— Зеркало? – переспросил продюсер.
— Так мы называем широкоугольную камеру на кокпите, следящую за пилотом – за его лицом, телом, ну, понимаете – если пилот будет ранен или убит во время боя, эта камера зафиксирует все подробности, – пояснил он, и ни один мускул не дрогнул на его невозмутимом лице. – Так, идем дальше: по четыре камеры на воздушных шарах – управляются оператором с земли – и одна на вертолете, тоже с оператором. Всю координацию осуществляем мы. Местные… – он скосил глаза в сторону непрекращающейся бестолковщины на террасе, – слава богу, отвечают в основном только за прохладительные напитки.
Вовик кликнул мышью, и на экране обозначились разноцветные сектора обзора телекамер.
— Обратите внимание на экран: перекрытие полное, масштаб времени – реальный... Восемнадцать умножить на десять минут – получается целых сто восемьдесят минут видеозаписи! – подытожил он, как фокусник, звонко прищелкнув средним и большим пальцами.
Пронькин вопросительно взглянул на сосредоточенного Стасика, маловыразительное лицо которого отображало мучительную работу мозга, не привыкшего к столь сложным вычислениям.
— Глянь, Станислав Вениаминович. Один только реквизит, страшно сказать, в целое состояние обошелся. Сам понимаешь – самолеты, то да сё... А аренда этого райского уголка?! Местные разбойники цену держат. Ну и по мелочам: обучение опять же, видеотехника, перелеты, суточные. Сам видишь, недорого прошу.
— Уж ты, Марлен, в накладе не останешься!
— А ты ожидал, что я всё это городил, чтобы в благотворительность поиграть? Посмотри, ты когда-нибудь видел что-либо подобное!? – воскликнул Проньин.
Он вытянул руку вперед, в сторону океана, и стал поразительно похож на вождя мирового пролетариата, только не стоящего согласно канонам пролетарской скульптурной композиции, а сидящего на стуле.
Внизу, под его простертой дланью, два самолетика, кажущихся отсюда игрушечными, неспешно выкатывались на взлетную полосу.
С вершины скалы, ставящей выразительную точку на южной оконечности, весь остров просматривался в мельчайших деталях: и впрямь похож был на вареник, только зеленый. Воздух первозданной прозрачности плюс превосходная немецкая оптика, несмотря на расстояние, позволяли разглядеть оживленное движение, происходящее на необъятных размеров балконе, нависшем над аэродромом, как капитанский мостик авианосца над палубой.
В небе, в нескольких километрах, над океаном завис воздушный шар со спиральными красными полосами на белой оболочке. Отсюда было видно, как время от времени в корзине включалась горелка. Попыхтев несколько секунд, горелка гасла. Монгольфьер был, очевидно, каким-то образом заякорен – невзирая на ветер, оставался на месте. Второй такой же, но только синий, казавшийся отсюда размером с детский воздушный шарик, висел за северным рогом вареника.
Максимов, Алёна и Фил вскарабкались, вернее сказать, продрались на утес по тропе, изрядно заросшей недружелюбной человеку тропической флорой в виде лиан, плюща и еще каких-то вьющихся, царапающихся, колющихся, цепляющихся за все части тела и одежды растений.
Старик Нкулункулу проводил их, а сам, вернулся обратно к своей лодке. Мужчинам пришлось основательно потрудиться мачете благоразумно прихваченными с собой, и сейчас они отдыхали, удобно расположившись в углублениях, как будто специально для этой цели выточенных ветром и дождем на вершине скалы.
Внезапно раздалось громкое, способное разбудить мертвого «тсс!», и Алёна стала размахивать руками, тыча пальцем вниз, пытаясь привлечь внимание к происходящему на аэродроме. Но Максимов уже сам прильнул к биноклю и не дыша следил за тем, как на взлетно-посадочную полосу выползали два истребителя, один из которых был красно-белый, в масть висящему невдалеке монгольфьеру, а в окрасе другого преобладали оттенки синего...
Два истребителя выползли на конец полосы и замерли в ожидании разрешения на взлет. Издалека они выглядели призраками, дрожащими в восходящих потоках раскаленного зноем и турбинами воздуха.
Пилот Малишис[34] оторвал взор от исшарканного покрышками бетона, превратившегося под полуденными солнечными лучами в горячую сковородку. Сквозь прозрачный фонарь кабины он видел как рядом другая «птица» в нетерпении приседала на журавлиных ногах.
Подобно атлетам перед началом выступления машины поигрывали мощью своих моторов, стремились в родную стихию, но что-то сдерживало их до поры, не пускало в небо.
Ни с того ни с сего Малишису вспомнился рассказ приятеля... ну, ясное дело, бывшего, поскольку теперь-то они смертельные враги. Вот ведь как жизнь повернулась! Сегодня между ними совсем другой расклад имеется: кто кого, то есть.
А тогда в далекой России во время стажировки тот хвастался как творил беспредел наемником в Сомали. Потом в Ираке умудрился и за тех и за других убивать. Кто больше заплатит, тот и заказывает музыку. Сам признался. Такая жизнь, получается. Ничего не поделаешь.
Тут он подумал, что у всех у них, если разобраться, собачья жизнь. Но он-то сам никогда не перебегал. Если уж подписался – забито! Сколько бы ни отвалили! Принцип такой. Совсем без принципов нельзя. Рынок сломаешь. Если информация о двойной игре просочится, ни те ни другие платить не будут. В общем, каждый из них заключает договор со смертью... Шансы – фифти-фифти! Остальное – в собственных руках. Не самый паршивый вариант, кстати. Бывало и похуже. В Эфиопии, например: тогда он один против троих оказался...
«Что-то я разговорился. Мысли эти – дерьмо! – неожиданно признался себе Малишис. – Какие ж это принципы? Обрывки туалетной бумаги, вот что это такое! Запомни: чище не значит чистый, а честнее – честный! Скажешь, жизнь заставила? Выбора не было? Как у проститутки: всегда имеется сопливая история про больную маму и голодного ребенка. Нет! Выбор всегда есть. Поздно заливаться слезами! – вдруг разозлился на себя Малишис. – Врубай форсаж и... Да поможет тебе Бог! Если он, конечно, есть, и по каким-то соображениям решит помочь именно тебе, а не твоему врагу. А что ты для этого сделал, приятель!? Почему возжелал только для себя одного льгот от Всевышнего? Бог – этот невидимый, неслышимый и неосязаемый – в прошлый раз уже побывал на твоей стороне. Но не всегда же так. Он великий уравнитель, Бог. Почти как его величество, Кольт...»
По жребию Малишис взлетал вторым.
Машина противника рванулась с места, и время пошло.
Диспетчер дал разрешение на взлет.
Малишис почувствовал, как мгновенно вскипела кровь, как будто в вены впрыснули экстракт пеперони, и плавно переместил рычаг на положение «форсаж». Навалилась тяжесть. Машина побежала туда, где в колышущемся мареве только что исчез его, теперь уже смертельный, враг.
Под брюхом самолета земля отцепилась от шасси и стала быстро проваливаться вниз. Русская машина вела себя великолепно, и он подумал, что у Фалькона, конечно, электроника покруче, но планер все же у «МиГа»... Послушный, как хорошая лошадь. Одним словом – сool!
Машины стали расходиться на исходные позиции – таковы правила. Без правил нельзя. Это не дворовая драка, где можно изловчиться – и коленом по яйцам! В джекпоте – большие бабки. Одна машина чего стоит!
Он посмотрел на приборы: высота – 300, скорость – 450. Нужно было выйти на эшелон 400; его хэдинг – юг.
Малишис обрадовался – на юге ему всегда везло. Он вспомнил брюнетку из Сан-Паулу. Жаркая была штучка... он даже немного влюбился. Потом мысли о ста тысячах – новеньких, хрустящих – безжалостно вытеснили брюнетку из головы. Чтобы бабки истратить самому, а не на похороны нужно ухитриться на триста первой секунде зайти ему в хвост. Главное, вынести перегрузку – кто бОльшую вынесет, тот и зайдет в хвост... Всё просто! Но тот тоже не green horns[35] – тогда в России показал неплохой класс. Русский майор хвалил обоих.