— Филькин, — раздраженно сказал Букреев, — вам уже табанить пора.
Давно, еще с первых курсантских лет, когда они занимались шлюпочными гонками, Филькин усвоил, что слово «табанить» означает грести обратно, от себя, осаживая или разворачивая шлюпку, но какое это сейчас могло иметь к нему отношение — он не понял.
— Есть, — ответил Филькин, подумав с обидой, что в любом случае можно бы сделать ему замечание и не в присутствии Марии Викторовны.
Дома он, наверно, совсем другой, решила Мария Викторовна, удивляясь, что танцует Букреев легко и свободно. Вот уж не ожидала... Ну конечно, дома же он как бы в гостях, и то, от чего нам хочется иногда отдохнуть, — для них ведь все это награда, праздник... И жена у него, должно быть, красивая. Здесь, в городке, вообще много интересных женщин... И сын у него... Нет, пожалуй, двое детей — мальчишка и девочка...
— Юрий Дмитриевич, а биографией уставы не запрещают интересоваться?
— Чьей биографией?
— Офицера...
«Быстро, однако, клюнула...» — подумал Букреев.
— Ладно, в порядке исключения — скажу. Отличный специалист, женщинам нравится, холост...
Она с таким недоумением посмотрела на него, что Букреев остановился. Они так и стояли посреди зала, флейта нежно вела какую-то задумчивую, грустную мелодию, рука держала Марию Викторовну за талию, но раньше, еще секунду назад, это совсем не занимало Букреева, он просто танцевал, а сейчас, остановившись, чтобы понять, из-за чего Мария Викторовна так удивилась, Букреев почувствовал под рукой ее тело, его теплоту и мягкость, чуть ли даже не податливость...
Букреев снова повел ее в танце и спросил озадаченно:
— Погодите... Вы, собственно, о ком?
— А вы о ком?
Что она — смеется над ним, что ли?!
— О ком же?! О штурмане. Что ж, раз он так понял...
— Ах, вы о нем!.. Да, совершенно блестящий морской офицер. Только... Море его торопит.
— Какое море? — Букреев уже понемногу выходил из себя.
Она не ответила, а он не привык, чтобы ему не отвечали, раз уж он о чем-то спросил. И когда танго окончилось, он, сдержанно поблагодарив, с каким-то облегчением повел ее к столу, а Володин уже заранее приготовил ей место возле себя...
«Нечего, нечего, — решил Букреев, — ты лучше за своим Филькиным присматривай». И усадил Марию Викторовну рядом с Обозиным.
Она все это заметила, как-то неясно улыбнулась, кивнула Букрееву — все, мол, в порядке, спасибо, — и он отошел, поглядывая на часы. Пора было закругляться. Еще и дома-то как следует не побыл.
— Горячее подавать? — спросила его сухопарая неразговорчивая официантка. Как и все официантки в военных городках, она знала толк в субординации. Ну и что ж, что все заказывал этот симпатичный капитан третьего ранга? Командир-то их — вот он! К нему и полагается обращаться.
— Горячее? Давно пора, — мрачно кивнул Букреев.
Сидя рядом с механиком, Мария Викторовна была ему благодарна, что он не принялся тут же ухаживать за ней. И вообще, хорошо бы уже очутиться в гостинице, в своем номере, и лечь спать.
— А я тут недавно, до вашего прихода, одну истину преподносил, — сказал Обозин, посасывая пустой мундштук.
Истины сейчас не особенно интересовали ее, но, чтобы не обидеть невниманием, Мария Викторовна все-таки спросила, какую же истину.
— Увы, она оказалась не универсальной, — развел руками Обозин. И в жесте, и в тоне, с каким он сказал об этом, чувствовалась как бы личная его вина за то, что такой вот она почему-то оказалась не универсальной, эта его истина.
— Видимо, как всякая истина?
— Видимо, так, — согласился Обозин. — Оказывается, иногда в присутствии женщины все-таки глупеют.
Так-так... Это когда она со штурманом танцевала? С Букреевым?
— А вы этого не знали? — спросила Мария Викторовна.
— Я считал, что наоборот.
— И... кто же?
Улыбается виновато, тяготится своим открытием, почти поделился с ней, но уточнять не хочет, не считает, наверное, себя вправе.
— Я вот думаю, — сказал он негромко, как бы удивляясь тому, что сам для себя и открыл сейчас: — Что же это такое — настоящая власть? Чины, звезды?.. Конечно, и это. Но... Но вот появляется женщина — и оказывается, что на нее все это не распространяется. У нее власть естественная, неназначаемая. То есть власть — в ней самой. И — от нее... Непонятно я говорю, да?
— Почему? По-моему, понятно...
Вот тебе и механик. Вечно в своих насосах копается, в клапанах, с корабля, говорят, позже всех уходит — и все это незаметно, вроде даже стесняясь... А сейчас такую речь сказал — позавидуешь... Но... кто же поглупел все-таки?
— Хозяева уже устали, — услышала она. — Пора и нам честь знать.
Мария Викторовна с недоумением обернулась. За ее спиной стоял Букреев, и слова его явно ей одной предназначались.
«Проводить, что ли, решил? Или просто... — Мария Викторовна залилась краской. — Но тогда... Досиделась, нечего сказать!»
Взглянув на часики и не различая стрелок, она как можно непринужденнее и будто даже комично ужаснулась вслух столь позднему времени.
— Да что вы?! — удивился Обозин. — Мы же все скоро... — Он встретился взглядом с Букреевым и умолк.
— Мы все проводим, — решил Сартания и засобирался.
— А доктор один веселиться будет? — мрачно спросил Букреев.
— Действительно, ребята... — подошел Редько. — Чего это вдруг? Оставайтесь...
— Не переживайте, Иван Федорович, — успокоил Букреев. — Ваши «ребята» с удовольствием останутся.
Не дожидаясь какого-то их общего решения, Мария Викторовна заставила себя безмятежно улыбнуться — всем, всем большое спасибо за этот вечер, — попрощалась и быстро пошла из зала, а Букреев поочередно осмотрел своих офицеров, процедил сквозь зубы: «Мальчишки!» и сказал напоследок старпому: «Чтоб через полчаса никого здесь не было».
Спускаясь в гардероб, он подумал, что надо бы, наверно, все же подать ей пальто. Молча она приняла это, сухо поблагодарила и, не оглядываясь, вышла.
Сначала Букреев не особенно торопился — все равно она остановится, не пойдет одна ночью по безлюдной дороге; но Мария Викторовна, не замедляя шага, все шла и шла впереди, быстро шла: было ветрено и морозно, — и с досадой Букреев подумал, что не догнать ее уже неудобно, раз он вроде бы сам же и вызвался проводить ее до гостиницы.
Он поравнялся с ней, и они шли некоторое время молча. Обиделась, решил Букреев. Хотела, наверно, еще потанцевать, мало ей одного Володина...
— А некрасиво так уводить, Юрий Дмитриевич, — сказала она. — Даже командиру. — Подняв воротник, она прятала лицо от ветра.
Слова ее Букреев услышал, но интонация ускользнула от него, не понял, как она это сказала: с усмешкой? с назиданием? А если кокетливо? Кто их разберет... Вот только этого не хватало. Со стороны ведь так и выглядит: увел отец-командир эту женщину, умыкнул... Весело!
— А я не для себя уводил, — с вызовом сказал Букреев.
— А я бы, знаете, и не позволила...
— Ну и хорошо!
Они снова замолчали, и Букреев подумал, что лучше было выйти всем вместе: по крайней мере можно бы тогда ни о чем не разговаривать с ней.
— Мужа, конечно, нет? — спросил он, то есть даже не спросил, а уверенно проговорил, вспомнив к тому же, что не заметил на ней обручального кольца.
— Почему вы так решили?
— Я не решил. Просто... поинтересовался. Такие, как вы...
— Какие?
— Да вот такие! — решительно сказал Букреев. — В брюках!
— Постойте, постойте... — Ничего она не понимала. — При чем тут... Вы же сами говорили, чтоб я в этих брюках расхаживала!
— Говорил!.. Мало ли что... И детей тоже нет?
— Да все есть, — разозлилась Мария Викторовна. — Все как положено: и муж, и сын... — Она помолчала. — Юрий Дмитриевич, по-вашему, я... Я не так вела себя?
— А мне-то что? Я не свекровь.
Гостиница была уже рядом, за вечер порядочно намело, и, чтобы довести Марию Викторовну до самых дверей, нужно было сойти с дороги и, видимо, набрать полные туфли снега.