Михаил Васильевич оставил своих спутников и на рыси подъехал к Ожередову.

— Молодец! — ободряюще улыбнулся командарм, глядя на возбужденного Тимофея. — Как фамилия? — Но, прежде чем Ожередов успел ответить, Фрунзе уже снова заговорил, еще теплее и радостнее. — Так мы же старые знакомые… Портянки еще стираются? А?

Тимофей смущенно покачал головой:

— Н-нет…

— Ну и хорошо. А ты молодец. И конь у тебя послушный. Не подведет… — Командарм протянул руку и похлопал ладонью шею карабаира.

Вторым шел на барьер на рослом гнедом донце боец третьего эскадрона Яковлев. Под крики и аплодисменты зрителей он свободно взял первое препятствие, чисто срубил клинком лозу, перелетел через «хердель», и здесь лоза не миновала его шашки, потом ловко рассек картошку, подвешенную на проволоке, но «итальянская банкетка» подвела его. Надо было одолеть ров, второй берег которого выше первого.

То ли не ко времени Яковлев затянул повод, то ли сробел конь при виде шумной пестрой толпы зрителей, но обеими передними ногами он зацепился за высокий берег и рухнул. Всадник вылетел из седла, ударился о землю плечом, и головой. Первое, что мелькнуло у каждого из нас, — «разбился». Конь лежал па левом боку, закинув голову и вытянув ноги. Рядом распластался недвижимый Яковлев. Но это продолжалось не более минуты. Не успели санитары подбежать к месту происшествия, как боец шевельнулся, медленно, словно во сне, стал подниматься, опираясь на руку. И вдруг вскочил. Вид у него был страшный: лицо окровавлено, волосы сбиты, гимнастерка порвана. Однако он даже не попытался привести себя в порядок. Шагнул к коню и резко потянул его за повод. Животное с трудом поднялось, отряхнулось от пыли.

Мы удивленно глядели на Яковлева, не понимая, что он намерен предпринять. Вначале отвел лошадь на обочину, стал прохаживаться с ней. Потом неожиданно вскочил в седло, — вскочил лихо, без упора на стремя, — и рысью поехал к старту.

На холмах зрители зашумели, заволновались. Послышались выкрики: «Расшибется совсем», «Нельзя пускать его». Но прежде, чем я смог что-то предпринять, Яковлев уже пришпорил коня, и тот помчался к барьерам.

Никто теперь не смог бы остановить кавалериста. Да и надо ли было останавливать? Человек летел отвоевывать свою честь, и только доброе слово и сочувствие нужны были ему в такую минуту. А мешать — не смей!

Яковлев одолел одно за другим все препятствия. Злосчастная «банкетка» тоже покорилась. Наш необычный, окаймленный холмами ипподром гудел от восторга. И больше всех и радостнее всех аплодировал Фрунзе.

— Вот такие люди нам нужны, — сказал он Кужело. — Какая воля к победе! Объявите бойцу особую благодарность в приказе. От меня лично.

Третьим брал препятствия Никита Ярошенко. Его издали узнал командарм.

— Запевала! Ну поглядим, каков он, Ярошенко, на барьерах…

— Хороший везде, — ответил Кужело. — Все возьмет, если надо.

Такая уверенность командира пришлась по душе Михаилу Васильевичу. Он кивнул в знак согласия, хотя Ярошенко прошел только первый барьер. Впрочем, по посадке, по уверенному удару клинка можно было заранее определить исход заезда. Никита прошел препятствия и выехал к трибунам. Все было проведено так ловко, что головка глинки, которую положено срубить, осталась на месте. Среди судей возник спор — выполнил Ярошенко условия или промахнулся. Чтобы установить истину, командиры сошли с трибуны и направились к стойке. Пошел и Михаил Васильевич в сопровождении Кужело…

Головка оказалась срубленной — чуть сдвинулась с места, хотя и не упала. Лишь сильный и точный удар мог рассечь глину, не смяв ее.

— Вот это запевала! — искренне восхищался Фрунзе. — Молодец, ничего не скажешь.

Состязания закончились скачкой. Победителем оказался Ахмеров — бывший командир Ошского партизанского отряда. На своей маленькой гнедой лошаденке он быстрее всех прошел два обязательных круга и вырвался на финиш первым.

Призы раздавал сам Михаил Васильевич. Ярошенко и Ахмеров получили золотые часы. Остальным участникам, завоевавшим первенство, были вручены серебряные часы и портсигары.

Трубачи заиграли вальс «Ожидание». Участники состязания во главе с командармом и судьями двинулись легкой рысью вдоль поля. Кони пружинно перебирали ногами, подчиняясь волнующему такту музыки. Михаил Васильевич ехал на рыжем скакуне, отливающем в лучах предвечерного солнца светлым золотом. Конь грыз трензель и просил повода. У крайнего барьера Фрунзе неожиданно дал шпоры коню, и тот с места взял галопом. Мы тоже пустили лошадей, полагая, что это своего рода команда. Но тут же остановились. Михаил Васильевич скакал к старту.

Все, кто были на ипподроме, невольно замерли в ожидании. Рыжий скакун повернул у первого барьера и с ходу взял его. Не замедляя движения, текинец помчался дальше, ко второму препятствию. Секунду мы любовались необычной скачкой. Но тут же всеми овладела тревога — нетренированный конь мог сорваться на трудном барьере. Надо предотвратить опасность.

Позже я оценил решимость Кужело. Никто другой, пожалуй, не нашелся бы в такую минуту. Он послал своего коня наперерез командарму. Следом поскакал весь штаб.

Оказавшись перед строем, Фрунзе сдержал своего текинца и удивленно посмотрел на конников. Потом добродушно засмеялся:

— Подчиняюсь!

Он был неповторимо весел в этот день. Лицо сияло, а голубые глаза добро и щедро смотрели на людей. И весь он озарен солнцем и радостью. Таким я и запомнил его — скачущим впереди нас на рыжем коне.

Запомнил навсегда…

НАПАДЕНИЕ НА ПОЕЗД КОМАНДАРМА

Утром Михаил Васильевич Фрунзе на своем поезде отбыл в Уч-Курган, к месту гибели стрелковой роты первого полка Красных коммунаров. Железнодорожный мост через Нарын являлся важнейшим стратегическим пунктом, который надо было удерживать любыми средствами. Басмаческие банды систематически наносили удары по Уч-Кургану, пытаясь завладеть им. Отряды Ата-Кузы и Аман-палвана, действовавшие на севере Наманганского уезда, стремились соединиться с главными силами басмачей, гнездившимися в районе Кара-Тере. Железнодорожный мост нужен был врагу как средство связи. Кроме того, утвердившись в Уч-Кургане, они перерезали путь в Андижан, изолировали этот крупный город от остальных пунктов Ферганской долины. Уже сейчас линия от Уч-Кургана до Андижана была почти целиком разобрана бандитами, и ее полотном окрестные дехкане пользовались как проселочной дорогой. Пыля и поскрипывая огромными колесами, по ней двигались арбы.

Часто разрушалась линия и от Намангана до Уч-Кургана. Перед выходом поезда командарма путь проверили, подремонтировали. В 10 часов утра 4 марта состав вышел в рейс. Как обычно, салон-вагон с обоих концов оберегали железнодорожные платформы, уставленные хлопковыми кипами, и бронеплощадка, вооруженная орудием и пулеметами.

В это же утро наша Отдельная кавалерийская бригада получила приказ выступить в район Тода — Хакулабад на соединение с Приволжской татарской бригадой, которую сильно теснили басмачи…

Горнисты заиграли сигнал «Армейский поход», и полки, вытянувшись колонной, вслед за своими командирами и знаменосцами двинулись по улицам города к шоссе.

В Намангане остались только крепостная рота и третий эскадрон первого полка, которым командовал Ванюшка Лебедев. Обязанности гарнизонного начальника возложили на моего помощника Виктора Гурского, молодого, но энергичного командира. Молодого в самом прямом смысле. И Гурскому, и Лебедеву было всего по восемнадцати лет в ту пору, пушок над губами едва пробивался. Но они уже прошли огонь войны и умели держать в руках оружие.

День начался спокойно. Бойцы гарнизона занимались строевой службой, выполняли наряды. Дневальные убирали казармы и конюшни. В городе жизнь шла тоже своим чередом: работали учреждения, торговали базары. Но вот в полдень тишину наманганских улиц нарушил громкий стук копыт. Три всадника, настёгивая взмыленных коней, мчались к гостинице «Россия», где тогда помещался штаб Ферганской кавалерийской бригады.