— Перестань, — вспыхнула Ханна. — И все-таки надо что-то придумать. По-моему, он близорук. Почти ничего не замечает, пока не подойдет вплотную.

— А может, эта рассеянность — из-за того, что он поэт?

— Может, и так. Но едва ли. Иногда он надевает монокль.

— Придумала! — просияла Аннабелла. — Нам нужно сделать так, чтобы я его увидела. Ну, или чтобы мы с ним встретилась. Думаю, тогда я смогу лучше оценить обстановку.

Ханна взглянула на взволнованную, радостно улыбающуюся подругу и задумалась над этой сомнительной идеей, но не успела ответить, как в комнату ворвалась мадемуазель Леклер. Рисунок, который Аннабелла мельком ей показала и который был обескураживающе точен, пришлось отложить.

— Bonjour, les filles, — поприветствовала их мадемуазель Леклер.

— Bonjour, Mademoiselle [2], — в один голос ответили девушки и открыли учебники.

Санитар Уильям Стокдейл ростом был выше доктора, но, когда они шли в направлении Лепардз-Хилл-Лодж, где содержались тяжелобольные, даже он вынужден был прибавить шагу, чтобы не отстать от своего хозяина. А Фултону Аллену, сыну доктора, и вовсе приходилось бежать. Для Фултона, которому недавно исполнилось шестнадцать, это вообще было обычное состояние. До его триумфа, о котором он сам еще не знал, оставалось не так уж и много. В скором времени он будет отвечать за все заведение сам. Пока же Фултон, как обычно, изо всех сил пытался удержаться на волне бешеной отцовской энергии. Старался шагать в ногу, стремился перенять у отца его искусство и обширные познания, каковых, к несчастью для сына, с каждым днем становилось все больше. Эта решимость ни в чем не отставать от отца только крепла во время визитов в Лодж, который наводил на Фултона ужас. В Фэйрмид-Хауз изобиловали легкие недуги, там содержали слабоумных и больных, идущих на поправку. А некоторые, вроде Чарльза Сеймура, были и вовсе здоровы. Лепардз-Хилл-Лодж был полон истинного безумия и душевных мук, полон людей, потерявших самих себя. Эти люди были необузданны и непредсказуемы. Отвратительно пахли. Вели себя непотребно. Ни с того ни с сего поднимали шум. Страданиям их не было предела. Изнанка рода человеческого, один из кругов ада — вот что это было. Там разворачивалось действие всех ночных кошмаров Фултона и всех его эротических снов, которые он тоже числил по разряду кошмаров, вне зависимости от того, что оставалось потом на его простынях. Даже само здание казалось безумным: простое, квадратное, прочное, с рядами узких зарешеченных окошек, откуда доносились крики и визг.

И вот теперь они направлялись прямо к нему через лес, среди теней и проблесков света.

Стокдейл докладывал о состоянии больного:

— По-моему, у него не было стула уже три недели.

— Подавление стула только усиливает его манию. Из-за него она и развивается. А от своей бредовой идеи он так и не отказался?

— А что у него за бредовая идея? — спросил Фултон.

Стокдейл рассмеялся:

— Что если он все-таки опорожнит свой кишечник, то его содержимое отравит воду, заразит лес, а потом впитается в землю и убьет всех жителей Лондона.

— Будем надеяться, что он ошибается, — пошутил Фултон.

— Фултон, — одернул его Аллен, — не следует упражняться в остроумии, когда речь заходит о больном. Безумие лишено чувства юмора. Сколько там сейчас санитаров? Нам понадобится по меньшей мере четверо, чтобы удержать его, пока я буду ставить ему клизму.

— Я могу помочь, — неуверенно предложил Фултон, досадуя на отца за излишнюю суровость.

— Подержишь голову. Ну, или руку. Если ты только попытаешься взять его за ногу, он отбросит тебя в другой конец комнаты. Увы, мужчина он крупный и сильный.

Стоило им ступить через порог, как в ноздри ударила вонь, в точности как Фултону помнилось. Но всякий раз вонь оказывалась резче и мерзостнее, чем он ожидал. Тут и там слышался шум, но в просторном холле, над которым возвышались галерея и палаты, было только двое больных. Остальные сидели взаперти. Один из незапертых больных стоял на месте и тер лоб, который уже протер до лысины. Другая, женщина, устремилась им навстречу и, уставившись на Стокдейла, принялась задирать свое запачканное платье. Фултон глядел на нее в ужасе, но не мог отвести глаз. Однако прежде чем она успела задрать подол выше грязных, рыхлых колен, Стокдейл крепко ухватил ее за руки и вернул платье на место.

— Следует держать ее подальше от мужчин, раз она себя так ведет, — сказал Аллен.

Сондерс — санитар, который открыл им дверь, — извинился:

— Она себя так не вела. Думаю, дело в вас, доктор, или в вас, Уильям. Должно быть, она решила, что ее будут осматривать.

Тем временем женщина, пытавшаяся вырваться из рук Стокдейла, постепенно затихла.

— Я не хочу, — бормотала она, — не хочу…

— Вот и хорошо, — успокоил ей Аллен, — и не нужно.

— Отпустите ее, — сказал Сондерс, — с ней теперь все будет в порядке, небольшой приступ миновал.

Сондерс был невысок, силен и жизнерадостен, но внимание Фултона приковали его грубые, ловкие руки. У него были широкие кончики пальцев, толстые желтые ногти, а большие пальцы дважды сгибались под прямым углом и торчали параллельно ладоням. Глаза молодо глядели из складок дряблой кожи. Под одной из бровей притулились две бородавки, каждая размером с ягоду. Казалось, он вовсе не считает свою работу обузой. Обихаживая своих подопечных, мучимых страхом и болью, он улыбался и что-то напевал себе под нос.

— В одиннадцать тридцать, — сказал Сондерс, — мы выпустим поразмяться еще несколько человек. Эти двое ночью плохо спали, потому-то мы и вывели их сюда передохнуть. Но давайте начнем с мистера Франкомба. У его двери ждут двое моих ребят — набираются храбрости.

— Очень хорошо. Мы идем наверх?

Сондерс повел их по лестнице к палатам, двери которых выходили на галерею. Оттуда Фултон бросил взгляд на двух выпущенных на свободу больных, что копошились внизу, словно сонные мухи.

— Доброе утро, джентльмены, — поприветствовал Аллен ожидавших их санитаров.

Те, поздоровавшись, посторонились. Аллен взглянул через решетку на крупного мужчину с посеревшим лицом, который сидел, прислонившись к стене и держась за окаменевший живот.

— Доброе утро, мистер Франкомб! — прокричал Аллен сквозь решетку.

Тот скользнул по нему безжизненным взглядом и отвел глаза.

Мэтью Аллен повернулся к своей команде:

— Значит, так. Вы четверо заходите в палату, хватаете его и вытаскиваете наружу. Когда я буду ставить клизму, лучше всего, чтобы он был в ванне или на одном из столов. Фултон, стой здесь. Стокдейл, Сондерс, вы отвечаете за ноги. Вы двое хватаете его за руки. Все поняли, кому что делать?

— Да, доктор, — ответил Сондерс. Остальные кивнули.

— Вот и прекрасно. Вперед!

Сондерс отпер дверь, отодвинул засов. «Готовы?» — спросил он, и все четверо вбежали в палату.

Фултон стоял за спиной отца и наблюдал за борьбой. Мистер Франкомб, обрушив на вошедших поток ругательств, во время схватки то ревел, то мычал. Его буйство превосходило самые смелые ожидания. Когда он дрыгал ногами, Сондерса и Стокдейла мотало во все стороны. Двое других еле удерживали его за руки. Он поднялся с земли, а потом упал, поджав руки и ноги так, что четверо вцепившихся в него санитаров ударились друг о друга. Изо рта у него текла слюна. Он попытался укусить одного из тех, кто держал его за руку. Тому пришлось изо всех сил ударить мистера Франкомба в лоб.

— Фултон, если хочешь помочь, — сказал Аллен на удивление усталым голосом, — сейчас самое время. Обойди его со спины и держи за голову. Постарайся ухватить его за уши.

— Кто, я?

— Ладно. Подержи-ка, — он сунул сыну сумку и вошел в палату сам. Фултон пристыженно двинулся за ним.

Аллен поступил в точности так, как велел Фултону: обошел пятерых пыхтевших мужчин, присел на корточки и попытался покрепче ухватить Франкомба за голову. Но тот отчаянно забился, а ушей под сальными волосами было не нащупать. Тогда Аллен попытался просто прижать его голову к полу, обнажив булькавшее в ярости горло, покрасневший кадык и толстые вены. Поставив на лоб Франкомбу колено, он навалился всем своим весом, отбросил волосы и, наконец, ухватился за скользкие хрящи ушей.