— Не плачь, — произнес он. — Я — ангел Господень.

— Простите меня, — сказала она. — Простите меня. И моего мужа.

Ангел склонился к ней, улыбаясь:

— Я послан к тебе с вестью.

Услышав тихий, полный любви голос, Маргарет осмелилась поднять голову: ангельский лик показался ей не в пример более тонким устройством, нежели человеческое лицо. На нем отражались малейшие изменения, сколь бы мимолетными они ни были, он переливался, как радужное оперение на голубиной шее.

— Он… Значит ли это, что Он идет? — спросила она.

— Не проси о встрече с Ним, — сказал ей ангел. — Его любовь подобна наводнению. Его сияние обжигает. Тебе этого не вынести. Но ты нужна нам. Протяни руку.

Маргарет повиновалась. Ангел опустил в ее ладонь что-то маленькое и круглое, размером с лесной орех, подобранный с земли.

— Что это? — спросила она.

— Это все сотворенное.

Маргарет вгляделась, залюбовавшись его миниатюрностью и хрупкостью. Она увидела бурлящие реки тоньше жилки листа, моря с приливами и отливами, напоминавшими движение маятника, а вокруг — сияющее небо, иные сферы и, наконец, темноту.

— Лишь благодаря любви Господа все это существует, — продолжал ангел. — Без Его любви…

— …оно исчезнет.

«Исчезнет. Исчезнет. Исчезнет».

Ангел протянул руку — на ее ладони снова ничего не было. Маргарет подняла голову и заметила, как деревья распростерли ветви-руки над ангелом, защищая его.

— Слушай первое повеление.

— Я повинуюсь. Целиком и полностью.

— Ты больше не Маргарет. Этим именем тебя нарекли родители земные, так называл тебя муж. Теперь ты нарекаешься новым именем.

«Нарекаешься новым именем». При этих словах травы и деревья замерли в почтительном ожидании. Она ждала, глубоко затаив дыхание.

— Ты нарекаешься Марией.

— Я не смогу, — Маргарет закрыла лицо руками.

— Таково Его Слово.

— Мария, — прошептала Маргарет.

— Мария.

— Мария, — отозвалась Мария.

— Ты должна свидетельствовать, Мария. Ты — избранная.

— Я не смогу. Я — ничтожество, шелуха.

— Такова Его воля. Он счел тебя достойной.

— Да, я всецело повинуюсь.

— Тогда ты знаешь, в чем твой долг.

— Что я должна делать?

— Изгнать их.

— Да. Да, конечно.

— А теперь я буду танцевать для тебя и вскоре исчезну. Ты же останешься исполнить Его волю.

Мария села и стала смотреть, как ангел танцует. Ликуя, он кружился и вился, прикасаясь к миру и оставляя вокруг себя свет. Вскоре все окрест пестрело пятнами света — он танцевал, окруженный мерцающим сиянием.

Ханна прогуливалась, перебирая в уме удивительные факты: поэт, высокий, красивый, сильный, брюнет — и вдруг он возник перед ней, будто бы прямиком из ее мыслей. При виде его она даже споткнулась, но под колоколом юбки этого не было заметно, и она безмятежно двинулась дальше, готовясь улыбнуться. Чего от него ждать сегодня? В ее мечтах кульминацией их очередной встречи должен был стать ни много ни мало как поцелуй: он обхватит ее своими большими руками, и губы их сольются в неистовом, возмутительном поцелуе.

Поэт вытянул шею, чтобы разглядеть приближающуюся девушку, и приподнял широкополую шляпу.

— Мисс Аллен, верно? Узнаю ваш силуэт.

— Правда? Ну да. То есть это я. Доброе утро.

Он подошел поближе, чтобы лучше ее видеть и не повышать напрасно голоса. Ханна ощутила резкий запах его пота.

— А ведь вы с книгой, — сказал он.

— Да, так и есть.

— А позволите спросить, что это за книга?

— Да, конечно. Это… — она поднесла книгу к глазам и прочла, что написано на корешке, как если бы успела позабыть. — Это Драйден. Стихи Драйдена.

— И где ж этот Драйден был вами найден, а? — Он засмеялся собственному каламбуру, взглядом приглашая ее присоединиться. И она ответила на его дружеский жест — правда, вышло чуть более нарочито, чем ей того хотелось бы.

— А позвольте спросить, — нарушила она затянувшуюся паузу, — что сейчас читаете вы?

— Да бога ради. Тоже стихи, хотя, полагаю, не с таким удовольствием, как вы. Свои собственные. Я готовлю книгу.

— Как замечательно!

— Вы считаете? Не думаю, что критики с вами согласятся. Если мне и удастся когда-нибудь ее издать, едва ли они встретят ее с большим воодушевлением, чем мои предыдущие опусы.

— Ну, критики — они же… — Она понятия не имела, что представляют собой критики, и потому пренебрежительно махнула рукой. — Они же критики. А не поэты. А я буду с нетерпением ждать, когда она выйдет в свет. Быть может, вы даже подпишете мне экземпляр. Как чудесно, что у нас здесь появился поэт — ну, если не считать мистера Клэра.

— Мистера Клэра?

— Джона Клэра. Он лечится у моего отца.

— Джон Клэр, поэт-крестьянин? Вот оно что. Так… — Теннисон нахмурился. И в этот миг из-за облака выглянуло солнце. Цвета стали глубже. Засверкал гравий на дорожке. Ветерок заворошил листву.

— Так лучше, — сказала Ханна.

— Гм. Послушайте, а я ведь вот что могу! Хотите, покажу?

— Это вы о чем?

— А вы просто стойте и смотрите.

Теннисон подошел еще ближе, и его резкий запах окутал Ханну целиком. Неужели? Что же он сейчас сделает — поцелует ее? Закрыв глаза, Ханна замерла, ожидая, что сейчас он прижмется губами к ее губам. Но ничего такого не произошло. Когда она вновь открыла глаза, Теннисон стоял перед ней, зажмурившись и плотно сжав губы. Хорошо хоть обошлось без этакого унижения! Она глубоко вздохнула. Теннисон стоял так еще некоторое время, а потом очень медленно принялся расслаблять мышцы лица, пока, наконец, оно не оказалось полностью лишено какого-либо выражения, словно маска смерти. Не прекращая этого медленного движения, он постепенно приоткрыл глаза и рот, потом открыл их еще шире, наконец, распахнул совсем широко — и, подняв брови, расплылся в улыбке.

И вдруг, словно знаменуя завершение припадка, его лицо вновь обрело обычное выражение.

— Вот, — сказал он. — Солнце вышло из-за тучки.

— Это… удивительно, — сказала Ханна. Она недоумевала, с чего вдруг он решил устроить для нее это представление. Он что, держит ее за маленькую девочку? Что это еще за снисходительность? А ему часом не приходило в голову, что если она чего и ждала, то поцелуя?

— Мой коронный номер, — пояснил он. — Я его частенько показывал своим друзьям в Кембридже.

— Ах вот как.

— Да. Артуру Хэллему. Знаете, он… о, не смею вас задерживать.

— Ну, что вы.

— Нет-нет. Мне пора возвращаться. До свидания!

— До свидания.

Теннисон приподнял шляпу и погрузился в пучину воспоминаний о покойном друге. Он шел, подволакивая длинные ноги, а Ханна глядела ему вслед. В ней кипели и бурлили мысли, которые она так и не высказала вслух. И все же, всё же они встретились наедине, и говорили, и он ей улыбался, и пытался развлечь. А значит, ей было на что надеяться.

Лето

Первые плоды среди листвы. Белоснежные облака. В саду работают люди.

Мария стояла посреди суматохи дня и смотрела на них. О, как они страдают, верша свои повседневные дела, бормоча что-то себе под нос или сотрясая воздух поучениями, смеясь без повода, размахивая руками, подергиваясь, раскачиваясь туда-сюда, внезапно закрывая глаза, замирая, словно дитя в ожидании удара или жена при виде мужнего кулака. Они все в опасности, все без исключения: на них охотятся черти. Но она возвестит истину и изгонит чертей. А Саймон, кажется, спасен. Она смотрела на Саймона, такого большого и кроткого, на его большие белые руки. Пальто обтягивало его широкие плечи, словно лошадиная шкура. Ветерок шевелил кудрявые волосы. Нет, начинать надо не с него. Пусть он и дурачок, но откуда-то знает. Он добрый и пугливый, и другие рядом с ним тоже становятся добрее, ибо стыдятся своей жестокости. А большего от него и не требуется. Только поглядите, как он поливает грядку из лейки. Мясистые листья ликуют и подрагивают под сверкающими струями воды.