Дж. Кеннеди не испытывал ни малейших опасений в связи с размещением советских ракет на Кубе. На встрече со своими советниками (Исполнительный комитет Совета Безопасности США) он сказал следующее: «Это как если бы мы внезапно начали размещать большое количество [баллистических ракет средней дальности], скажем, в Турции… Вот это было бы действительно чертовски опасно». МакДжордж Банди, советник президента по национальной безопасности, в ответ на это сообщил: «Господин президент, именно это мы и сделали». Дж. Кеннеди удивился и сказал: «Но это же было пять лет тому назад» — хотя, на самом деле, за год до того, когда он уже занимал свой пост. Позднее он выражал беспокойство, что если это станет достоянием общественности, то его решение об эскалации конфликта вместо публичного заявления о совместном выводе ракет из Кубы и Турции вряд ли одобрит американский народ. Он опасался, что большинство американцев расценят это как «вполне справедливый размен»^{145}.

Как бы ни оценивались действия Хрущева и Кеннеди, необходимо выработать общее мнение, которое бы однозначно осуждало решение Хрущева о размещении ракетных установок на Кубе как преступление, совершенное в невменяемом состоянии, учитывая масштаб вероятных последствий. Невменяемостью стоило бы назвать стремление осудить тех, кто заранее предупреждал о потенциальных опасностях такой политики и решительно осуждал Хрущева за настойчивость в проведении своих планов в жизнь, несмотря на колоссальные риски. Примитивно оценивать различные варианты действий с точки зрения предполагаемого спектра.

Мы очень часто с легкостью судим о невменяемости своих оппонентов, не замечая того же за собой. Этому есть множество примеров, одним из которых являются последние военные кампании США. Призывы благотворительных организаций, ученых и многих других, кто предупреждал нас о возможных неблагоприятных последствиях вторжения в Афганистан и Ирак, не принимались во внимание, в то время как катастрофа не произошла лишь по счастливой случайности. Такая же моральная неполноценность людей заставляла их с ликованием выходить на октябрьские шествия, чтобы восхвалять советскую власть, не обращая внимания на тех, кто предупреждал об опасности размещения ракет на Кубе и выступал с неизменным осуждением руководства и его преступных действий.

Сотрудники администрации Кеннеди заявляют, что он не давал согласия на вторжение на Кубу. Между тем министр обороны США Роберт МакНамара 22 октября 1962 года проинформировал некоторых сотрудников своего ведомства о том, что «президент дал указание готовить план вторжения несколькими месяцами ранее… и к настоящему времени он уже был проработан до мельчайших деталей», настолько тщательно, что операцию можно было начать в течение недели^{146}. На конференции в канун сороковой годовщины Карибского кризиса МакНамара подтвердил свою позицию о том, что «акция Советов на Кубе была оправдана в свете угрожавшей им опасности». «Если бы я был на месте кубинского или советского руководства, я бы считал именно так», — заявил он.

То, что случилось в те дни, предпосылки тех событий определенно должны «послужить хорошим уроком для враждующих сторон в современной международной системе отношений». К такому однозначному выводу пришли участники конференции. В то время этот момент, пожалуй, был «самым опасным в истории человечества», он не является единственным случаем заигрывания со смертью (со стихией катастрофы). В самом общем смысле, это далеко не единственная иллюстрация неожиданных и непредсказуемых последствий применения военной силы или использования ее в качестве средства запугивания; благоразумные люди воспринимают это как самую крайнюю меру, сталкиваясь с необходимостью найти весомое основание, чтобы ее применить.

Другие важные уроки Карибского кризиса связаны с трудностями в отношениях США и европейских стран. Международный кризис 1962 года позволяет понять настороженность европейцев в отношении руководства США, причем не только националистических групп, но и либералов и сторонников многополярности (самых широких взглядов) в американской политической элите. Судьба Европы висела на волоске, в то время как президент США и его советники раздумывали, стоит ли отказаться от предложений. Американцы с тревогой полагали, если об этих предложениях станет известно, они будут расценены как «справедливый размен» в сложившейся кризисной ситуации. При этом руководство европейских стран оставалось в неведении, и к его мнению пренебрежительно относились. В своем уникальном исследовании этих событий Фрэнк Костиглиола пишет, что Исполнительный комитет Совета Безопасности при Кеннеди «решительно отмел предложение согласовать с союзниками решение, которое могло привести к развязыванию ядерной войны и к исчезновению не только США, но и Европы». В конфиденциальной беседе с госсекретарем США Дж. Кеннеди сказал, что союзники «должны последовать за ними или остаться позади… и что США не потерпят, чтобы кто-либо накладывал вето на их решения». Сорок лет спустя примерно такие же слова прозвучали из уст Дж. Буша и К. Пауэлла. В дни кризиса американский командующий НАТО без уведомления европейского руководства привел в боевую готовность военно-воздушные силы. Ближайший союзник Кеннеди, премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, в разговоре со своим окружением выразил мысль, что действия Дж. Кеннеди направлены на «разжигание войны», но он ничего не делает, чтобы «предотвратить это». Макмиллан получал свежую информацию только из сводок британской разведки.

То, как Вашингтон воспринимает «особенности отношений» США и Великобритании в самый напряженный период кризиса, выразил в неофициальной беседе советник Дж. Кеннеди: Великобритания «будет выступать в роли помощника (более модное слово — партнера)». МакДжордж Банди предложил предпринять определенные меры, чтобы европейцы «ощутили свою сопричастность… чтобы не думали, что их держат в неведении», но только ради того, чтобы заткнуть им рот. Помощник Банди, Роберт Коумер, высказал соображение, что европейцы не способны «рационально и логически» подходить к принятию решений, как это делают американские политики. Банди добавил, что, если бы руководству стран Европы стало известно, что происходит, они могли бы поднять «шумиху… и заявить, что раз они смирились с присутствием советских [баллистических ракет средней дальности] у своих рубежей, почему для США надо делать исключение». Под выражением «шумиха» имелось в виду «разноголосое невежественное роптание», — поясняет Костиглиола^{147}.

Возможно, несмотря на то, что есть ряд уважаемых американских исследователей, которые уверены, что за нежеланием европейцев «последовать» за США стояли их «параноидальный антиамериканизм», «невежество и алчность» и прочие «недостатки культурности», они все-таки могли быть всерьез обеспокоены лишь угрозой собственной безопасности.

В канун открытия конференции, посвященной сорокалетию Карибского кризиса, заголовки пестрили тематикой международного терроризма; предположительно, таким образом Вашингтон стремился утвердить новую доктрину смены режимов. Впрочем, в этом нет никакой новизны: Кубинский кризис был прямым следствием международной террористической акции, направленной на смену режима силовыми методами. Историк Томас Паттерсон с большой долей вероятности предположил, что «именно целенаправленные действия США по подавлению революционных процессов на Кубе [с применением военной силы и экономических санкций] лежали в основе кризисной ситуации в октябре 1962 года»^{148}. Чтобы лучше понять всю совокупность причин и факторов, которые обусловили такое положение, необходимо проследить развитие кризиса, понять направляющие принципы и мотивы международной политики того периода.