— Тот, кто ее видел. Мария, например, ни капли не удивилась: она не раз любовалась прекрасной женой историка.

— И ни одного портрета!

— Великая княгиня предлагала, она ведь неплохо рисует, но Карамзина отказалась наотрез.

— Редкая скромность для женщины того времени.

— Любого времени, коллега. Любого. Но оставим в стороне прекрасных женщин. Поговорим лучше о…

— Прекрасной женщине, которая носит титул великой княгини и может стать императрицей России?

— Угадали.

— Нет, это уже переходит все границы! Захватить государство моего свекра, морочить голову моему августейшему брату и свататься к моей младшей сестре! Этот корсиканский выскочка заслуживает… заслуживает…

Мария Алединская редко видела великую княгиню Екатерину Павловну в таком гневе. Обычно княгиня сохраняла выдержку и хладнокровие в любых ситуациях, но тут… По-видимому, последней каплей, переполнившей чашу, стало действительно нахальное предложение Наполеона отдать за него великую княжну Анну.

— То, чего он заслуживает, он получит, — сдержанно ответила Мария. — Но я не совсем понимаю, что так разгневало ваше высочество.

— Письмо матушки, естественно!

Екатерина прекратила мерить будуар шагами, упала в кресло и взяла со столика распечатанное письмо от вдовствующей императрицы.

— Уму непостижимо! Аннет только что исполнилось пятнадцать, а этому… этому уже сорок! И эта дурочка вообразила, что любит его. Она уже мечтает, как укротит этого зверя своей кротостью и нежностью, принесет мир Европе…

— Она еще дитя, — улыбнулась Мария. — Такого человека, как Бонапарт, нельзя сковать цепями из брачных роз.

— Он предлагает отдать России Польшу в обмен на высокородную супругу. Неглупый ход, должна заметить.

— Обещания Наполеона…

— Вы правы, Мари. Обещания этого человека не стоят той бумаги, на которой написаны. Мой брат подписал с этим чудовищем мир в Тильзите — и что? Разве ситуация в Европе изменилась к лучшему? Даже отношения между Францией и Россией ухудшаются с каждым днем. Наполеон стал предъявлять Александру, который и без того тяготится этой обременительной дружбой, какие-то нелепые обвинения.

— Обвинения? Императору?

— Невероятная наглость, Мари! Наполеону, видите ли, не понравилось, что Россия выразила протест против аннексии герцогства Ольденбургского и присоединения его к Франции, и расценил это как вмешательство в дела членов Рейнского союза. Кроме того, Наполеон возражает — возражает! — против усиления вооружения русской армии и перевода пяти дивизий из Молдавии к границам герцогства Варшавского. Словно Россия на собственной территории не вольна размещать свои армии по собственному усмотрению.

— И после этого ваша матушка и ваш брат готовы дать согласие на брак великой княжны с Наполеоном?

— Александр попросил двухлетнюю отсрочку. Аннет еще слишком молода.

— Тогда успокойтесь. Этот брак никогда не состоится. Наполеон не станет дожидаться, пока невеста подрастет. Тем более, он практически решил вопрос об австрийском браке.

— Слава Богу!

— Не знаю, ваше высочество. Боюсь, в этом случае нам следует готовиться к худшему. А это — совсем не то, что нужно России.

— Вы говорите, как этот… Сперанский, Мари. Мне это неприятно.

— Я знаю, что вы, ваше высочество, не любите этого человека, но…

— Я его терпеть не могу, Мари! Без всяких «но».

Мария тихо вздохнула и решила отложить этот разговор до лучших времен. Сейчас Екатерина Павловна была слишком возбуждена, чтобы здраво мыслить. Тем более, беспристрастно рассуждать о том, кого почитала злейшим врагом — своим и… государства. А жаль…

Мария еще раз припомнила то, что знала о Михаиле Сперанском — одном из ближайших советников императора Александра и единственном человеком в его окружении, который, вопреки всему, противился войне с Наполеоном.

Карьера Сперанского была удивительна. Сын сельского священника, закончивший духовную академию, уже в двадцать один год был профессором словесности, физики и математики. Затем он возглавил канцелярию внутренних дел. Именно там его и заметил император, пораженный необыкновенным дарованием, обширностью и глубиной знаний, умением ясно излагать свои мысли и решать трудные вопросы.

Александр оставил Сперанского при себе. И сразу же поручил ему подготовку планов по коренному реформированию высших государственных структур. Сперанский составил план создания Государственного совета, министерств; по его инициативе открывались новые университеты, гимназии, училища, преобразовывались прежние. Создавались новые учреждения, приводилась в порядок финансовая система, система податей, создавалась статистика в России…

Молодой император хотел ввести в государстве начала законности, чтобы и управление, и суды не были выражением чьих-то личных желаний и воли, чтобы чувствовалась ответственность за всякого рода отступления от законного порядка. Для монархии, где все испокон веков подчинялось лишь воле царя, это было почти потрясением основ. Разработку законодательной системы поручили все тому же Сперанскому.

А он, проявляя не только свои способности, но и невероятную работоспособность, возглавил комиссию, которая изучала лучшее в законодательствах всех европейских стран, соотнося все это с потребностями и особенностями России. Нововведения Сперанского, этого выходца из простого сословия, не дворянина, вызвали у части общества, боявшегося потери своих сословных привилегий, озлобленность, неприятие. У Сперанского появились многочисленные враги.

Число их особенно увеличилось, когда был введен экзамен на гражданский чин: для реформированной государственной системы требовались и исполнители соответствующего образовательного уровня. Безграмотные, тупые, в лучшем случае малообразованные чиновники увидели во всем этом угрозу своему существованию, потер и мест, где они могли красть, заниматься мздоимством, вымогательством…

Это-то было понятно. Удивляло другое: среди недоброжелателей Сперанского оказались неглупые и порядочные люди, которые искренне обвиняли Сперанского в том, что он своими планами в преддверии неизбежной войны производит в государстве беспорядок, ослабляетРоссию в угоду обожаемому Наполеону. А это уже было обвинение в предательстве, в измене.

«Нет пророка в своем отечестве, — со вздохом подумала Мария. — И вряд ли будет. Хорошо хоть проект лицея великая княгиня не загубила. А ведь могла… Если бы Сперанский не был так близок к Александру, она, возможно, стала бы союзницей реформатора. А соперников моя Като не терпит. Что ж, придется поговорить еще раз, и еще раз. При супруге ее поговорить, он меньше подвержен эмоциям. Вот только времени — все меньше и меньше…»

А времени действительно оставалось совсем мало. Бесчисленные доносы, в которых Сперанского обвиняли в измене, в том, что Сперанский намерен «стеснить монархию», в попрании исконно русских устоев — все это начинало раздражать русского императора. Вслух он иронически называл их «воплями», но самому себе признавался: положение критическое. Перед началом войны, неизбежность которой уже не вызывала сомнений, когда общество требова л любой ценой сохранить стабильность в государстве, Александр почти принял решение пожертвовать «малым», чтобы спасти основное.

Почти — но не совсем. «Русский Сфинкс», которого слишком многие считали вероломным, отлично разбирался в людях и понимал, что именно движет, например, его любимой сестрой. Но… он любил ее. И теперь искал только приличного повода, чтобы удалить — на время, пока не изменятся обстоятельства, — неугодного обществу министра. Екатерина Павловна в последнем письме намекнула брату, что, кажется, ожидает очередного прибавления своего семейства. Огорчать сестру в таком положении император не хотел.

Иногда император с грустной усмешкой думал, что до замужества Екатерина Павловна государственными делами не интересовалась совершенно, как и полагалось девице, особенно благородного происхождения. Но с переездом ее в Тверь в ней постепенно развился живейший интерес к политике, и она явно стремилась оказывать влияние на правительственную деятельность.