— Смотри-ка, Матвей, еще один умник нашелся, – зло усмехнулся Пронькин. – Что скажешь?
— И не говори, проходу от них нет, – обрадовано поддакнул Матвей Петрович.
— Послушай, журналист, времени нет с тобой базарить. Тебя по-хорошему... пока, спрашивают. И в твоих интересах так же по-хорошему отвечать, – грубо посоветовал Пронькин.
— Так бы сразу и сказали, что по-хорошему. Только, судя по декорациям, мало верится. Но предположим, что все же так оно и есть, и я вам поверил… Отвечу: приехали отдохнуть, не нарушив ни одного из местных законов.
— Не нарушили, говоришь? А вот по документам… – Марлен Марленович взял из рук Корунда непромокаемый рюкзачок, который, не иначе, как чудом, не слетел с плеч Максимова, когда он и его друзья совершали акробатический номер – полёт с вершины скалы. – В документах значатся имена... читаю: миссис Браун, мистер Браун... Как прикажете понимать?
— Господин Пронькин... можно я вас так буду называть?
— Проньин, – поправил Пронькин, и на скулах его заиграли желваки, а в голосе, неожиданно после притворной вежливости, прозвучала плохо скрываемая злоба. Чувствовалось – достал его журналист!
— Пусть будет Проньин, – согласился Максимов. – Вы достаточно умный человек, господин Проньин, чтобы обращать внимание на такие мелочи.
— В последнее время все что-то стали часто ссылаться на мой ум. А, Матвей? – снова обратился он за поддержкой к Корунду. – Ну, допустим. Но есть все основания для того, чтобы тобой, твоей бабой и этим, – он небрежно кивнул в сторону Фила, – бородатым бегемотом заинтересовались местные спецслужбы.
— Ай-яй, теряете лицо. Нехорошо!
— Нелегальное пересечение границы с фальшивыми паспортами – раз! Нахождение в охраняемой спецзоне – два! – Пронькин начал загибать пальцы. – Местные парни, понимаешь, церемониться не привыкли... Могут и съесть, если что...
— У них совсем другие методы, – добавил Корунд, – яйца вам всем быстро намотают на... Пардон, мадам, вас я не имел в виду.
Он отвесил фиглярский поклон в сторону Алёны. Девушка, гордо задрав подбородок и всем своим видом являя крайнюю степень презрения, смотрела сквозь него.
— Паспорта как паспорта – не хуже ваших... Вы ведь, насколько мне помнится, тоже сменили фамилию? – произнес с показным спокойствием Максимов.
— А ты хорошо подготовился, журналист! С огнем играешься?! – в голосе Пронькина прозвучала нарастающая угроза. – В твоем положении я бы не стал так выстёбываться перед тем, у кого в данный момент есть все основания и, между прочим, все возможности, поступить с...
— Так это ж в данный момент, уважаемый Марлен Марленович. – не дал ему договорить Максимов. – Я ведь вам только что объяснил – жизнь изменчива и непредсказуема.
— А-а, понятно, ты еще и философ.
— Так, балуюсь иногда…
— Ну тогда не стесняйся, поведай нам, что еще надыбал против меня? Думаешь, поможет компромат твой? Здесь-то, вдали от родных берегов?
— Надеюсь, поможет, – уверенно отреагировал Максимов.
Алёна понимала – Максимов блефует, но не понимала, для чего он открыто пытается разозлить этого малосимпатичного че-ловека, всё естество которого, казалось бы, источает угрозу? Хотя, вполне возможно, только это и оставалось в столь незавидном положении. Неужели он знал что-то такое, чего не знают ни она, ни Фил, ни Пронькин со своим прихвостнем, карикатурным типом в капитанской фуражке? Судя по всему, что-то вселяло в Максимова такую всесокрушающую самоуверенность, что страх у Алёны пропал. Испарился...
Где-то в подсознании в ее мозг ввинчивалось сомнение в реальности происходящего – не давало покоя ощущение того, что здесь разыгрывается спектакль, а все присутствующие в нем актеры. Как всякая театральная постановка, спектакль скоро закончится, и все они, хорошие и плохие, агнцы и злодеи закатятся в чью-нибудь гримерку, чтобы выпить – мужчины пиво прямо из бутылок, а женщины, как принято, водочки из пластиковых стаканчиков. Потом закусят нарезанной тупым ножом шейкой в вакуумной упаковке, солеными огурцами из трофейной банки, притараненной кем-то после воскресного десанта к теще на дачу, и еще какой-нибудь снедью. А когда алкоголь согреет кровь и всем станет хорошо, станут вспоминать перлы и ляпы, по-дружески похлопывая друг друга по спине.
«Мужики, – скажет актер, который исполнял роль Матвея Петровича, – к черту этот дурацкий картуз! Я чуть дуба от перегрева не дал. Чувствую, пот по крыше течет, а вытереть нельзя».
«Надо Федьке, осветителю, накостылять. Совсем оборзел, гад. Врубил свою технику на полную мощь! – поддакнет один из «негров», из тех... с автоматами. – Не поверите, стою, а черная краска плавится и начинает по морде течь, и вдруг, кап-кап, кап... на пол! А пошевелиться – ни-ни! Жесть!».
А она, Алёна, молодая, неподражаемая, божественная актриса, на которую по очереди и разом западали все мужики из труппы, включая помрежа и самого худрука (несмотря на очередной брак и троих детей от трех «первых»), выпьет глоток теплой водки и будет весь вечер влюбленными глазами смотреть на Алика Максимова. То есть на актера, который его играл и который вместо того, чтобы обращать на нее внимание, треплется сейчас с «Пронькиным», гогочут над чем-то или кем-то, паршивцы, потому что по жизни они, говорят, друзья...
— Мистер Проньин, – вывел Алёну из забытья не принимавший до сего момента заметного участия в этой «дружеской» беседе Синистер, – я очень сожалею, но вам придется нас освободить...
— Джон, – перебил Максимов Синистера, – предоставь мне самому уладить это дело.
— Цирк, – усмехнулся Матвей Петрович, – они, похоже, ненормальные.
— Интересно, как же ты собираешься уладить это дело, журналист? – насмешливо спросил Пронькин. – Ты ведь тоже наверняка считаешь себя неглупым и должен понимать, что практически не оставил мне выбора...
— Ну… как сказать – выбор всегда есть…, – растягивая слова ответил Максимов.
— Скажите, Александр... э-э,.. – вдруг снова перешел на притворно-вежливый тон Пронькин.
— Филиппович он, – ехидно подсказал Корунд.
— Спасибо, Матвей. Скажите, Александр Филиппович, ну почему вы, журналисты, всегда суете нос в частные дела? Вот и досувались...
— Видите ли, Марлен Марленович, – ответил ему Максимов, – у нас с вами, должно быть, диаметрально противоположные взгляды на то, какие дела можно считать частными, а какие нет. Кстати, в русском языке нет слова «досуваться».
Волна раздражения нахлынула на Пронькина. Сначала эти тунеядцы – сто пудов, трутни! – с Лубянки раскрутили его на лимон. Теперь журналюга этот на что-то все время намекает. Неужто тоже хочет слупить с него, с Марлена? Хотя не мешает проверить – может и правда у него кроме сегодняшних съемок что-то есть? Не-ет... не может быть, неужели старею? Испугался какого-то сопляка. Блеф! Ну конечно, блефует, сука! Совсем спятил! Ему впору подумать, как шкуру свою спасать, а он... Нет... таких надо сразу в порошок, в порошок! Не въезжает, придурок!
— Ты не умничай! – сорвался он, и, скривив рот, бросил: – Матвей, а наши незваные гости, похоже, не въезжают в ситуацию?
— Ничего, скоро въедут, – Матвей Петрович почему-то погрозил пальцем Алёне. Ему было неприятно, что какая-то соплячка смотрит так, как будто вместо его тела в кресле находился че-ловек-невидимка из известного романа Уэллса.
— Ты вот что, журналист, не переигрывай, – снова включился Пронькин. – Вздумал угрожать? Мне?!
— Что вы, что вы, Марлен Марленович! Ни в коем разе! Вы образец настоящего мужчины. Смелый! Все так говорят... да! Вы конечно о себе не думаете. И я с пониманием отношусь к такого ро-да людям и разделяю ваши взгляды, поверьте. Я сам такой. Но ведь человек живет не в вакууме – он ведь не один на белом свете. Человек живет в сообществе себе подобных, хуже того – в семье. Извините за банальность, но в этом заключена его – не побоюсь этого слова – великая сила и, увы, не менее великое бессилие. Тем более, если человек этот занимается сомнительными делами. Лучше уж вовсе не иметь семьи. Но это я так, философствую.