Утро. Набрав десять атмосфер пару, маленький «Зотов» вновь трудолюбиво режет встречное течение. Резко меняется облик берегов. Знакомые с детства каждому ленинградцу, они нынче неузнаваемы. Налево были сотни домов села Большие Пороги. Только один уцелевший домик глядит на нас тремя окнами.

Направо — устье реки Тосны, село Ивановское. Нет ни села, ни труб, ни развалин, ни леса. Здесь были немцы. Пустынное, перерытое взрывами прибережье. В 1942 году в устье Тосны внезапно ворвались наши военные бронекатера. Балтийцы дрались ночь, дрались день. Трижды переходило из рук в руки Ивановское. Половина села до конца блокады осталась за нами! Траншеи наши и траншеи немцев сплелись. И те и другие разъяты сотнями глубоких воронок. Земля не зеленеет травою, она мертва. Белая кора умерщвленных, срезанных до половины берез, черные обрубки голых ветвей. Груда кирпича, облом арки ворот — единственное напоминание о высокой, стоявшей здесь церкви. Да голубой изломанный ларек. На ста квадратных метрах земли наши саперы недавно собрали две тысячи четыреста мин. Так впереди — по всему невскому берегу.

Слева приближается бывший кирпичный завод — семь скелетов обрушенных зданий. Справа в Неву выдается мысок. Здесь был мощный мачтопропиточный завод. От него остался только разваленный, оплетенный колючей проволокой забор: весь битый кирпич немцы разнесли по своим траншеям.

За Ивановским справа — Пелла. На пелльских порогах Нева быстра и извилиста, но фарватер глубок, мы не замечаем порогов. Названная Екатериной II по имени родины Александра Македонского. Пелла сейчас безлюдна, безжизненна. А ведь был здесь великолепный парк! Десятка два мертвых деревьев, остатки дворца, ржавая проволока спирали Бруно вдоль берега…

Против Пеллы — жалкий остаток леса, сосновая рощица, но сосны не зеленеют. Справа руины завода автоприцепов, а у берега работает обслуживающий тральщики военный катер № 16. Семафорщик вышел на палубу, сигналит. А у нас все равно некому отвечать. Смирнов говорит: «Наверное, хочет сказать, что дальше ходить нельзя!»

Слева — наваль извлеченных из реки, обезвреженных мин. По всему берегу на бывшую немецкую сторону глядятся глазки амбразур — дзоты, огневые точки.

За Пеллой — бесследно уничтоженные рощи Отрядного и Петрущина, бугры и воронки на месте каменной дачи Сергея Мироновича Кирова, а напротив, там, где стеною тянулся сосновый лес Островков, — редкие обломки иссеченных деревьев. Здесь стоял фантастический замок Потемкина, увенчанный такой высокой башней, что с нее в ясную погоду был виден Кронштадт. Здесь томилась в заточении выкраденная царедворцем Орловым из Англии таинственная пленница княжна Тараканова. Здесь сейчас, после немецких снарядов, только красная россыпь кирпичей да бугорки покинутых дзотов. Вдоль правого берега много лома, принесенные из-под Шлиссельбурга обломки разобранного деревянного моста («Можно начинать сплавлять бревна!» — говорит Смирнов). Перед Островками никаких следов от деревень Маслово и Оранжерейка, даже нет кирпичных руин (они разобраны для строительства дотов), только густые нагромождения спирали Бруно да перед проволочными заграждениями множество деревянных лестнин, спускающихся к воде от бывших домов, от которых нет и следа.

Вот торчит из воды разбитый катер № 5 — пассажирский теплоход, принадлежавший пригородному пароходству. 30 августа 1941 года он шел в Ленинград под обстрелом, был разбит, командира убило, и неуправляемый катер выскочил на мель, а труп командира несколько дней висел на штурвале между двумя берегами, пока нескольким храбрецам, подплывшим под обстрелом с нашего берега, не удалось его взять…

А впереди, поперек Невы, уже виднеются крутые дуги высоких взорванных ферм. Этот Кузьминский железнодорожный мост был выстроен ленинградцами летом 1940 года в невиданный срок — в полтора месяца. Легкий, ажурный, он вонзается обрубками острого железа в Неву, и наш «Зотов» осторожно проходит под аркой разрушенной фермы.

Сразу за мостом навстречу нам строем пеленга бегут тральщики. Морской офицер поднимает рупор, чтото кричит, но на «Зотове» и без слов понимают, что водная эта зона для металлических пароходов запретна. Да мало ли мирных правил безопасности за время блокады нарушено ленинградцами во имя долга? И, поняв назначение «Зотова», офицер только недовольно отмахивается рукой.

А «Зотов» уже приближается к прославленному на все века «пятачку» — к Дубровке, где с сентября 1941 года, форсировав Неву, наши части держали в своих руках знаменитый плацдарм.

Вдоль берегов — остатки лодок и танков. На обоих берегах — безлюдье, голь, только в одном месте группа людей — человек восемь. Это — эпроновцы.

Под многонакатным блиндажом сплошь изрытого берега видна шлюпка с водолазным аппаратом… Несколько мертвых танков вокруг. Унылая тундра по сравнению с этой землей показалась бы цветущим краем. Каждый квадратный метр «пятачка» много раз перепахан бомбами и снарядами. Даже природный, естественный рельеф берегового среза исчез, перерытый в бесчисленные норы блиндажей и землянок, ходов сообщения, траншей. Сама земля превращена в хаос, на котором вот уже две весны не взросла ни одна травинка! А ведь до войны здесь было большое, в садах, село. Об этом «пятачке» легенды сотни лет будут ходить по свету.

Непонятно, как могли держаться здесь советские воины, как могли этот клочок земли не отдать врагу? Но именно он помог ленинградцам прорвать блокаду.

Слава и вечная память героям, погибшим здесь!

За «пятачком» справа высится громада разрушенной 8-й ГЭС — последнего очага отчаянного немецкого сопротивления на берегу Невы. Железобетонный корпус ГЭС стал могилой гитлеровских смертников-головорезов, пытавшихся удержать в своих руках тяжелый ключ к берегам Невы. Свились в клубок металлические каркасы, обрушены железные фермы эстакад, изрыта воронками высокая железнодорожная насыпь. Отсюда до Петрокрепости (недавнего Шлиссельбурга), до Ладоги двенадцать километров пространства, освобожденного еще в 1943 году. Впереди виднеется роща Преображенская, за ней возникает колокольня церкви, высящаяся против Орешка.

Опасная водная зона кончилась. Нева пройдена «Зотовым» вся. «Зотов» пришвартовывается к торчащим из воды бревнам.

— Здесь никто еще не ходил, кроме тральщиков, — говорит Семенов. — Это мы первые!

— Не запишут взыскание? — смеется кто-то.

— Нет, не запишут! — отвечает Смирнов, и смеются все.

Через несколько дней по пути, проложенному «Зотовым», пойдут пароходы, баржи, катера восстановленного невского судоходства. Путь из Ленинграда в Ладогу свободен для кораблей!

21 мая

Набрав пары, «Зотов» выходит в обратный рейс, чтобы по всей Неве расставить припасенные на корме красные бакены и длинные вешки.

Миновав сплошь изрытый скос берега «пятачка», норы блиндажей, много разбитых танков, чуть виднеющихся из воды, разбитые в щепы шлюпки и полупонтоны, мы высматриваем: где-то здесь был замечен уголь, нам надо набрать угля. Приближаются Большие Пороги. И Смирнов говорит: «Тут уже безопасно. Черт его знает, конечно, рисковали нарваться. Дело случая!..» А потом, вглядываясь в пристань на правобережье: «Вот вроде уголь. Мы несколько дней назад обнаружили его, я тринадцатого мая доходил досюда на «Лассале», дальше Кузьминского моста нас тогда не пустили. А вот теперь уже и «Иваново» грузиться пришло!»

Подойдя снизу раньше нас, под корму «Иваново» к пристани, сплошь заваленной углем, успевает подвалить буксирный пароход «Камилл Демулен».

Ждем очереди. Берег сплошь минирован, к берегу подойти нельзя.

2 часа 30 минут дня

Прижавшись к пристани, на месте, оставлением ушедшим «Камиллом Демуленом», мы стали на погрузку угля. Затем подошел «Экватор» — 240-сильный, большой «транзитный» буксировщик. Пришвартовался к нам, дожидаясь очереди.

Мы начали грузиться. Только что — случай! Три парнишки с «Экватора» полезли на берег, вопреки запрещению. А там мины везде, ходить абсолютно нельзя.