Это свойство принадлежит исключительно человеку, и на него указал Мухаммад (да благословит его Аллах и да приветствует!) следующими словами: «Сотворил господь Адама по образу своему»[108]. Если усиливается в человеке отчетливость образа до такой степени, что пред ним исчезают все другие образы и остается один он и величественный огонь его сжигает все, попадающееся ему, тогда человек становится подобен зеркалу вогнутому, воспламеняющему посторонние предметы. Но это присуще только пророкам (да будут благословения Аллаха над ними!). Все это ясно изложено в соответствующих сочинениях.

Вернемся же назад, чтобы закончить рассказ тех, кто описывает это самозарождение. Они говорят так: после того как Душа присоединилась к этому вместилищу, смирились пред ней все силы и, по повелению бога, преклонились все, сколько их ни было. Против этого вместилища есть другой пузырек, разделенный на три отделения, с тонкими преградами и сквозными каналами, наполненными таким же воздушным веществом, как и первое вместилище, однако еще более нежным. В этих трех отдельных ложах одного вместилища разместились некоторые из сил, смирившихся пред Душой, обязанных охранять эти отделения, печься о них и доводить все возникающие в них малые и большие события до первой Души, укрепившейся в первом помещении. Против этого вместилища, в противоположной стороне от него есть еще пузырек третий, наполненный воздушным телом, более грубым, однако, чем вещество двух первых. В этом помещении обосновалась другая часть тех смирившихся сил, на обязанности которых лежит охрана его и попечение о нем[109].

Эти вместилища, первое, второе и третье, зародились первыми в этой бродившей глине, расположившись указанным нами образом. Взаимная нужда связывает их. Так, первое вместилище нуждается в помощи и охране двух других, эти два нуждаются в первом, как подчиненный нуждается в начальнике, управляемый в управляющем. И каждый из этих двух, по отношению к органам, возникавшим после них, является, в свою очередь, начальником, а не подчиненным, и одному из них, именно вместилищу второму, присуще больше власти, чем третьему.

Первое вместилище, в силу того, что с ним связана Душа и в нем пылает ее жар, принимает коническую форму огня; грубое тело, окружающее его, принимает также его форму и становится твердым телом, облекаемым мембранообразной предохранительной оболочкой. Весь орган получает название сердца. Так как следствием жары является ослабление связей и уничтожение влаги, то сердце нуждается в органе, который бы поддерживал его, питал и постоянно восстанавливал утраченное, ибо без него оно не может существовать; а также и в таком органе, при помощи которого оно могло бы узнавать пригодное ему, дабы привлекать его к себе, и враждебное, дабы отталкивать его. Один орган взял на себя труд удовлетворять одну нужду при помощи находящихся в нем, но ведущих происхождение от сердца сил, а другой орган принял, на себя выполнение другой нужды. Орган, на ответственности которого находятся ощущения, есть мозг, а орган, заведующий питанием, — печень. Но оба эти органа нуждаются в сердце, как подкрепляющем их своей теплотой и теми особенными силами, которые находятся в них, но источник которых — сердце[110]. Ради выполнения всех этих взаимоотношений и образована между ними сеть путей и дорог, одни из которых, сообразно потребности, шире других. Таковы артерии и вены.

Далее, сторонники этой версии продолжают описывать образование всего организма и всех его частей так, как естествоиспытатели описывают образование зародыша в матке, не пропуская ничего, до полного сформирования и развития его членов к моменту выхода плода из чрева. При описании совершенствования они прибегают к этой основной глине, находящейся в брожении и обладающей формирующим началом, так как из нее образуются все оболочки, покрывающие тело человека, и все другое, необходимое для создания его. Затем, при полном развитии зародыша, отпали от него эти оболочки, подобно тому, как бывает это при разрешении от бремени, и треснула остальная глина, под действием сухости. Потом дитя, лишенное питательной основы, при усилении голода начало кричать, и вняла его зову газель, потерявшая своего детеныша. В дальнейшем устанавливается согласие между сторонниками первой и второй версии при описании воспитания этого младенца.

По словам тех и других, газель, взявшая на себя попечение о нем, напала на обильную траву и богатое пастбище, отчего утучнилось ее тело и молоко стало обильно, так что питание этого младенца наладилось самым лучшим образом. Она оставалась при нем и отлучалась только по необходимости на пастбище. Дитя привязалось к этой газели, так что, бывало, как только она замешкается, зальется оно слезами, и газель уже летит к нему.

А на острове том не было никаких хищных зверей. И рос младенец, питаясь молоком этой газели, и вот уже достиг двух лет, начал понемногу ходить, и прорезались у него зубы. Он не отходил от газели, а она проявляла к нему ласку и нежность и приводила его в места, где были плодовые деревья, и кормила его упавшими сладкими и спелыми плодами; если же они были покрыты жесткой кожей или скорлупой, она разгрызала их, давала ему ядра. Когда он обращался к ней за молоком, она поила его, когда он жаждал воды, она вела его к источнику, когда его пекло солнце, она укрывала его, и когда он зябнул, она согревала его. Когда же спускалась ночь, она возвращала его в первое местопребывание и укрывала своим телом и бывшими там перьями, которыми был устлан раньше ящик, когда клали в него дитя.

Утром и вечером сопровождало их обыкновенно стадо газелей, которые паслись в тех местах, где были они, и проводили ночь там же, где и они. Живя, таким образом, постоянно с газелями, ребенок подражал своим голосом их крику, так что почти невозможно было различить их голоса. Точно так же подражал он голосам всех птиц и других животных до полного сходства. Особенно хорошо удавалось ему подражать голосам газелей, зовущим на помощь, вызывающим на дружбу, подзывающим к себе, защищающимся от опасности, так как животные кричат в этих случаях разными голосами. И привыкли к нему звери, и он привык к ним, и не чуждались они друг друга.

Когда же закрепились у него в душе образы предметов, даже когда их не было перед глазами его, возникло у него к одним из них влечение, а к другим отвращение. Наблюдая за всеми животными, он видел покрытых шерстью, волосами и перьями, видел скорость их бега и силу нападения и их вооружение, приспособленное для отражения противника, вроде рогов, зубов, копыт и когтей. Обращаясь же мысленно к самому себе, он видел свою наготу, невооруженность, слабость бега и натиска в тех случаях, когда звери вступали с ним в борьбу из-за плодов, овладевали ими и отнимали их, а он не мог ни отогнать их от себя, ни убежать от них. Он видел, как у сверстников его, газелят, вырастали рога, которых прежде не было, как становились они сильными в беге, хотя раньше были слабыми, а у себя ничего подобного не видел.

И задумывался он над этим и не мог понять причину этого. Он наблюдал над животными уродливыми и неразвитыми, но и среди них не находил похожих на себя. Всматриваясь в выходные отверстия у разных животных, он видел, что они прикрыты, если то были отверстия для твердых отложений, хвостами, для жидких — шерстью или чем-либо подобным ей. Он видел также, что их половые части более сокрыты, чем у него, и все это огорчало и мучило его.

Все это долгое время заботило его, — и вот, приближаясь уже к семи годам[111] и отчаявшись, что у него заполнится то, отсутствие чего причиняло ему страдание, он взял несколько широких древесных листьев и пристроил часть их сзади, а часть спереди, подвязав вокруг талии к поясу, который он сделал из листьев финиковой пальмы и хальфы. Но недолго держались на нем эти листья, потом они завяли, высохли и упали. Тогда он брал другие и сшивал их друг с другом гирляндами в несколько рядов; иногда они держались более продолжительное время, но все-таки недолго. Из ветвей деревьев он набрал себе палок с гладкими концами и ровной серединой и бил ими зверей, враждовавших с ним, нападая на слабых и сопротивляясь сильным. Благодаря этому он поднялся несколько в своих глазах и увидел, что руки его намного превосходят их лапы, так как он мог прикрывать ими свои срамные части и держать палки для самозащиты, не нуждаясь ни в хвосте, ни в природном вооружении.