остановившись перед председателем совета, официальным тоном спросил:

— Так чего же, в конце концов, вы от меня хотите?

Иван Тимофеевич тоже поднялся с дивана и спокойно ответил:

— Я хочу только одного: чтобы вы не допустили ошибок в возложенном на вас важном и сложном деле.

— Что же, вы сомневаетесь во мне?

— Не имею для этого оснований. Но я хочу напомнить вам, что если вы теперь не покончите с ак-алан-ским ханом, потом будет поздно. Поэтому от имени Тедженского совета я требую военных, а не дипломатических действий.

Осипов сердито поглядел на Чернышева, и голос его задрожал от гнева:

— От меня — требовать?! От Чрезвычайного и полномочного комиссара Туркестанской республики?! Да вы понимаете, что говорите? Никто и ничего не может здесь от меня требовать! И в советниках я не нуждаюсь! Поняли?.. А тех, кто вздумает мне противодействовать, я имею право загнать в арестантский вагон!

Чернышеву больше нечего было сказать. У него оставалась только одна возможность воздействия на республиканского комиссара: сообщить о его ошибках Туркестанскому Совнаркому. Об этом он и думал, стоя перед комиссаром и ожидая только удобного момента, чтобы уйти.

Видя, что Чернышов переменился в лице, и не от смущения, а принимая какое-то твердое решение, Осипов фальшиво улыбнулся, положил руку на плечо Ивану Тимофеевичу и заговорил другим тоном:

— Простите меня, товарищ Чернышов, погорячился... Служебное положение, знаете ли, действует и на характер человека. Вот накричал на товарища по оружию — куда это годится? Оба мы — советские люди, и интересы у нас одни... Еще раз прошу, извините. За ваш совет я могу только поблагодарить . вас. Как говорят туркмены, халат, скроенный по совету многих, короток не бывает. Но мне кажется, что переговоры с Эзизом дадут более положительные результаты, чем действие оружием. И указания сверху мне даны примерно в таком же духе. Применить теперь оружие — дело крайне рискованное. Это значит плодить врагов. Я намерен очень мягко разговаривать с Эзизом, даже войти к нему в доверие, а потом увести его, если удастся, со всем отрядом в Ташкент. Попробую освободить вас от ак-алановского хищника мирным путем, без пролития крови.

— «Серый ворон на стрелу не пойдет», — есть у туркмен поговорка.

— Что ж, если ничего не выйдет, если, как говорится, коса найдет на камень, тогда будем знать, что делать... Прошу вас — заходите ко мне в любое время. А за горячность и необдуманные слова извините.

Комиссар проводил Чернышева с таким же радушием, как и встретил.

На другой же день Осипов послал к Эзизу в Ак-Алан человека с приглашением приехать в Теджен для переговоров. Но Эзиз после своей встречи с Джунаид-ханом превратился из ворона в коршуна. Даже не выслушав посланца ташкентского комиссара, он ответил:

— Кому нужно меня видеть, пусть приезжает ко мне!

После долгих и безрезультатных переговоров через переводчиков Осипов предложил, наконец, Эзизу встретиться без свидетелей, один на один, в открытой степи.

Эзиз это предложение принял.

Втреча состоялась в один из погожих весенних дней. Громадное солнце спокойно плыло в чистом воздухе. Дул легкий, приятный ветерок, земля переливалась зеленью трав.

Осипов выехал на водораздел Векиль, находившийся в двух верстах от города, не взяв с собой никого, кроме адъютанта и переводчика. Эзиз-хан, по договоренности, тоже должен был оставить свой отряд и приехать на место свидания лишь с переводчиком и ординарцем. Но как ни крепок был договор, Эзиз, опасаясь, что в арыках заранее будет спрятан отряд красноармейцев, с вечера тайно послал следить за арыками. Такие же меры предосторожности были приняты и Осиповым.

Когда Эзиз выехал из Ак-Алана, за ним следовала около сотни нукеров. На высоком берегу, в версте от Векиля, всадники развернулись широким фронтом, готовые ринуться по первому сигналу. Эзиз взял с собой только Кизылхана и переводчика и приехал к водоразделу на полчаса раньше условленного времени.

В одиннадцать часов Эзиз и Осипов дружески встретились в степи и мирно уселись на берегу арыка.

Осипов вынул серебряный портсигар и предложил закурить. Опасаясь отравы, Эзиз грубыми пальцами нерешительно вытянул одну папиросу. Поняв его опасения, Осипов, не глядя в портсигар, небрежно взял первую попавшуюся папиросу и, чтобы рассеять подозрения, первый закурил, потом протянул спичку Эзизу. Голубоватый дымок поплыл в чистом воздухе. Кизылхан стоял поодаль, держа руку на раскрытой кобуре револьвера. Адъютант Осипова не спускал с него глаз.

После обязательных приветствий Осипов обратился к Эзизу:

— Эзиз-хан, хотя тебя и изображают страшным врагом советской власти, я в это не верю. Твоя история мне известна. Ты один из тех, кто в свое время восстал против царского правительства и даже вынужден был покинуть родную страну. Я считаю тебя настоящим революционером. Поэтому я и не теряю надежды договориться с тобой. Вот мы сидим здесь, в степи, нам нет нужды опасаться друг друга. Давай сотрем ржавчину с наших сердец.

Слова ташкентского комиссара удивили Эзиза. Помня прежние встречи с представителями Тедженского совета, он ожидал, что его прежде всего спросят: «Ты подчинишься советской власти? Сдашь или нет оружие добровольно?» И он приготовился отвечать с надменным высокомерием, как подобает хану... Покашляв от непривычной папиросы, он медленно поднял на Осипова свои налитые кровью глаза и ответил грубым, хрипловатым голосом:

— Товарищ Юсуп! У сумасшедшего — прямое слово. Я враг тому, кто хочет угнетать мой народ, будь то царь или советы. Но тому, кто смотрит на мой народ милосердным взглядом, я друг, будь то мусульманин или неверный.

Манера Эзиза говорить понравилась Осипову.

— Эзиз-хан! — снова заговорил он. — Ты укрепляешь мои надежды. Но скажи: что послужило причиной того, что ты отвернулся от советской власти? Мне известно, что безрассудные красногвардейцы, врасплох напав на тебя, помутили твое сердце. Скажи откровенно, почему у тебя произошла ссора с теми, кто стоит во главе Тедженского совета?

— Юсуп, хотя в вашем совете сидит человек из народа, как я, его волей управляет другой.

— Понимаю, это Куллыхан.

— Не один Куллыхан, с ним и другие царские чиновники.

— Если мы устраним Куллыхана из совета...

Эзиз, прервав комиссара, ударил плетью по голенищу своего сапога.

— Не в том дело, Юсуп! Если вы не уберете Куллыхана, то, вероятно, я сам это сделаю. Я хочу, чтобы свободу народа не прятали в городской сундук, а отдали ему самому. А кому захочет народ вверить свою судьбу — тебе или мне, — это его дело.

Осипов сломал веточку гребенчука и стал ковырять сырую землю между ногами. Он подавил готовый вырваться зевок, помолчал и спросил:

— Значит, Тедженский совет, вопреки советскому закону, держится политики великодержавного царизма, — обижает туркмен? Так?