«…За 32 месяца партизанской борьбы народные мстители уничтожили 104 242 гитлеровца, вывели из строя 1050 паровозов и 18 643 вагона, платформы и цистерны. Партизаны разрушили 175 километров железнодорожного полотна, взорвали 201 железнодорожный и 1180 шоссейных мостов, 150 909 рельсов, разгромили 48 железнодорожных узлов и станций. Партизаны совершали неоднократные налеты на аэродромы противника.

105 вражеских самолетов уничтожены на земле и в воздухе… За 32 месяца уничтожено 593 узла связи, разрушено 2158 километров телефонно-телеграфной линии. Десятки немецких гарнизонов не могли восстановить проволочную связь по 2–3 месяца»…[30]

Все тринадцать бригад, постепенно смыкаясь, превращали оккупированную область в единый партизанский край, в котором немцам удалось сохранить за собою только большие дороги (где в укреплениях еще держались сильные гарнизоны) да придорожные территории — полосы шириной от двадцати до тридцати километров, удерживаемые невероятно зверствовавшими карательными отрядами. Все тринадцать бригад сражались с одинаковым энтузиазмом, освобождая — до прихода Красной Армии — не только села, но и города.

Так, в двадцатых числах января 3-й партизанский отряд Круглова (9-й партизанской бригады) с боем освободил д. Ляды, затем партизаны той же бригады взяли Осьмино, подготовив тем наступление Красной Армии на этом участке. 1 февраля дивизии 2-й Ударной армии Ленинградского фронта освободили Кингисепп. Через сутки передовые полки, форсировав реку Нарву, создали здесь первый плацдарм.

В тот же день, 2 февраля, 9-я партизанская бригада освободила на берегу Чудского озера город Гдов и Сланцы. 4 февраля партизаны передали Гдов подоспевшим частям 42-й армии, и она двинулась на юг вдоль озера.

12 февраля в центре наступавших фронтов 67-й армией, при содействии армий Волховского фронта и партизан, была взята Луга, и к 15 февраля линия нашего фронта на несколько дней стабилизировалась, протянувшись дугой от северной оконечности Псковского озера, через Крени (южнее Луги и Городца), до станции Передольская (в верхнем течении реки Луги).

Нам нужно было подтянуть тылы, частично сменить свежими утомленные месячным наступлением части, разработать оперативный план новой волны наступления и всем, что требуется, обеспечить его успех…

25 февраля. Заречье

Еще несколько дней назад в 9-ю партизанскую бригаду можно было попасть из Ленинграда только на самолете, перелетев через плотный пояс немецких армий. Сегодня путь по земле свободен. Партизаны повсюду выходят из глуби лесов, смыкаются с наступающими частями Ленинградского фронта, вместе «доколачивают» обуреваемых паникой гитлеровцев…

Средняя Заречная улица на окраине Луги была переименована немцами в Полицейскую, на других также не стерты еще немецкие названия. Прохожу по Девятой улице, мимо мраморного немецкого могильного памятника, к дому № 11 — веселой зеленой дачке с застекленными верандой и мезонином. Перед ней — палисадник, вокруг — сосны и сверкающий в лучах солнца снег. Здесь на днях поселился член Военного совета партизанских бригад Ленинградской области, комиссар 9-й партизанской бригады Иван Дмитриевич Дмитриев, вернувшийся 18 февраля к своей прежней, довоенной должности.

Командиров бригады — недавно назначенного Шумилина и того, который полгода был до него, Светлова, — здесь уже нет: они уехали в Ленинград, к руководителю штаба всех партизан Ленинградской области — М. Н. Никитину.

И. Д. Дмитриев в прошлые годы войны был командиром восемнадцати партизанских отрядов, потом комиссаром 1-й партизанской бригады… После двух с половиной лет боевой жизни в «лесной армии» явился в Лугу как к себе домой: до войны он был первым секретарем Лужского райкома и горкома партии, осенью сорок первого года стал одним из организаторов обороны города, а когда немцы прорвали лужский рубеж и хлынули к Ленинграду, сформировал отряд партизан, ушел с ними в тылы врага…

Взглянув умными, спокойными глазами на отрекомендовавшегося ему офицера, И. Д. Дмитриев с отменным гостеприимством сразу же предоставил мне отдельную комнату. Предложил побыть у него подольше.

Наверху в мезонине живет партизанская связистка и разведчица Клава Юрьева, хозяйничает, готовит плотные, мясные обеды, прибирает, беседует с приходящими. В доме весь день толпятся партизаны, из тех сорока — пятидесяти человек, что составляли ядро бригады, а неделю назад заняли руководящие посты в райкоме партии, в учреждениях и организациях Луги. Дмитриев весь день в райкоме, приходит только обедать да после работы; скидывает черный дубленый полушубок, шапку-ушанку с красной — наискось — ленточкой. Садится, усталый, есть, по душам беседует с партизанами.

Иван Дмитриевич не похож на людей, с которыми я привык встречаться в блокированном Ленинграде и в обороняющих город армиях. Не внешностью — таких, как он, много: высоких, худощавых, жилистых, держащихся чуть сутуловато. В русских сапогах, в черной потрепанной гимнастерке, исхудалый, с утомленным лицом, Дмитриев не слишком внимательному человеку мог бы показаться каким-нибудь сельским учителем, вернее — нашагавшимся по совхозам агрономом.

Манера скромно и незаметно держаться еще более затушевывает его заурядную внешность. Тем ярче и параднее кажется ввинченный над туго набитым нагрудным карманом его гимнастерки новенький орден Ленина — золото ордена при тусклом мерцании свечки сверкает, как огонек в темной ночи[31].

Разговаривает мой новый знакомый очень тихо, даже как будто вяло, давая себя перебивать другим и подолгу дожидаясь окончания кипучих тирад собеседников, которые в иной час волнуются и нервничают тем больше, чем спокойнее и выдержаннее он с ними ведет себя. Но вот тут-то, в этой особенной наполненности спокойствием, в невозмутимости, из какой, кажется, ничто в мире не могло бы его вывести, и есть то характерное, что выделяет его из толпы других. Чувствуется, что людей он знает верно и глубоко, что с первого взгляда, кинутого будто вскользь, но проницательного, он разгадывает всю сущность встретившегося ему человека, и тому уже ни соврать, ни слукавить. Иван Дмитриевич видит его насквозь, как мудрый, опытный воспитатель видит каждое движение юной души мнущегося перед ним школьника.

Тот изобретает десятки доводов, крутит, хитрит, а воспитателю давно уже все понятно, и серые спокойные глаза его чуть-чуть улыбаются, потому что он знает: все будет так, как решил он, а не как норовит посвоевольничать школьник.

Иван Дмитриевич неспроста выбрал для себя и для своих людей заречную окраину города, которая так и именуется — Заречьем. Здесь среди высоких мачтовых сосен разбежались ярко-цветные дачные домики, по прихоти случая не задетые тотальной войной. Все они невредимы, и только часть их — разграблена немцами. Сразу за ними начинается густой — в снежной белизне, в трепетных лучах солнца — лес. Казалось, выбирая для жилья эти домики, Иван Дмитриевич все еще не хотел расставаться с лесом, — да и впрямь его люди то и дело уходят туда, за опушку, явно без всякого дела, а просто по привычке к вольной лесной тишине, которую только они сами нарушают стрельбою из пистолетов и автоматов. «Да я только проверить хотел оружие!» — смущенно оправдывается кто-либо из них, когда Иван Дмитриевич вызывает такого стрелка к себе и мягким тоном устраивает ему нахлобучку. «Как же так, жить, да и не стрелять, Иван Дмитриевич? Так, пожалуй, и воевать разучишься, а война еще не кончилась!..»

А вот натужный спор, которому сегодня я стал свидетелем, придя к Ивану Дмитриевичу, касался дачных домиков. В Лугу прибыла бригада железнодорожных войск. Ей предстоит с предельной спешностью восстановить железнодорожные мосты и уничтоженный немцами путь. Народу понаехало много, командирам хочется расположиться поудобнее и попросторнее. И понравились им те самые домики, в которых уже обитают наскитавшиеся по лесам и болотам люди Ивана Дмитриевича. Среди командиров железнодорожной бригады оказался бывший сослуживец Ивана Дмитриевича, инструктор райкома, а ныне — орденоносный майор, уверенный в себе, привыкший приказывать и слепо повиноваться и, по всем признакам, не любящий слишком долго раздумывать. С иголочки обмундированный, блестя золотом, упитанный и, видимо, слишком много о достоинствах своего ума мнящий, он попробовал держаться с Иваном Дмитриевичем хотя и по-приятельски, но этак покровительственно-панибратски и свысока. Грубоватостью и апломбом он хотел с наскока вырвать у Ивана Дмитриевича два дачных домика из числа занятых партизанами. Но Иван Дмитриевич был не из тех людей, каких можно сбить с позиции, и майор уже начинал раздражаться.