Эти мысли утяжеляли горечь потери. Славившаяся прежде своей выдержкой и хладнокровием, Екатерина Павловна стала крайне нервной, ее мучили судороги, расшатывавшие ее здоровье, изводили чудовищные мигрени. От прежней энергии ничего осталось — великая княгиня погрузилась в свое горе.
Екатерину Павловну хотели отвезти к матери в Гатчину, но встретили внезапный яростный отпор. Вернуться в Тверь, где некогда была так счастлива, великая княгиня тоже не желала. Она вообще ничего не хотела, даже детей посещала раз в неделю, словно выполняя тяжкую повинность.
Чтобы поправить здоровье и рассеять горе, врачи порекомендовали Екатерине Павловне уехать на воды в Европу. До войны это было модно среди знати, теперь, по мере освобождения Европы от кошмара наполеоновского нашествия, мода возвращалась.
По мере того как русская армия освобождала завоеванные Наполеоном страны, их правители, вовлеченные в союз с Францией, разрывали свои союзнические отношения и присоединялись к армии русского императора. А сами освобожденные государства возвращались к прежнему образу жизни.
Овдовевшая великая княгине не хотела никуда ехать, одна мысль о том, что придется встречаться с огромным количеством новых людей, произносить дежурные любезности и вообще возвращаться к прежнему светскому образу жизни, приводила ее в состояние полной меланхолии. Именно в это время она получила очередное послание от брата-императора:
«Милая моя Като, больше всего меня заботит состояние твоего здоровья. Вряд ли климат Санкт-Петербурга оказывает на него благоприятное воздействие, а переехать на лето в Царское Село… Не знаю, нужно ли тебе оставаться в такой близости к другим загородным резиденциям.
Я, как ты могла заметить, не стремлюсь вернуться в Россию, и объективные причины мне в этом благоприятствуют. Когда война закончится, я хотел бы продолжить свое путешествие по Европе уже не в качестве воина, а как обычный человек. Возможно, ты захотела бы составить мне в этом компанию.
Ты можешь взять с собой старшего сына, а младшего, я полагаю, с удовольствием примет на время твоего путешествия наша сестра Мария, Герцогиня Веймарская. Таким образом, исчезнет всякая опасность для тебя и близких тебе людей. А время все лечит, поверь мне, и прости за банальность.
Всегда любящий тебя — Александр»
Екатерина Павловна молча протянула письмо вошедшей в комнату Марии. Та пробежала глазами послание императора и тихо сказала:
— Мне кажется, его величество предлагает вам самый мудрый выход. Вы слишком молоды, чтобы запереться в четырех стенах и погружаться в минувшие горести…
— Минувшие? Для меня смерть Жоржа никогда не станет только горьким воспоминанием! Эта рана никогда не затянется…
— Она всегда будет ныть, ваше высочество, но острая боль пройдет, если вы не будете бередить ее снова и снова.
— Вы не понимаете, Мари! Я — проклята. Я приношу несчастье всем мужчинам, которым Судьбой была уготована встреча со мной. Князя Долгорукого убили, князь Багратион скончался от раны, мой покойный супруг…
— Ваше высочество, помимо князя Багратиона, Россия потеряла тысячи лучших своих сынов, не имевших чести даже быть знакомыми с вами. Князь Долгорукий тоже погиб на войне. И о каком проклятии вы говорите, когда у вас есть два чудесных сына?
— Вы не хуже меня знаете, что Жоржа убили.
— И вы знаете, что не за честь быть вашим супругом, а совсем по иным причинам. Если бы он стал королем Швеции, ваше счастье осталось бы неизменным. И теперь вашим сыновьям ничего не грозит, особенно если его императорское величество откажется от своей идеи сделать вас престолонаследницей.
— Я и сама этого не желаю!
— Да, но это только ваши слова. Их нужно подкрепить действием. Поезжайте на воды, ваше высочество, а когда война закончится, вы лично встретитесь с братом и попросите его оставить опасную идею. Тогда даже я буду спокойна за вашу жизнь и ваше благополучие.
— Моя жизнь! Она разбита, я больше никогда не буду счастлива…
— И, главное, никогда не будете императрицей, — тихо, но безжалостно сказала Мария. — Эта корона убивает быстрее, чем змеиный яд. Не зря ваш августейший брат так тяготится ею.
— Ему что-то грозит, Мария? Скажите, если знаете, заклинаю!
— Пока вы живы — ничего. Дальше мне трудно что-либо вам сказать, но я отчетливо вижу эту связь: ваша жизнь и благополучие императора.
— Тогда я поеду, — сказала Екатерина Павловна, приподнявшись с подушек дивана, на котором последнее время лежала с утра до вечера. — Я сделаю так, как просит мой брат, и как советуешь мне ты. Тем более что ты, конечно, поедешь со мной, Мари, не так ли?
— Будьте покойны, ваше высочество. Я ведь обещала вам, что не оставлю вас до самой смерти.
— Тогда… погадай мне, Мари. Прямо сейчас. Я хочу знать, что принесет мне это путешествие.
— Сейчас принесу карты, ваше высочество, — слегка улыбнулась Мария. — Но сначала выпейте ваше лекарство. Я уже час тому назад оставила его подле вас. Нет-нет, сначала лекарство, потом — гадание. Или ни того, ни другого.
— Вы по-прежнему ведете себя со мной, как гувернантка, мадемуазель Алединская, — с тенью прежней улыбки сказала Екатерина Павловна.
— А вы, ваше высочество, ведете себя, как маленькая своенравная Като, которая соглашалась пить теплое молоко от кашля только если ей за это расскажут красивую сказку.
— По-твоему, я впадаю в детство? — притворно нахмурилась великая княгиня, но стакан с лекарством все-таки взяла в руки и осушила в несколько глотков.
— По-моему, вы возвращаетесь к жизни, — отозвалась Мари. — Я иду за картами.
……………………………………………………………………………………….
Екатерина Павловна выехала из Петербурга в марте 1813 г., направляясь вместе с сыновьями Александром и Петром на богемские воды. Перед отъездом она писала в Тверь генерал-инженеру Францу Петровичу Деволану, бывшему подчиненному своего мужа и возглавившему после смерти принца Ольденбургского Ведомство путей сообщения:
«…Здоровье довольно сносно, за исключением слабости и почти ежедневных обмороков; мне рекомендуют брать ванны, но я не верю в их действие; путешествие более поможет, чем лечение».
Переписка Екатерины Павловны с Деволаном, выходцем из Голландии, приглашенным в Россию еще при Екатерине II для строительства каналов, была необходима великой княгине, так как генерал был человеком умным, образованным, приятным в общении. Кроме того, с ним она могла вести в письмах разговор об умершем муже, о «милой Твери», где она была так счастлива.
Ее письма позволяли проследить маршрут поездки. Но главное, от письма к письму становилось ясно, что и в состоянии нездоровья, душевной подавленности Екатерина Павловна оставалась человеком любознательным, не упускавшим случая узнать, увидеть что-то новое для себя и поделиться этим с тем, кому это тоже было интересно.
И в этом нормальном интересе к жизни, пусть пока на уровне дорожных впечатлений, был залог того, что Екатерина Павловна в ходе путешествия действительно выздоровеет скорее, чем живя на одном месте в курортном городке. Она понимала это и сама: вот почему и провела в Европе около трех лет, постоянно переезжая из города в город, из страны в страну, не задерживаясь на одном месте долее нескольких недель.
А тогда, весной 1813 г., она сообщала Деволану свои первые впечатления — в основном она писала генералу, специалисту по водным коммуникациям, о состоянии дорог (правда, пока сухопутных, поскольку ехала через Псков, Могилев, Киев). Дороги центральных губерний, Псковской и Петербургской, порадовали великую княгиню, но она пришла в ужас от состояния дорог и Белоруссии. Как тут не вспомнить «дорожные жалобы» Пушкина, который всего через семь лет проследует в южную ссылку и Молдавию почти этим же маршрутом.
В конце апреля Екатерина Павловна приехала в Прагу и писала оттуда в Тверь:
«Несмотря на все мои просьбы о сохранении инкогнито, император велел отдавать мне те же почести, как и себе. И я была принята пышно — при криках как солдат, так и жителей: „Виват, виват, Александр!“ Это ясно показывает воодушевление умов: никто даже не скрывает того, и нашего императора громко называют Спасителем Европы».