На Синявинском участке фронта до штурма и взятия Синявина мне больше побывать не довелось. Поэтому, предваряя события, кратко сообщаю здесь, что бои за Синявинские высоты продолжались до осени. Было еще несколько неудачных попыток их штурмовать. Но после того, как в разведке боем удалось захватить один маленький, удобный для скрытного наблюдения холм, наши разведчики-артиллеристы разгадали наконец метод сопротивления врага: немцы на высотах, оставляя пустыми свои передовые траншеи, скрывались сами за гребнем высот позади. Как только снаряды нашей артподготовки обрушивались на передовые траншеи и, естественно, перепахивали их, немцы по ходам сообщения быстро перебегали в них и весь свой прицельный огонь вели по кинувшейся на штурм нашей пехоте — в то самое время, когда наша артиллерия, перенося огонь в глубину вражеской обороны, уже не поражала там никого. Мы несли большие потери, а враг удерживал высоты. Как только секрет этой обороны был нами разгадан, мы переменили тактику. И тогда, 15 сентября 1943 года, после нашей умелой и сокрушительной артподготовки Синявино и высоты, на которых располагался вражеский узел обороны, были взяты за какие-то короткие двадцать — тридцать минут. Угрожавший нам выступ вражеской линии фронта был окончательно ликвидирован. Ленинградский и Волховский фронты вытянули свой передний край в одну ровную линию, и с тех пор новые рубежи, удобные для нас и неодолимые для немцев, сохранялись до дней полного снятия блокады в январе 1944 года, когда разгромленные армии вражеской группы «Норд» были на всем фронте отброшены из-под Ленинграда.[12]

Глава восьмая

Крепость духа

(Ленинград. 7–26 августа 1943 г.)

7 августа. Канал Грибоедова, 9

Как же выглядит, как живет в эти дни сам город?

О красоте Ленинграда можно много не говорить, кто не знает, что Ленинград — один из красивейших городов мира. Он торжествен, строг и великолепен всегда — лунной ли ночью, в рассветный ли розовый час, в яркий ли солнечный августовский день. Даже мрачные крылья тумана, даже осенний унылый дождь становятся в свой час элементами особенной, только Ленинграду свойственной красоты, потому что Нева во всех своих обличьях величественна, потому что строгость архитектуры в любом освещении — впечатляюща.

Таков он и сейчас, в августе 1943 года. И если в нем много развалин, если изъязвлены осколками вражеской стали асфальт его улиц и стены его домов, то каждый ленинградец на фоне этих руин — символ мужества и славы города Ленина, не согнувшегося ни под какими испытаниями двухлетней блокады.

Девушка-милиционер стоит на перекрестке улиц — она спокойна и жизнерадостна. А ведь на этом перекрестке уже неоднократно разрывались снаряды: может быть, сию минуту упадет и еще один? Если девушка погибнет, на ее место встанет другая, такая же подтянутая, невозмутимая.

Внешность прохожих такая же, как в те давние мирные времена. Женщины одеты тщательно, иные даже кокетливо. Мужчины больше — военные: моряки, пехотинцы, летчики… Приехал ли он на трамвае с передовой линии фронта, работает ли в штабе — все равно: он чисто и опрятно одет, он не позволит себе пройти по Невскому в нечищеных сапогах или небритым…

И если от оглушающего разрыва на улицу вылетят все стекла дома, то, едва рассеются дым и пыль, на асфальте уже шаркают метлы невозмутимых дворников.

Везде, как и в прошлом году, огороды. У поэта Александра Прокофьева, например, огород — на Марсовом поле; и среди грядок соседних огородов в солнечный день всегда можно увидеть нескольких женщин, спокойно читающих книги. Подойдите поближе, вы увидите томик Шекспира, журнал «Октябрь» или сборник рассказов Джека Лондона. Этого автора ленинградцы полюбили по-новому.

Но только читают Джека Лондона с чуть ироническим чувством превосходства: что стоят все описанные им трудности, — то ли еще испытали мы?

Проходя по Невскому мимо улицы Герцена, всегда видишь тот давно разрушенный бомбой дом, с вырисованной на фанерном фасаде датой: «1942».

Ныне груда мусора и обломков, выдвигающаяся полукруглой отмелью в асфальт улицы, ярко и свежо зеленеет: она превращена в огород!

Среди машин, бегущих по городу, много грузовиков, наполненных веселыми девушками в майках или комбинезонах. Девушки утопают в листьях салата, в полевых цветах, час назад они сели на эту газогенераторную машину в пригородном хозяйстве. И хоровая девичья песня летит над улицей гимном молодости и бодрости! И в любой час она обязательно сливается с гулом наших самолетов, летящих бомбить врага, глушить его изуверские батареи, топить его катера, разбрасывающие мины на Балтике, жечь и взрывать эшелоны гитлеровцев, идущие в Любань, в Пушкин, в Гатчину…

Всегда настороженные, но живущие нормальной жизнью дома тянутся вдоль улиц вереницей бесчисленных крепостей и фортов. Пусть рядом зияют провалами прогорелые насквозь, разбомбленные сверху донизу другие дома, но эти, даже там и здесь простреленные, давно приведены в порядок, отремонтированы; их пробиваемые осколками крыши свеже выкрашены коричневой или зеленой краской; ни одной пробоины не оставит незаделанной управхоз, — о нет, крыши теперь не текут! Никто теперь не говорит ни о водопроводе, ни об электричестве, ни о печах: все это есть, все это — под зорким наблюдением не допускающих никаких неисправностей управхозов и самих жильцов. Порядка в домах ныне гораздо больше, чем было в мирное время: управхозами давно уже поставлены лучшие люди из жильцов дома, энергичные, хозяйственные и, конечно, безупречно честные.

В домах по-прежнему много пустых квартир, но эти квартиры теперь уже не беспризорны: имущество в каждой из них тщательно описано специальными комиссиями, опечатано. Сколько владельцев квартир сражаются сегодня на фронте! Будет день — они вернутся домой; как же можно допустить, чтобы после всего пережитого они — если дом уцелел — не нашли свои вещи и книги в неприкосновенности и порядке! Ведь та зима, когда никакие материальные ценности не имели цены и могли для умирающих от голода и холода людей служить только спасительным топливом, та первая блокадная зима давно уже позади, и такой больше никогда не будет.

Я приведу лишь один пример, характеризующий общее отношение к оставленным фронтовиками квартирам. В первом этаже шестиэтажного дома номер 84/86 по улице Щорса из-за неисправности канализации произошла беда: квартиру залило нечистотами. Квартира пустовала, никто об этом не знал, во всех прочих квартирах канализация была давно налажена. Офицер, приехавший с фронта на один день, обнаружил беду, нельзя было даже войти в квартиру. Он был сам виноват: не оставил ключей управхозу. День был воскресный. Где найти в этот день водопроводчиков и рабочих, которые согласятся на столь грязный и неприятный труд? Но искать не пришлось, все жильцы дома переполошились сами: как же так, человек приехал с фронта, а тут такое безобразие? И четыре няни детского очага, что на втором этаже, вызвались по собственному почину немедленно привести квартиру в порядок, а из соседнего дома прибежал взволнованный юноша: «Да я же водопроводчик! Мигом исправлю все!..» Через три часа квартира стала чистой и опрятной. А пока шла уборка, жильцы соседних квартир зазывали офицера к себе — пить чай, отдохнуть — если устал, поспать — если захочется.

И никто из добровольцев, трудившихся в его квартире, несмотря ни на какие уговоры, не согласился взять деньги за свой неурочный и тяжелый труд: «Да вы что? Разве можем мы зарабатывать деньги на наших защитниках?..» И теперь, когда офицер снова на фронте, его квартира пребывает под зорким наблюдением всего детского очага; сто пятьдесят юных патриотов каждый день интересуются ее состоянием.

Но не меньше, чем пустующих, в городе и обитаемых квартир. Многие граждане переселены в центр города с окраин. Многие лишившиеся крова живут теперь в больших удобствах и с большим комфортом, чем жили прежде… Как живут? Совсем не так, как в начале войны или даже год назад… В 1941 году многие люди, опасаясь бомбежек и обстрелов, складывали самые ценные свои вещи в сундуки или в чемоданы. Убирали ковры, снимали картины, люстры.