— А знаете ли вы, почему мы покидаем Хорасан?

— Знаю.

— Пригласив нас в гости, вы можете навлечь на себя беду.

— Не говорите так, устад. Что бы я для вас ни сделал, все равно я буду всю жизнь перед вами в долгу. Те, кто желают вам худого, плохие, скверные люди.

— Меня изгоняет двор…

— Если они решили, изгнать святого человека, то нет у меня к ним уважения. Подлые люди вводят в заблуждение государя. Но я обязан сказать вам правду. Я не знал, что вы, уважаемый устад, поедете через Андхуд. Люди государя, по их словам, охраняют вас. Начальник отряда нукеров обратился ко мне и сказал, что вы находитесь в караван-сарае. И просил меня, если то в моих силах, поговорить с вами, ободрить вас. Они покинули Андхуд. Вот вам вся правда. И еще… Ваш арбакеш очень, очень хороший человек. Харунбек-пахлаван много раз бывал здесь, и мы его уважаем…

Зодчий задумался. Перед глазами его промелькнули Байсункур-мирза и десять охотников-нукеров. Но на самом-то деле — что это, забота или очередная хитрость сильных мира сего? Он уже отказывался понимать.

Вместе с женой, дочерью, учениками и арбакешей зодчий отправился в дом плотника Абдулазиза Ахсикати. Абдулазиз сообщил, что его сыновья вдосталь напоили лошадей, арбы уже приготовлены, что хозяин караван-сарая свой человек и потому ни о чем беспокоиться не следует. Все будет в порядке.

Они подошли к дому, стоящему и впрямь неподалеку от караван-сарая. В стороне от входа над связанной овцой стоял уже мясник, и, как только зодчий вошел, он попросил: «Благословите, устад!» Зодчий, воздев руки, дал благословение, и мясник тут же заколол овцу. Абдулазиз Ахсикати пригласил мужчин в большую комнату, а Масума-бека и Бадию — во внутренний двор, на женскую половину. Расстелили дастархан, подали лепешки, сладости, сливки и молоко. Принесли ароматный чай. Абдулазиз, оказывается, знал почти все, что случилось с зодчим, — знал о горе, обрушившемся на семью, об обвинении его сына Низамеддина в принадлежности к хуруфитам, о его казни. Выразив уверенность в том, что справедливость рано или поздно восторжествует, что слава зодчего никогда не померкнет, хозяин вознес за это молитву.

Зодчий остался ночевать в доме Абдулазиза. И на следующий день арбы, вычищенные и смазанные на славу в караван-сарае, подкатили прямо к дому Абдулазиза Ахсикати и уже отсюда тронулись в дальнейший путь.

Абдулазиз с сыновьями проводили зодчего, проехав с ними несколько фарсангов. И снова три арбы, одна за другой, въехали в пустыню.

Глава XXV

Караилан нападает на след

После отъезда Наджмеддина Бухари из Хорасана Байсункур-мирза обратился с просьбой к устаду Каваму возглавить завершение строительства медресе и провести торжественную сдачу сооружения. Но устад Кавам, всю жизнь не без тайной зависти относившийся к зодчему Бухари, после его отъезда вдруг затосковал, ходил как в воду опущенный, точно человек, утративший что-то дорогое, близкое. Он отверг просьбу царевича.

— Я стар, — сказал он, — но, несмотря на годы, готов возглавить любое новое дело. Однако прийти на готовое не могу, просто не решусь.

Ответ этот не оскорбил Байсункура. Пожалуй, он ждал именно этих слов, но не мог скрыть отказа устада Кавама от государя.

Услыхав это, Шахрух-мирза нахмурился:

— Семья зодчего Бухари замешана в преступлениях хуруфитов и потому понесла заслуженную кару. Ну, а то, что он бесценнейший зодчий, мы сами прекрасно знаем…

После отъезда зодчего многие плотники и каменотесы, а также Хасанбек и Хусанбек, мастер по резьбе Худо-бахш с сыновьями, отказавшись подчиняться Ахмаду Чалаби, покинули строительство. Работы прекратились, и дворцовые чиновники и вельможи знали, что лишь пленный грузин со своим сыном продолжают прилежно трудиться.

— Ну и пусть, — раздраженно сказал сыну Шахрух. — Разве нет у нас других дел, чем строительство зданий здесь, в Герате? Пора обратить свой взгляд на берега Далекого Сайхуна. Там степные кипчаки и Барак Углон собирают войска. И я хочу, чтобы вы это поняли.

Байсункур и сам понимал, что его державному отцу уже давно приелись вечные просьбы сына и напоминания о зодчестве, каллиграфии и науках, что государь по-настоящему раздражен, поэтому он покорно поклонился и вышел.

Прошло не более месяца, и мавляна Анвари также покинул Герат ради Самарканда. В кругу придворных пополз слушок, что Герат, мол, надо полагать, сглазили и что это весьма прискорбно. «Ничего не поделаешь, — говорили они, — и журавли улетают в теплые страны».

Сторонники Ибрагима Султана не слишком-то печалились по этому поводу. «Лебеди и журавли могут лететь куда им угодно, а вот соловей ни зимой, ми летом не покидает своего родного дома. А нам сейчас нужны не лебеди, а соловьи…» Желая отвлечь царевичей от раздоров и праздной жизни, от соперничества в играх и разгуле, Шахрух время от времени напоминал им, что не не следует забывать о подготовке к будущим походам на Китай, неустанно помнить о Бараке Углоне, держать войска наготове. Но на самом деле вся эта военная возня была и ему самому не по душе. Правя государством, созданным его знаменитым отцом, Шахрух беспрерывно устраивал пиры и тоже погряз в разврате. Под влиянием, даже под прямым давлением Гаухаршодбегим, Байсункура-мирзы, а также правителя Самарканда — старшего сына своего Улугбека, он вынужден был время от времени наставлять Ибрагима Султана, чтоб тот не столь ретиво преследовал и притеснял ученых, людей науки и, по возможности, не причинял бы им зла. Он не стал препятствовать желанию Ибрагима Султана вернуться в Исфаган, в свой дворец. Но Ибрагим Султан все же успел отправить по следам Наджмеддина Бухари верного своего Караилана с новым секретным поручением. Отъезд зодчего из Герата в тот же день стал известен Караилану и его людям. Знали они и о трех арбах зодчего, о договоре с караванщиком, о том, что поезд зодчего будет следовать впереди большого каравана. И, взяв с собой с десяток головорезов, Караилан отправился вслед за караваном. Лазутчики донесли ему, что зодчего и его семью везет неизвестный арбакеш из Бало Мургаба. Однако Караилан не проведал о совете Байсункура-мирзы и о том, что зодчий, изменив путь, проедет не через Кушку, Калан Мор и Ташкуприк, а через Бапо Мургаб, Майману, Чукургузар и Андхуд. Вырядившись в одежды торговцев, отряд Караилана двинулся вслед за большим караваном. В полночь Караилан был уже неподалеку от Кушки и, настигнув караван, осведомился о трех арбах зодчего. Ему ответили, что об этих трех арбах ничего не известно, и что знать об этом может лишь один караванщик. Караванщик был тут же разбужен и ответил, что три арбы вместе с Харунбеком впереди, что они обогнали караван и сейчас, должно быть, уже миновали Калаи Мор и находятся недалеко от Ташкуприка. Мнимые торговцы, не теряя времени, пришпорили коней и пустились вскачь прямо через степь. Следуя вдоль берега Кушки, они прибыли в Калаи Мор. В городе стояла глухая тишина. Их встретил лишь отчаянный собачий лай.

На рассвете, объехав весь город, они вломились в караван-сарай:

— Проезжали здесь три арбы? Останавливались?

— Ни вчера, ни сегодня, ни ночью сюда не въезжала ни одна арба, — ответил сторож.

— А нет ли другой стоянки в городе? — спросил кто-то из конных.

— Нет, господин! Город наш называют Калаи Мор, мы все здесь друг друга знаем. Ни одна не то что чужая собака, но и чужая змея не останется незамеченной.

Спрашивавший бросил взгляд на бледного человека с бородкой клинышком, державшегося поодаль. Тот промолчал. Этот немногословный человек с невыразительным лицом — ни гнева, ни радости нельзя было различить в его чертах — отправился в этот путь лишь из преданности Ибрагиму Султану. Дело, которое на сей раз было ему поручено, он считал пустяковым, мелким, и выполнить его он мог, как говорится, одним кончиком пальца.