Он провел последний вечер года у Вяземских. Князь и княгиня ранее отказывались принимать Дантеса, но теперь, когда молодой человек упорядочил свое положение в глазах света, у них не было иного выбора, кроме как приглашать его как жениха свояченицы Пушкина и близкого друга их дочери и зятя. Дантес не отрывал глаз от Натали в течение всей ночи, превратившей 1836 год в 1837, приглашал ее танцевать, развлекал всевозможными шутками, вызывая не одну улыбку. Тем временем гневный Юпитер был настолько ужасен с виду, что графиня Наталья Строганова сказала княгине Вяземской: «Боже мой, я бы побоялась идти с ним домой, если бы была его женой».

б января 1837 года: раут в австрийской миссии. Длинная вереница карет у входа, шубы из мехов редких северных зверей, висящие в огромном вестибюле, тысячи мерцающих свечей, угодливые лакеи, гудящее сборище людей, роскошь, фамильные драгоценности, мундиры знатных лиц, гармония прилива и отлива потока мужчин и женщин, движущихся подобно звездам в планетарии, расстающихся и встречающихся снова, складывающих новые эфемерные созвездия, как это требуется по таинственным законам салона. Елизавета Михайловна Хитрово с ее обволакивающими словами и облегающим платьем; речи красивого молодого Оливье д’Аршиака о превосходстве духовной любви над чувственной; Тургенев, в течение нескольких минут выслушивающий веские аргументы в споре и затем присоединяющийся к соседней группе господ во фраках, погруженных в оживленное обсуждение, — это Пушкин, князь Вяземский, барон фон Либерман, барон де Барант. Если остановиться и прислушаться, можно услышать свежие новости о Талейране и его все еще неопубликованных мемуарах, очаровательные анекдоты о Гете, Екатерине Второй, Монтескье.

О чем только не говорили в тот вечер во дворце на Английской набережной! Барант, например, упомянул, что он (с помощью автора) хотел бы перевести «Капитанскую дочку», действительно прекрасное творение российского поэта и историка — этот русский вызов заслуженной известности сэра Вальтера Скотта. Атмосфера изысканности, блеска, интеллектуальные беседы и желанное отсутствие двора (иначе он бы монополизировал, как всегда, все умы и взгляды) дали Тургеневу мгновенное ощущение возвращения в Париж. Пушкин, с другой стороны, не имел никакой потребности любоваться шпилем крепости, домиком Петра или голубым сиянием реки, накрепко скованной льдом, чтобы почувствовать, что это действительно Россия — его страна, земля, которая могла бы… Нет, постойте. Риторические рассуждения уводят в сторону: Пушкин никогда не был за границей — никогда не получал разрешения. «Взглянули бы хоть на Любек, мой друг. Это все, что я могу вам сказать», — однажды ответил космополит Тургенев на одну из жарких русофильских речей Пушкина. Но истинно и то, что Пушкин был хорошо знаком с историей, жизнью и духом мест, запрещенных ему. Книги и его собственное воображение позволили ему путешествовать, наблюдать и сравнивать.

7 января царь Николай I появился один, не более чем на полчаса, на балу у княгини Марии Григорьевны Разумовской. Он немедленно заметил Наталью Николаевну в столпотворении белого мраморного зала для танцев со сводчатым лазурным потолком, усыпанным золотыми звездами. Этим вечером было так же, как и всегда: мужчины выбрали бы ее среди тысячи других женщин. Он приблизился к ней, отдал должное общепринятому мнению о ее наряде и красоте, но затем заговорил о том риске, которому ее красота подвергает ее самое. Он сказал, что она должна быть более осторожной и обращать больше внимания на свою репутацию — для ее собственной пользы, разумеется, но также и для счастья и благополучия ее мужа, известного всем своей бешеной ревностью. Фактически нельзя быть уверенным в точной дате этой беседы, которая, конечно, состоялась после 23 ноября — аудиенции Пушкина у царя. Это могло произойти на любом из многих светских вечеров, на которые особенно богат зимний календарь Петербурга, ни один из которых не пропустил поэт, как несколько укоризненно заметила Долли Фикельмон: Пушкин не отказывается от светской жизни и «сопровождает свою жену повсюду — по балам, в театры, ко двору». Этим способом он демонстрировал, что не придает никакого значения вульгарной болтовне и салонным сплетням. Но теперь сам царь обсуждал его частную жизнь с Натали, обращаясь к ней с проповедью о добродетели. Когда Пушкин узнал об этом, он испытал все муки позора и унижения.

Брак, в котором сомневался весь Петербург (включая невесту, которую мучили ночные кошмары), был заключен 10 января 1837 года фактически дважды: сначала в католической церкви, потом по православному обряду. «Граф и графиня Строгановы, дядя и тетя невесты были ее посаженными отцом и матерью… Князь и княгиня ди Бутера — свидетелями». Православный священник Николай Райковский в Исаакиевской церкви записал возраст Екатерины Гончаровой — двадцать шесть лет; на самом деле в то время ей было двадцать девять — она была почти на четыре года старше своего жениха. Повинуясь приказу своего мужа, который не присутствовал ни на одной церемонии, Наталья Николаевна сразу возвратилась домой, не оставшись на ужин. Пушкин много потерял в тот день, поскольку Соллогуб был далеко не единственным, кто принял его пари, что свадьба не состоится.

Голландский посланник жаждал достигнуть хотя бы формального примирения между Дантесом и Пушкиным, частично для соблюдения приличий, частично стараясь, чтобы предыстория этого брака, о котором так много говорили, могла наконец погрузиться в забвение; возможно, также и потому, что был наслышан из конфиденциальных источников, будто царь был более всего разгневан из-за поединка, который, славу Богу, удалось предотвратить. Сразу после свадьбы Дантес написал Пушкину, как настаивал на том его приемный отец. Теперь, когда все улажено, писал он, пришло время забыть прошлое. Пушкин не ответил. 14 января граф Григорий Александрович Строганов устроил праздничный обед в честь новобрачных. Последняя перемена блюд и превосходные вина привели барона Геккерена в несколько экспансивное настроение, и он подошел к Пушкину. Со всей любезностью, на которую он только был способен, и улыбаясь так открыто, как только мог, он выразил надежду, что отношение Пушкина к его сыну теперь изменится и что впредь, как он надеется, они будут общаться по-родственному. Пушкин кратко ответил, что и впредь он не будет иметь ничего общего с Дантесом.

Несмотря на все это, Дантес вместе с женой нанес визит семье Пушкиных. И не был принят. Тогда он написал своему родственнику во второй раз. Пушкин отнес это письмо, не озаботившись его распечатать, Екатерине Загряжской, намереваясь просить возвратить его отправителю. Но когда Пушкин случайно столкнулся с посланником в апартаментах тетушки Натали, он потребовал, чтобы тот вернул письмо своему сыну, заявив, что не желает читать того, что пишет Дантес, и даже слышать его имени. Сделав большое усилие, чтобы сохранить контроль над своими чувствами, Геккерен возразил, что не может принять письмо, не им написанное и не ему адресованное, после чего Пушкин швырнул ему письмо в лицо с криком: «Ты возьмешь его, негодяй!» Посланник встретил это оскорбление молча. Но по прошествии времени стал жаловаться публично на человека, поступившего подобно дикарю, достойному своих африканских корней, на этого неистового Отелло, не способного сдерживать свои чувства.

26 февраля 1837 года Жорж Дантес вынужден был писать длинное письмо полковнику Бреверну, председателю военного суда, который расследовал дело о дуэли. Стремясь приуменьшить собственную виновность с юридической точки зрения и продемонстрировать, что он не имел иного выбора, кроме как драться на дуэли, кавалергард перечислил многочисленные провокации со стороны Пушкина:

…при madame Валуевой он говорил моей жене: «Берегитесь. Вы знаете, что я зол и что я кончаю всегда тем, что приношу несчастье, когда хочу»… Со дня моей женитьбы, каждый раз когда он видел мою жену в обществе madame Пушкиной, он садился рядом с ней и на замечания относительно этого, которое она ему однажды сделала, ответил: «это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе, и каковы у вас лица, когда вы разговариваете». Это случилось у французского посланника на балу за ужином в тот же самый вечер. Он воспользовался, когда я отошел, моментом, чтобы подойти к моей жене и предложить ей выпить за его здоровье. После отказа он повторил то же самое предложение, ответ был тот же. Тогда он, разъяренный, удалился, говоря ей: «Берегитесь, я вам принесу несчастье». Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела тогда повторить разговор, боясь истории между нами обоими. В конце концов он совершенно добился того, что его стали бояться все дамы; 16 января, на следующий день после бала, который был у княгини Вяземской, где он себя вел обычно по отношению к обеим этим дамам, madame Пушкина на замечание Валуева, как она позволяет обращаться с нею таким образом подобному человеку, ответила: «Я знаю, что я виновата, я должна была бы его оттолкнуть, потому что каждый раз, когда он обращается ко мне, меня охватывает дрожь». Того, что он ей сказал, я не знаю, потому что m-me Валуева передала мне начало разговора.