Валя недоверчиво качает головой.

— Это же неправда, Сергей Петрович, — произносит она мягко. — Рассказывайте, что случилось.

— Немцы хитрее, чем я думал, — отвечает он почему-то шепотом и рассказывает ей все.

Валентина долго молчит.

— Что же вы наделали в механическом цехе? — говорит она с отчаянием. — Что вы наделали? Разве можно было так действовать?

— Валя, спросите у Сердюка, как мне быть дальше, — неожиданно спокойно говорит Крайнев. — Я ничего сам не могу придумать. Надо же как-то кончать эту комедию с моей службой у немцев.

Валентина чувствует, как ему тяжело, но не находит слов, чтобы его успокоить. У нее и у самой не легче на душе.

На другой день Крайнев явился на завод поздно. Принимая рапорт от старшего полицая, он услышал чей-то вопль.

— В караулке порют, — сказал полицай, отвечая на его недоуменный взгляд.

— Кого порют? За что порют?

— Как за что? — переспросил полицай, удивленный неосведомленностью начальника. — За все порют: за зажигалки, за гребешки, — а разве на триста граммов проживешь? Ну, а в проходной задержат «с товаром» и порют. Сначала к хозяину водили, а теперь таксу установили, за что сколько полагается, и порют.

Сергей Петрович вошел в караулку.

В узком, темном помещении с единственным окном во двор стояла скамья, и на ней, накрытый мокрым брезентом, с привязанными руками и ногами, извивался под ударами плети паренек. В короткие промежутки между ударами он поднимал голову и кричал, но каждый раз от удара ронял ее снова на скамью, и кровь выступала у него изо рта.

Но самое страшное, что увидел Крайнев, было лицо немца. Оно не выражало ни злобы, ни жестокости. Совершенно спокойно, методически, словно рубил дрова, он стегал извивающееся под брезентом тело.

— Отставить! — в бешенстве заорал Крайнев, но палач, мельком взглянув на него, снова ударил рабочего.

Не помня себя от гнева, Сергей Петрович схватился за кобуру. Гитлеровец завопил и, бросив длинную тонкую плеть — настоящее орудие заплечных дел мастера, выскочил из комнаты.

Крайнев начал сам развязывать брезент, но руки у него дрожали, пальцы не слушались.

— Освободить! — скомандовал Крайнев полицаям, и те начали развязывать сразу четыре узла.

Паренек несколько раз пытался встать со скамьи и не мог. Тогда один из полицаев открыл кран и из шланга обдал его водой, помог подняться и выйти.

Вещественное доказательство преступления — две алюминиевые гребенки — осталось лежать на грязном подоконнике.

— Но почему под брезентом? — спросил Крайнев, с трудом приходя в себя.

— Если голого бить, с него котлета получится, порванную кожу потом лечить надо, а под брезентом кожа цела, а что у него внутрях делается — это никому не видать.

В караулку вбежали офицер из личной охраны барона, солдаты и переводчик.

— Вас требует барон фон Вехтер, — сказал переводчик.

«Ну, началось, заварил кашу!» — подумал Крайнев и, подняв с полу плеть, последовал за ним.

— Кто вам давал право трогать немецкий зольдат? — закричал барон, как только Сергей Петрович переступил порог кабинета.

— Кто вам дал право бить русских рабочих?

Вехтер с удивлением посмотрел на Крайнева.

— Право никто не давать, право брать. Мы взяли это право, — сказал он гораздо спокойнее.

— Ну, вот и я взял свое право, — вызывающе ответил Крайнев.

Барон взбесился:

— Ви забывайт, ви говорит с немец, с барон, с владелец завода!

— А вы говорите с начальником охраны завода.

Вехтер оглядел присутствующих, — ему хотелось чтобы они ушли из кабинета и не видели, как он спасовал перед каким-то начальником охраны, но он боялся остаться один на один с этим странным русским.

Барон в гневе метался между столом и стеной.

— Я прошу вас, — твердо сказал ему Крайнев, — не добавлять мне работы. Если вы будете пороть людей, вам сожгут еще одну танковую колонну, а то и весь цех.

— Ви меня не учить, — резко ответил барон. — Я из них выбить большевистский зараз. Я кончил школа руссише промышленник в Лейпциг, я хорошо знаю руссише характер.

Крайнев спокойно уселся в кресло, взял из коробки сигару и закурил. Вехтер поспешно занял свое место за столом, сообразив, что ему неудобно стоять, когда его подчиненный сидит и курит.

— Вы плохо знаете русский характер. Вот он, — холодно сказал Крайнев и показал через окно на повешенного Воробьева.

— Что ви хочет от меня? — взвизгнул вдруг Вехтер. Этот русский на его глазах превращался из обвиняемого в обвинителя, из подчиненного — в хозяина.

— Немного. Перестаньте пороть рабочих. Если среди них найдется еще несколько человек, которые предпочтут умереть, чем выносить ваше обращение, нам с вами здесь делать нечего. Я завода не уберегу.

С каким наслаждением Вехтер вздернул бы наглеца на виселицу! Но он вспомнил о сломанных и выведенных из строя станках, о сожженной колонне танков. Этот русский был ему пока нужен.

— Ви может идти, я буду подумать, — произнес он с деланным спокойствием, не желая сдаваться сразу.

Выходя на площадь, Сергей Петрович вспомнил рассказ одного летчика о том, что немецкие асы не выдерживают атаки в лоб и всегда сворачивают в сторону, что наглость в характере у фашистов неотделима от трусости.

Вечером, когда Сергей Петрович не остыл еще от разговора с Вехтером, пришла Валентина. Он подробно рассказал ой об утреннем происшествии. Она слушала его с очевидным неудовольствием.

— Вы глупее ничего не могли сделать? — резко спросила Валентина, когда Крайнев закончил свой рассказ.

— Не выдержал, Валя, да и к чему теперь выдерживать? Игра проиграна, и ее надо кончать.

— Товарищ Крайнев, — прервала она, — вы являетесь членом подпольной группы и будьте добры не делать ничего без согласования с ее руководителями. Я не для развлечения сюда хожу, а для инструктажа.

Сергей Петрович искоса взглянул на нее. Официальный тон Тепловой ему не понравился.

— Ну, хорошо, инструктируйте, — сказал он. — Что вы можете мне посоветовать?

— Вы остаетесь работать начальником охраны завода.

— А дальше что?

— Дальше вот что: помните бомбежку электростанции во время эвакуации завода?

— Хорошо помню.

— Помните, но не хорошо. Сердюк помнит лучше. Одна бомба упала возле котельной, в аварийный склад топлива, и не взорвалась.

— Ну, а дальше?

— Нужно найти эту бомбу, буквально из-под земли выкопать и взорвать поближе к котельной. По всем данным, это была бомба весом в одну тонну.

Крайнев схватил Теплову за руку.

— Валечка, вы возвращаете меня к жизни!

— Нет, голубчик, — грустно возразила она, — я возвращаю вас к смерти. — Помолчала и добавила: — Вернее, к бессмертию, Сергей Петрович, — и грустно заглянула в его заблестевшие глаза.

Валентина рассказала о событиях последних дней. На шахте при опробовании подъемника мотор начал вращаться в обратную сторону, канат оборвался, и двухтонная клеть полетела вниз. Ее подняли, с большим трудом отремонтировали, но при следующем опробовании повторилось то же самое.

Вблизи города, на крутом спуске, пошла под откос машина с гитлеровскими автоматчиками. Это было уже дело рук Сашки, который среди бела дня «растерял» на дорого самодельные шипы из толстой проволоки. Шип проколол баллон, и шофер потерял управление.

Во время ночной облавы на скрывающихся от мобилизации убили двух полицейских.

— Кипит народ, — сказала Валя в заключение.

— Да, закипела сталь, — задумчиво отозвался Крайнев. — Вы знаете, Валя, то, что происходит у нас в стране, я представляю себя как огромнейшую плавку стали. Весь народ становится стальным монолитом небывалой твердости, и я чувствую, знаю: близок тот день, когда вся гитлеровская нечисть — этот шлак человечества — будет выброшена за порог.

Снова потянулись недели, полные тревог и напряжения. Крайневу никак не удавалось убедить фон Вехтера в необходимости удалить с территории завода неразорвавшиеся бомбы.