Между тем мальчик рос, ему перевалило за семь лет, и он все должен был заботиться, возобновляя листья, которыми прикрывался. И вот завладела тогда его душой мысль воспользоваться хвостом какого-нибудь мертвого зверя, приспособив его к себе. Однако он заметил, что живые звери остерегаются и бегут мертвых, почему он и не решался отважиться на это, пока, однако, не натолкнулся на мертвого орла и не придумал, как выйти из положения.
Он воспользовался случаем, не видя зверей, в страхе бегущих от трупа, подошел к нему, оторвал крылья и хвост целиком, как они были, и развернул и расправил перья. Потом он содрал остальную кожу и разделил ее на две части, одну прикрепил на спине, а другую под пупком и ниже; хвост он привязал сзади, а крылья на плечах. Это давало ему покров и теплоту и внушало страх всем зверям, так что они уже больше не вступали с ним в соперничество и борьбу, и не приближался к нему никто, кроме газели, которая вскормила и вспоила его.
Она же не покидала его, и он не разлучался с ней, пока она не состарилась и не ослабела. Он водил ее на обильное пастбище, срывал для нее сладкие плоды и кормил ее. Но она продолжала слабеть и дряхлеть, пока ее не настигла смерть и не прекратились все ее движения и всякая ее деятельность.
Когда мальчик увидел ее в таком состоянии, он сильно затосковал, и душа его чуть не излилась от горя. Он звал ее голосом, на который она привыкла отвечать, и кричал так громко, как только мог, но не увидел у нее никакого движения и никакого изменения. Он осматривал уши ее и глаза, но не замечал в них никакого явного изъяна. Он пересмотрел все ее члены, но не нашел в них никакого недостатка. Мальчик все хотел напасть на место, в котором был изъян, и удалить его, чтобы она вернулась в прежнее состояние, но это ему не удавалось и он был бессилен что-либо сделать.
Поводом же, натолкнувшим его на эту мысль, было прежнее наблюдение над самим собой. Именно, он замечал, что когда зажмуривает глаза или закрывает их чем-нибудь, то не видит ничего, пока не исчезнет эта преграда. Точно так же он замечал, что когда вводит пальцы в уши и зажимает их, то не слышит ничего, пока не удалится препятствие. Далее, когда он зажимает нос рукой, то не обоняет никаких запахов, пока не откроет его. Поэтому он убедился, что у всех его познавательных и деятельных способностей существуют препятствия, мешающие проявлению их, и когда эти препятствия бывают удалены, возобновляется деятельность.
И вот, осмотрев все наружные ее члены и не заметив в них явного изъяна, но видя вместе с тем, что неподвижность касалась не только одного какого-нибудь органа, а распространялась на все ее тело, он пришел к мысли, что изъян, поразивший газель, может быть только в скрытом от глаз органе, который находится внутри тела, хотя и необходим для деятельности каждого из этих наружных членов. Когда изъян поразил ее, то разрушение распространилось по всему ее телу и бездеятельность охватила ее всю. Он был твердо убежден, что если найдет этот орган и удалит из него поразивший его изъян, то он придет в порядок и польза от этого разольется по всему телу, и жизнедеятельность вернется в прежнее состояние.
Уже раньше он видел на трупах диких и других зверей, что все члены их представляют сплошную массу и что полыми являются только череп, грудь и живот. В душу его запало, что пораженный орган может находиться только в одном из этих трех мест. Далее, им овладело твердое убеждение, что он должен быть в том из этих трех мест, которое занимает центральное положение, так как был уверен, что все органы нуждаются в нем, откуда следует, что он помещается в центре.
Обратившись к самому себе, он ощутил в груди своей нечто похожее на искомый орган. А так как, направляя свое внимание на другие члены, вроде руки, ноги, уха, носа, глаза, он мог мысленно разлучиться с ними, то пришел к выводу, что может обойтись без них. Когда же он размышлял о чем-то, находящемся в груди, то видел, что не обойтись ему без него ни на одно мгновение. Точно так же в борьбе со зверями он больше всего остерегался удара рогов в грудь, чувствуя что-то находящееся в ней. Когда окрепло его убеждение, что орган, пораженный изъяном, может находиться только в груди, он решил отыскать его и исследовать в надежде, что ему удастся найти изъян и исторгнуть его.
Потом он испугался, как бы самый поступок его не оказался опаснее изъяна, поразившего вначале газель, как бы ей не повредило его усердие. Затем он подумал, видел ли он какое-нибудь дикое или другое животное, которое было бы сначала в таком состоянии, а потом вернулось к прежнему положению, и не нашел ни одного. Тогда он отчаялся вернуть газель в прежнее состояние. А некоторая надежда вернуть ее к жизни оставалась у него только в том случае, если он найдет тот орган и удалит из него изъян. И решил он тогда вскрыть ей грудь и поискать, что было внутри ее.
Из обломков твердого камня и щепок сухого камыша он сделал подобия ножей, рассек ими между ее ребрами и, прорезав мясо, добрался до преграды, скрытой под ребрами. Видя ее крепость, он решил, что такая преграда может относиться только к подобному органу, и проникся надеждой, что найдет то, что нужно ему, если проникнет чрез нее. Он пытался разрезать ее, но это было трудно сделать за отсутствием инструментов, так как его инструменты были сделаны только из камней и камыша.
Тогда он взял новые, наточил их и употребил все старания, пытаясь прорвать оболочку, пока она не прорвалась, так он дошел до легкого. Сперва он подумал, что это и есть то, что нужно ему, и все вертел его, стараясь найти в нем место изъяна. Сначала он нашел только одну половину его с одной стороны и, видя ее наклоненной в одну сторону и будучи убежден, что этот орган должен находиться только в середине, как в ширину тела, так и в длину, он не прекращал поиски в середине груди, пока не нашел сердце.
Оно было покрыто очень крепкой оболочкой и привязано чрезвычайно прочными связями, а легкое окружало его с той стороны, с которой он начал разрез. Тут он сказал самому себе: «Если у этого органа с другой стороны находится то же самое, что и с этой, то он действительно лежит посередине и, без сомнения, и есть то, что я ищу, особенно, если принять во внимание его хорошее положение, красоту формы, плотность и крепость мяса и эту оболочку, которой он покрыт и подобной которой я не видел ни у какого другого органа».
Поискав с другой стороны груди, он нашел там оболочку, скрытую у ребер, и легкое, такое же, как и с этой стороны. Тогда он решил, что этот орган и есть искомый, и захотел прорвать покров и проколоть его оболочку, что и сделал после больших стараний и усилий, приложив все свое умение.
Обнажив сердце, он увидел его закрытым наглухо со всех сторон. Он исследовал его, ища в нем какого-нибудь явного изъяна, но не увидел ничего. Тогда он нажал на него рукой, и показалось ему, что в нем есть пустота, и он сказал: «Может быть, самое далекое, что я ищу, находится именно внутри этого органа, и я еще до сих пор его не достиг». Он проколол тогда сердце и увидел в нем две полости, одну в правой и другую в левой стороне. Полость правая была наполнена сгустившейся кровью, а полость левая пуста, не было в ней ничего.
И сказал он: «Искомый мною орган непременно находится в одном из этих двух помещений». Потом он сказал: «В правом помещении я не вижу ничего, кроме сгустившейся крови, и нет сомнения, что она сгустилась не раньше, чем все тело пришло в такое состояние (так как ему приходилось наблюдать, что кровь, вытекая, сгущается и затвердевает). Эта кровь, конечно, такая же, как и всякая другая. Я видел ее во всех органах, и она не являлась преимущественно у какого-нибудь одного из них. Искомый же мною орган никак не может быть такого рода. Нет, он есть нечто такое, что является исключительным свойством того места, без которого мне нельзя обойтись ни на мгновение ока. Вот к чему направлены поиски мои с самого начала. Что же касается этой крови, то сколько раз дикие звери наносили мне раны в схватке, и сколько текло ее у меня без вреда, и я нисколько не утрачивал способности к действию. Итак, мой искомый орган не находится в этом помещении. Что же касается помещения левого, то я вижу его пустым, не содержащим ничего. Но я не думаю, что оно бесполезно, так как у всех виденных мною органов были какие-нибудь особые действия, для них характерные. Как же в таком случае это помещение, при всем его очевидном высоком устройстве, может быть пустым? И я думаю, что искомый мною орган находился именно в нем, потом удалился и оставил его пустым, и вот тогда постигла это тело бездеятельность, и утратило оно способность восприятия и движения».