—Гм, плохо ваше дело, — произнес гетман. — Ну, а что ж говорит батько наш, патриарх царьградский? — обратился он к Мазепе.

—А вот получил я сегодня весточку из Царьграда. Оповещают меня, что превелебный батько наш обещает разрешить и пришлет скоро свое благословенье на брак.

При этих словах Мазепы Галина вся вспыхнула.

—Батеньку мой! Так это правда, правда, Иване! — вскрикнула она в восторге, забывая о всех присутствовавших.

Такое искреннее детское проявление радости привело всех в восторг. Отовсюду послышался смех и веселые шутки.

Долго за полночь продолжалась приятельская беседа. Наконец все разошлись.

Перед самым уходом Мазепа все-таки успел как-то на минутку замешкаться в сенях и, прижав к себе горячо, горячо Галину, шепнул ей на ухо:

—Счастье мое, радость моя, ты уже будешь теперь моей, моей навеки!..

—Ты придешь завтра и расскажешь все?

—Приду! Приду, — Мазепа прижался устами к пылающей щечке Галины и поспешил за остальными.

Утомленная радостным волнением, Галина улеглась спать, но счастье не давало ей забыться сном. В мягкой пуховой постели было так тепло и уютно, а сон бежал от глаз Галины.

Грезы, одна другой заманчивее и нежнее, окружали ее головку, склонялись к ее уху и шептали ей такие счастливые, дивные слова, от которых замирало сердце и радостные слезы выступали на глаза. Ей хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, но кругом все спали. В погруженной в полумрак хате царствовала тишина; слышно было только, как бушевала за окном снежная метель. И от звуков этой бури, бушевавшей где-то далеко, Галина еще сильнее ощущала свое тихое, светлое счастье.

Боже! Владыка обещает разрешить ее брак, тогда-то наконец она обвенчается с Мазепой! Какое счастье жить с ним вместе всегда… всегда… до конца света, не разлучаться ни на одну хвылыну, заботиться о нем, хлопотать в своем гнездышке и чувствовать непрестанно его ласку, его любовь!

Воображение развивало перед Галиной целый ряд счастливых, веселых картин, в которых она и Мазепа занимали главную роль.

Убаюканная этими воздушными образами, Галина наконец уснула сладким молодым сном. Всю ночь ей снился Мазепа; ей снилось, что он целовал ее так горячо, так жарко, как еще никогда не целовал в жизни.

Проснулась она поздно утром и, потянувшись сладко, открыла глаза, да сразу же и закрыла их, — прямо в лицо ей ударил яркий луч солнца.

За окном все горело бриллиантовыми блестками нового пушистого снежного ковра, покрывшего за ночь всю землю.

—Вставай же, лодарька, до какого часу ты будешь спать? — окликнула ее шутливо Орыся.

—Орыся, голубочка, ты тут? — воскликнула весело Галина.

—Да тут же, тут, бужу уже тебя с полчаса.

—Орыся, голубочка, какая я счастливая! — Галина быстро поднялась с постели и, обвивши руками шею подруги, привлекла ее к себе.

—Знаю, знаю, да стой, пусти! Задушишь, — отбивалась Орыся шутя от Галины. — Ну, говори, когда же придет разрешенье?

—А вот Мазепа забежит к нам сейчас после службы и все расскажет.

—Когда бы скорее, так мы бы вас после Рождества сейчас и поженили, а то ведь в этот год мясоед короткий.

Наконец Галина поднялась с постели и начала быстро одеваться.

Поснидавши наскоро, обе подруги принялись за хозяйство. Работа так и кипела у них в руках; все как-то особенно спорилось в этот день. Но в то время как ловкие руки молодых женщин быстро работали, язычки их также не отдыхали.

Разговор вертелся все время вокруг счастливого события, ожидавшего Галину. Беседа часто прерывалась звонким смехом Орыси, так как Галина высказывала подчас удивительно наивные мысли. А Галина сама, не понимая, чему смеется подруга, вторила ей своим серебристым смехом. Но временами веселое слово вдруг замирало у ней на устах, большие глаза ее делались грустны и задумчивы.

—Ну, чего задумалась, что сталось? — спрашивала ее тогда ласково Орыся.

—Вспомнила дида и бабу, — отвечала Галина, — они теперь бы так радовались за меня…

—Они и так радуются, глядя на тебя с ясного неба…

Рассуждения Орыси, однако, не успокаивали Галину,

она подавляла непослушный вздох и несколько минут оставалась задумчивой и молчаливой; но вскоре жгучий луч счастья разгонял эту мимолетную тучку, и Галина снова принималась оживленно болтать с подругой о своей будущей жизни.

Наконец настало время обеда; возвратился Остап. Пообедавши, уставший казак прилег отдохнуть; Орыся также прикорнула подле люльки ребенка. Галина уселась у окна поджидать своего дорогого коханца.

Время тянулось удивительно медленно. Небо снова затянулось серым облаком; посыпал хлопьями снег; в комнате потемнело. Мазепы все не было.

В сердце Галины уже начали пробираться холодная тоска и разочарование; но она все еще сидела у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. Как вдруг мимо окна промелькнула чья-то высокая фигура в керее и высокой черной смушевой шапке. В одно мгновенье Галина вскочила с места и выбежала в сени. Двери распахнулись, и в них показался весь запушенный снегом Мазепа.

—Иване, ты? — вскрикнула Галина, бросаясь к нему и обвивая его шею руками. — Недобрый, гадкий, — зачастила она, — не идешь, а я все жду, жду, уже и плакать собираюсь!

—Все хлопоты да дела, насилу вырвался, голубка моя, — отвечал Мазепа, горячо прижимая к себе Галину и покрывая ее личико поцелуями.

—Ну, иди ж, иди! Расскажи все.

Галина схватила Мазепу за руку и потащила его с собою в комнату.

—Да постой, постой, рыбко, дай керею сброшу, — смеялся Мазепа, поспешно снимая одною рукою керею и шапку и следуя за Галиной. — Какая сильная стала, что твой медведь!

Приведя Мазепу в комнату, Галина усадила его на лаву и, поместившись с ним рядом, произнесла, засматривая ему в глаза:

—Ты правду говорил вчера, Иване, ты не пожартовал?

—Стал бы я таким словом жартовать, голубко! Я сам под собою земли не чую от счастья; вчера получил известье, что найпревелебнейший патриарх обещает разрешить тебя и, как только будет случай, пришлет нам грамоту! Наконец-то заберу тебя к себе, счастье мое, на всю жизнь!

Последние слова вырвались у Мазепы с особенным пылом, он прижал к себе Галину и прильнул долгим горячим поцелуем к ее устам.

—Любый мой, коханый мой, хороший мой, — прошептала Галина, обнимая его.

—Любишь меня, любишь?

—Ох, так люблю, что даже и сказать не умею!

—Голубка моя, родная моя — устрою тебе золотое гнездышко, уберу тебя, как лялечку, сам буду смотреть за тобой, ветру не дам дунуть на тебя, пылинке не дам сесть, — заговорил Мазепа, привлекая к себе Галину и нежно проводя рукою по ее светлым волосам: — И никогда, никогда не расстанусь уже с тобой, до самой могилы!

—Господи! Боже мой! — вскрикнула Галина и, вдруг схватив неожиданно руку Мазепы, принялась покрывать ее горячими поцелуями.

—Что ты делаешь, голубко моя, дорогая моя! — Мазепа с силою отнял свою руку и повернул к себе личико Галины. По лицу дивчины катились крупные слезы.

—Что с тобою, ты плачешь? — произнес он испуганно, прижимая ее к себе и отирая с ее лица слезы. — Может, я обидел тебя?

—Нет, нет, — отвечала сквозь слезы Галина, — любый мой, коханый мой, я так люблю тебя, так люблю, только сказать не умею, а мне аж тяжко… Вот тут, тут, — она указала на сердце, — даже давит. И ночью, ты знаешь, я даже ночью спать не могу, все думаю о тебе… Хотелось бы не разлучаться с тобою ни на одну хвылыночку!

—Счастье мое! И не будешь ты больше разлучаться со мной никогда, никогда! — прошептал горячо Мазепа, прижимая к себе Галину.

—Ох, не говори так, Иване! А твоя мать, — может, она и не согласится на нашу свадьбу?

—Согласится, согласится… я уже говорил ей об этом. Теперь уже ничто не помешает нам.

С этого дня жизнь Мазепы и Галины потекла еще счастливее. Каждый вечер забегал Мазепа в хату Остапа и, усевшись с Галиной в уголке, толковал с ней о их будущей жизни, строил всевозможные планы, рисовал ей заманчивые картины ожидавшего их счастья.