Мария Викторовна увидела, как Букреев жестом подозвал к себе Филькина. Командиру зачем-то понадобился его лейтенант. А у Петеньки на лице столько готовности, он сейчас с таким мальчишеским обожанием смотрит на Букреева... Не стоит, пожалуй, и обижаться. Петя ведь наверняка из чистых побуждений... Сидела бы сейчас в своем гостиничном номере, не зная, куда деть себя. Так хоть на людях...
— Мария Викторовна, спасибо вам, — проговорил у нее над ухом Володин.
Слишком ласково, слишком близко проговорил. Да ладно, отмахнулась она, наверно, не слишком. Но танец-то еще не кончился, за что же он благодарит? Или она что-то пропустила?
— За что «спасибо»? — рассеянно спросила Мария Викторовна, которой вдруг показалось, что Букреев и Филькин в чем-то близки сейчас, и она не могла понять — в чем.
— За этот танец, — сказал Володин.
Слишком что-то значительно. Надо, пожалуй, чуть отодвинуться, только незаметно. Или бог с ним?
— По-моему, принято после благодарить? — Она взглянула на Володина, и как раз хорошо получилось: потому, мол, и отодвинулась, чтобы взглянуть.
— А мне все время хочется благодарить, — сказал Володин. — За то, что появились, что разговариваю с вами...
Слава богу, все это без пошлой, ухаживающей улыбки. Но ведь и несерьезно? Нельзя же так сразу — и серьезно?
— И, простите, за то, что почти обнимаю, — сказал он.
Тут уже явно снахальничал. Снахальничал — и улыбнулся. Хорошая, открытая у него улыбка, даже обижаться не хочется.
— Ну, за это вам больше не придется благодарить. — Мария Викторовна отстранилась от него на вполне бесспорное расстояние, улыбнувшись спокойно, без всякого кокетства: должен наконец понять, что не тот случай... А все же, выходит, дала какой-то повод, что-то, значит, позволила ему, раз он считает, что можно так откровенно?
— Я сказал что-нибудь обидное? — совсем не виновато спросил Володин.
Пустой вопрос... Не верит он, что она обиделась, что она вообще может обидеться на такую дерзость. Вот это как раз и обидело.
— А по-вашему — нет? — спросила Мария Викторовна.
— Мне кажется, обиднее, когда не хотят обнимать.
Искренне сказал, убежденно. Типично мужская логика... А вообще-то довольно логично сказал.
— Любопытная философия, — сказала она. Поощрять не хотелось, но дослушать было бы действительно любопытно.
— Машенька, вас можно где-нибудь увидеть?
Пошел напролом: сразу и «Машенька», и «увидеть». Нет, с ним нельзя так. Это не Петенька.
— Сергей Владимирович, вы что-то уж слишком лихо...
Себе же сказала укоризненно: «А ты, милая, что-то уж слишком мягко. А Букреев вон каким волком смотрит. Конечно же не из-за штурмана. Просто так. Невзлюбил, и все...»
— Слишком лихо? — Володин пожал плечами. — Может, специфика службы? — поделился он возможным объяснением. — Море, так сказать, не ждет, море торопит... Может, так?
Улыбается... Он с ней — как с дурочкой несмышленой: тебе обязательно требуются какие-то оправдания? На вот, возьми первое попавшееся, если тебе это так уж надо.
Избаловали вас, Сергей Владимирович, ох избаловали... А по-настоящему за всех расплачиваться придется какой-то одной женщине — той, которая полюбит. Но ты, наверно, и не отличишь ее от других?..
— Завтра увидимся? — спросил Володин.
— Завтра? — Мария Викторовна помолчала. Нет, не понимал он, искренне не понимал, что все это ей обидно. Не лестно, не приятно, а просто обидно, потому что причину — раз кто-то позволил себе так разговаривать с ней — она всегда искала не в мужской смелости, а в себе, в своей какой-то ошибке, в невольном поводе, который мог быть усмотрен и в приветливой ее улыбке, и, может быть, в каких-то неосмотрительных словах, и даже в том наивном доверчивом выражении ее глаз, которое она знала за собой, ненавидела в себе, когда-то, еще девчонкой, пыталась даже исправить, простаивая перед зеркалом, но ничего, конечно, изменить в себе не могла...
— Увидимся, — кивнула Мария Викторовна. Она взглянула на Володина и уловила в его глазах некоторую растерянность.
Что ж, спасибо, что все-таки не надеялся на быстрое согласие. Просто, значит, блефовал на всякий случай, чтобы не упрекать себя потом в нерешительности, в упущенной им возможности...
От этой мысли, от такого предположения ей как-то легче стало, и она улыбнулась.
— А когда завтра? — решил уточнить Володин.
— Утром, — вздохнула она.
Не находя на ее лице хоть какого-то смущения, Володин даже разочаровался немного: опять все катилось по освоенной дорожке и дальше, с каждой минутой, или часом, или днем, — какая разница? — должно было становиться все менее и менее интересным, хотя пройти, разумеется, следовало всю эту дорожку — может же встретиться и что-то неожиданное?
Да, но утром он уж никак не мог: с утра проворачивание механизмов, доклад старпому, принять от Евдокимова перископ, отправить его в отпуск, откорректировать карты. И вообще, что это за манера — встречаться утром?
— К сожалению, с утра я вынужден отдаться службе, — сказал Володин.
— Об этом и говорю, — улыбнулась Мария Викторовна. — Я тоже с утра, на лодке. Так что непременно увидимся.
Володин не нашелся что ответить. Все-таки неожиданно это все было, почти как-то вероломно, но очень уж наглядно — он даже зауважал ее. А тут и танец закончился.
Мария Викторовна высвободилась и сказала насмешливо:
— Вот когда благодарить надо, Сергей Владимирович. Рассеянный вы очень.
— Виноват... Большое спасибо, — сказал Володин, так и не придумав, как же ей ответить, пока они возвращались к столу.
Матросский духовой оркестр, руководимый пожилым молодцевато-подтянутым мичманом в белых перчатках, играл без устали, словно пытался хоть этим как-то возместить острую нужду зала в женском обществе.
В отличие от штурмана все остальные, кто приглашал Марию Викторовну на танец, вели себя с ней безукоризненно, со старомодной, трогательной и смешной учтивостью, хотя с доктором она все же изрядно натерпелась. Он оказался поразительно глухим к ритму, неуклюжим, все время наступал ей на ноги и, в неимоверной сосредоточенности своей, вовсе не замечал этого. Мария Викторовна сама повела его в танце, а так как он упорно молчал, пришлось еще и разговорами его занимать.
Провожая ее на место, Редько совершенно убежденно вдруг заявил:
— По-моему, мы хорошо потанцевали.
— О да! — только и нашлась она. — Замечательно!..
Склонившись к микрофону, мичман в белых перчатках торжественным, многозначительным голосом сообщил, что на следующий танец приглашают дамы.
— Не хотел бы быть женщиной, — сказал Редько. — За целый вечер всего однажды и дают выбрать.
— Ну, в женской доле это еще не самое большое неудобство, — улыбнулась Мария Викторовна. — А скажите... Командир ваш... он танцует?
Редько издали посмотрел на Букреева, и, видимо, одно лишь представление об их танцующем командире развеселило его.
— Никогда не видел, — тонко хихикнул Редько. — Но было бы интересно взглянуть...
— Попробую вам помочь, Иван Федорович.
Чувствуя, что, промедли она хотя бы миг, ей уже и вовсе не решиться на такое, Мария Викторовна подошла к Букрееву.
— Юрий Дмитриевич, а командиру можно танцевать?
Букреев поднял голову. Мария Викторовна стояла перед ним, улыбаясь. Этого еще не хватало! Во главе с командиром — какие-то танцульки устроили!..
— Уставами как будто не запрещено, — буркнул он. А что он мог ответить? Сказать: не хочу?
Вставая уже, Букреев в нерешительности оглянулся, случайно посмотрел на Филькина, а тот, по-своему истолковав это, поощрительно закивал. Ведь единственным здесь человеком, по мнению Филькина, единственным, кто заслуживал танцевать с ней, был его командир. Все же остальные были, в конце концов, как он, Филькин, такие же, как он. И прав у них было не больше, чем у него, а если учесть, что Мария Викторовна появилась среди них благодаря его настойчивости...