Скачущий всадник не был в те дни событием, и горожане проводили лихих наездников равнодушными взглядами. У крыльца гостиницы верховые осадили измученных коней и, спешившись, вбежали в здание.

Спустя несколько минут Виктор Гурский уже звонил по телефону в штаб первого полка. Разговор был короткий:

— Лебедев? Немедленно седлать! Через пятнадцать минут быть у штаба бригады с эскадроном з полной боевой готовности.

Сам Гурский выскочил взволнованный на крыльцо, чтобы встретить эскадрон. Вестовой уже подвел ему оседланного коня. Чуя беспокойство, животное прядало ушами, тянуло повод.

Тут же у арыка, сидя на корточках, трое кишлачников отдыхали после трудного и опасного пути. Измученные вконец лошади тяжело поводили боками — скачка едва не стоила им жизни.

Тревога не терпит ожидания. Только- все мгновенное способно утолить ее. Поэтому тринадцать минут, вместо пятнадцати, показались начальнику гарнизона долгим часом. Едва эскадрон появился в конце улицы, как Гур-

ский вскочил в седло и сразу повел отряд в сторону вокзала.

Ехавший рядом Ваня Лебедев спросил;

— В чем дело?

Гурский огорченно махнул рукой:

— Басмачи напали на поезд командарма.

По отряду мгновенно пролетел слух: «Фрунзе в опасности…». Лица бойцов посуровели, невольно каждый проверил оружие, сжал в руке повод.

За вокзалом эскадрон перешел в галоп. Дробно загремели копыта, зазвякали шашки, ударяясь о стремена. Конники мчались во весь опор, торопясь на выручку командарму.

Поезд остановился неожиданно примерно в версте от кишлака Чартак. Начальник охраны Соколов, находившийся на паровозе, позвонил в вагон по телефону:

— Товарищ командарм! Дальше ехать нельзя — путь разобран. Прошу перейти на бронеплощадку.

Это была мера предосторожности. В случае нападения салон-вагон не мог защитить от ружейного и пулеметного огня. Фрунзе, его адъютант Сиротинский, Ахунбабаев и вестовой командующего Искандеров взошли по стальным ступенькам на бронеплощадку. Туда же для руководства обороной перебрался и Соколов.

Пока что вокруг было тихо. Попыхивал паровоз, да ветер шумел в кустарнике — привычные и естественные звуки, подчеркивающие спокойствие. Вдали какой-то дехканин мирно пахал землю, погоняя пару пестрых волов.

Михаил Васильевич поднялся во весь рост, вооружился биноклем и стал оглядывать окрестности. Ничто не говорило о близости врага. Вот только дымившаяся впереди путевая казарма напоминала, что здесь были басмачи. Но где они теперь — возможно, ушли, сделав свое черное дело.

Тишина, однако, оказалась обманчивой. С окраины кишлака, из-за дувалов грянул залп. Пули защелкали по броневым плитам, словно горох:

— Сейчас и сами покажутся, — объявил Соколов, уже изучивший повадки басмачей.

И верно. Конная разведка врага вынеслась из-за укрытия и поскакала к поезду. Выбежали и пешие басмачи. Укрываясь за кустами и холмиками, они тоже устремились к железнодорожному полотну. Видимо, враг плохо представлял себе назначение поезда и потому попытался открытой атакой взять его. Разведка с обнаженными саблями неслась по чистому полю.

С бронеплощадки ухнуло орудие, зарокотали пулеметы. Басмач, уже приближавшийся к полотну, взмахнул руками и вылетел из седла. Лошадь проскакала несколько метров, потом испуганно шарахнулась в сторону и помчалась прочь. За ней хлынула и разведка.

— Проба сил, — заметил Соколов. — За разведкой пойдет вся банда. Надо отходить, — Он передал на паровоз команду — двигаться назад, к Намангану.

Локомотив, шипя и пофыркивая, тронул платформы, и те медленно, словно пробуя путь, покатились по рельсам. И эта осторожность оправдала себя. Не прошел состав и полуверсты, как снова остановился — басмачи успели разобрать полотно и в сторону Намангана. Судя по всему, враг готовился к захвату поезда.

Соколов, решительный во всех случаях, когда дело касалось его собственной жизни, теперь несколько растерялся. Окруженный со всех сторон состав мог, конечно, отбить атаки басмачей. Но если они, не считаясь с потерями, прорвутся сквозь огонь и начнут штурмовать площадки, сил у защитников поезда хватит ненадолго. А ведь среди них командарм!

Начальника охраны выручил сам Фрунзе. Он принял на себя командование поездом.

— На бронеплощадке остается товарищ Сиротинский и орудийная прислуга. Остальные — в цепь! Прикажите машинисту непрерывно двигаться на оставленном пространстве, чтобы противник не сосредоточивал огонь на удобной цели.

Рота казанцев, охранявшая поезд, торопливо сошла с площадки и, рассыпавшись цепью, стала занимать удобные для обороны позиции. Следом соскочил и Михаил Васильевич с кольтом в руке.

В горячке все как-то забыли о стоявшем у бокового щита Ахунбабаеве. Он был здесь единственным гражданским лицом, и к нему приказ командующего не имел прямого отношения. Да и что мог сделать невоенный человек в обстановке боя? Только сочувствовать или в крайнем случае обороняться, если дойдет до рукопашной схватки.

Последним спустился с площадки вестовой командарма Искандеров. Когда он оказался на земле, сзади кто-то его подтолкнул. Это неловко спрыгнул Юлдаш Ахунбабаев. В руках у него была винтовка.

— А вы куда? — по-военному строго спросил вестовой.

— Туда… — многозначительно ответил председатель союза «Кошчи» и побежал вслед за цепью пехоты.

Что подумали басмачи, увидев движущийся взад-вперед поезд, неизвестно. Должно быть, они решили; что попавшие в западню красные мечутся в отчаянии. Это придало им смелости.

Со стороны кишлака к насыпи двинулись пешие отряды басмачей, а за ними развернулась конница. Враг наступал решительно, торопливо. Вот уже послышалось злобное и торжествующее «урр!» Кучный залп цепи и артиллерийский огонь смели первые ряды наступавших, но задние продолжали напирать. Басмачи выползали из-за холмов, и число их все увеличивалось.

— На каждого из нас приходится целый десяток, — хмуро заметил Фрунзе. Теперь стало ясно, что одной атакой бой не завершится, басмачи будут делать наскоки, пока у защитников поезда не иссякнут патроны. И Михаил Васильевич передает распоряжение Соколову — выбрать двух-трех охотников, способных добраться до Намангана с донесением.

А в это время из кишлака высыпал новый отряд вражеской конницы. И опять над полем раздался вой «урр!»

Путь басмачам преграждала полусгоревшая железнодорожная казарма. Она стояла у насыпи и своими каменными стенами возвышалась над полем. Пулеметный взвод получил команду занять казарму и уже поднялся, чтобы идти, но ружейный огонь басмачей прижал бойцов к земле. Тогда встал Фрунзе и с кольтом в руке зашагал первым. Никто не посмел сробеть, глядя на командарма. Цепочкой взвод двинулся к казарме.

Возможно, враги издали узнали командующего и бросились наперерез. Огонь с бронеплощадки, дружные ружейные залпы казанцев не останавливали их. Началась самая страшная и самая злобная атака басмачей.

Сквозь грохот копыт скакавший впереди Гурский все же услышал призывные гудки паровоза и треск пулеметов. Услышал их и эскадрон. Впереди, за невысоким, но густым кустарником, вился дымок, а вокруг расстилалось холмистое поле, по которому бежали люди. Бежали. Падали. Снова поднимались. Шел бой. Шел уже не один час. Это Гурский знал хорошо. Знал еще, что свои слева у поезда, а враги справа — идут в атаку. И, поднявшись на стременах, он крикнул что было силы:

— Шашки вон! В лаву направо галопом!

Эскадрон на лету перестроился и хлынул горячим потоком в обход кустарника.

Этот внезапный удар оказался для басмачей настолько неожиданным, что в первую минуту они даже не поняли, откуда взялся эскадрон красных. Но остановиться они уже не могли. С ходу атакующие джигиты врезались на своих взмыленных конях в лаву и попали под острые клинки красноармейцев. Первым упал с рассеченной головой курбаши, летевший впереди банды. Гурский рубил без промаха. Под стать ему был и Ванюшка Лебедев. Эскадрон в какие-нибудь десять-пятнадцать минут покосил всю первую линию атакующих. Остальные успели сдержать распаленных скачкой коней и повернули назад. Не сразу, конечно, удалось им уйти из-под клинков. Лошади храпели, мотали мордами, осаживались с трудом, не хотели менять направление. Кто сумел совладать с конем, тот ускакал назад, а кому страх или горячность помешали, тот навсегда распростился с седлом.