В Андхуде стояла сильная жара. К утомленному дорогой зодчему подошел молодой нукер с саблей на боку.

— Уважаемый господин, — начал он, — я начальник отряда охотников. От Андхуда мы повернем назад. Дальше можете ехать спокойно, опасности нет. Теперь вы до беретесь до места целыми и невредимыми.

— Благодарю вас, — ответил зодчий, — мы будем молиться аллаху за ваше благополучное возвращение.

— Желаем вам здоровья! — сказал нукер.

И через несколько минут он исчез.

Кроме Бадии свидетелем этой необычной и короткой беседы был и арбакеш.

— Они возвращаются обратно? — спросила Бадия у отца.

— Да, — подтвердил зодчий.

— Но вы же говорили, что нас будут сопровождать до самой границы Хорасана, до берегов Джайхуна?

— Спасибо и на этом. Что бы мы могли сделать, если бы эти «охотники» просто порубили нас?

— Пусть бы попробовали, неужто мы сидели бы сложа руки?

— Во всяком случае, Байсункур нас не обманул. Теперь ты веришь ему?

— Пока мы не выедем за границу Хорасана, рука моя на рукояти кинжала!

Зодчий, молча взглянув на дочь, вошел в комнату и лег. Масума-бека приготовила чай. Она жаловалась на духоту, беспрерывно обмахивалась платком и вытирала потное лицо и шею.

Скоро зодчего сморил сон. Масума-бека сидела рядом с мужем и платком отгоняла от него мух. Она вглядывалась в лицо мужа и понимала, что он скрывает от нее свое недомогание. Горе сломило его, хотя сам зодчий никому не жаловался. Душа его разрывалась от тоски и горя, однако он старался держаться молодцом; чего доброго, еще догадаются, что силы покидают его. И зодчему приснился сон: будто стоит он во дворе медресе, которое вот-вот должны достроить. Все работы почти завершены — осталось только облицевать ганчем худжры второго этажа, да еще надо убрать груды земли и кирпича, очистить двор, коридоры, ступени, снять леса и расплатиться с рабочими и мастерами. А когда все будет закончено, они торжественно встретят Байсун-кура-мирзу. Зодчий стоит посредине двора. Кто-то приносит стул, но он, благодарно кивнув, не садится. Все его мысли заняты людьми, находящимися здесь. Он обходит двор, выбирается через ворота, смотрит на творение рук своих, своей фантазии, а порталы, купола, своды и арки торжественно взирают на зодчего. Его ученики Заврак Нишапури, Гаввас Мухаммад, Зульфикар Шаши идут за ним, а позади плетется распорядитель работ Ахмад Чалаби с хмурым и недовольным лицом, он хочет что-то сказать, но не смеет приблизиться. Зодчий осматривает двор медресе, входит в помещение и видит постланные на землю новые ковры. Сегодня здесь впервые состоится моление, которое проведет новый, только что назначенный муфтий.

Зодчий приближается к алтарю, осматривает его, осматривает светильники, прикрепленные к стенам, и люстры, свисающие со сводов куполов. Все здесь в порядке. Справа от входа он видит искусно выписанную мастерами-резчиками надпись: «Творение зодчего Наджмеддина Бухари», вглядывается в нее и вдруг видит, что написано здесь другое: «Творение Ахмада Чалаби». Он с недоумением смотрит на шагающего рядом Заврака, но тот только пожимает плечами и говорит с обидой в голосе: «Глядите, устад, истинного зодчего отстранили, а распорядитель работ высек здесь свое имя!» Заврак уже собирается тут же сбить эту надпись, выложенную голубым изразцом, хочет исправить, но зодчий запрещает. «Не надо, — говорит он, — оставь, история знает, кто строил это здание. Я его построил, а слава Чалаби преходяща. Как минарет Калан в Бухаре, мы будем стоять здесь вечно!» Но Заврак не слушает учителя и все же сбивает надпись. Мастера Хасанбек и Хусанбек, облицовывавшие худжры наверху, приложив руки к груди и светло улыбаясь, кланяются зодчему, выражая свою любовь и преданность. Тут же появляется старик Джорджи и протягивает зодчему руку.

«В добром ли вы здравии?»

«Благодарю вас, мастер».

«Поздравляю с окончанием работ, вы воздвигли сказочный дворец науки!»

«И я вас поздравляю, мастер!»

Не желая мешать зодчему, Джорджи поднимается наверх, к сыну, тоже облицовывающему стену.

И здесь кто-то сообщает, что царевич Байсункур-мирза уже въезжает во двор медресе. Зодчий выходит навстречу царевичу. Он видит Байсункура в окружении конных нукеров. Приблизившись к зданию медресе, царевич сходит с коня и, не глядя на зодчего, устремляется прямо к Ахмаду Чалаби, милостиво протягивает ему руку и вместе с ним входит в медресе. Царевич словно бы и не замечает зодчего, он глядит на него мельком, как на человека, не имеющего никакого отношения к строительству, равнодушно проходит мимо, оказывает милость и почтение Ахмаду Чалаби, вместе с ним входит в медресе полюбоваться творением его, Наджмеддина Бухари, рук. Вельможи, по знаку царевича, торжественно накидывают на плечи Ахмада Чалаби халат, шитый золотом. Чалаби благодарно склоняется в поклоне. Затем показывает царевичу порталы и своды, что-то беспрерывно объясняет и размахивает руками. До зодчего долетает фраза, что Чалаби, мол, использовал в строительстве опыт греческого ученого Пифагора. Наджмеддин Бухари и его ученики стоят растерянно в стороне, и никто не обращает на них внимания. Зодчий слышит, что Ахмад Чалаби все путает, все лжет, и вдруг делает шаг к Байсункуру.

«Это ложь! — кричит он. — Этот негодяй обманывает вас! Каждое слово — ложь! Он заговаривает вас, точно цыган. Он обманывает вас! Этот невежественный человек ничего не смыслит в зодчестве. Каждое его слово — ложь».

Напуганный собственным голосом, зодчий проснулся. Открыв глаза, он увидел плывущую в небе луну, кругом царила тишина, а рядом с ним сидели жена и дочь, с испугом глядя на него.

Очнувшись, зодчий поднял глаза. У двери стоял арбакеш.

Сдерживавшаяся до этой минуты Масума-бека вдруг горько зарыдала. Она потеряла сына, лишилась крови и теперь вот мытарствует вместе с больным мужем. Они изгнаны и забыты, они страдают, они мучаются, они презренные люди. Масума-бека опустилась на колени у ложа зодчего и никак не могла успокоиться.

— Перестань, — попросил зодчий, — не плачь, такова воля аллаха. Мы здесь бессильны!

Бадия решила не гасить свечу в нише. Отец сказал, что его сон доброе предзнаменование, и начал рассказывать по этому случаю старые легенды о том, как мудрец Лукман был брошен в тюрьму и, когда царь подавился костью, именно он смог вытащить эту кость. Как Фатима-биби варила своим голодным детям камни в котле… и они обращались в репу, и дети лакомились вкусным варевом. Рассказывал он эти истории, надеясь утешить жену и дочь. Гончар из куска глины на своем станке мастерит посуду, а из остатков глины делает свисток. Чалаби — вот такой же свисток, добавил зодчий.

Утром Зульфикар и Заврак, натаскав из колодца воды, наполнили медные кувшины с узкими горлышками и внесли зодчему. Они оба знали о ночном происшествии, но не промолвили ни слова. Только один Гаввас Мухаммад, как всегда ни о чем не ведавший, мирно похрапывал в своем уголке.

Умывшись, совершив омовение и прочитав молитву, зодчий вышел во двор. Ученики уже приготовили завтрак. Какой-то человек, стоявший у колодца, поклонился зодчему. Это оказался плотник по имени Абдулазиз Ахсикати; он сообщил, что несколько лет назад работал у зодчего, а потом волею судьбы был заброшен в города Кабул, Нишапур, Герат. Сейчас осел здесь, в Андхуде. Он напомнил зодчему, как нечаянно поранил себе руку тесаком и как зодчий, приложив к его раненой руке лоскут жженого войлока, остановил кровь и перевязал рану своим поясным платком.

— Верно, верно, — подтвердил зодчий, — теперь я вас вспоминаю. Ну как ваша рука, совсем зажила?

— Зажила, устад, — плотник показал пальцы левой, руки.

— Ну и слава аллаху.

— А как вы себя чувствуете, устад?

— Благодарю вас.

— Рядом с медресе Мусалло, как я узнал, появилось еще одно медресе. Еще один бесценный цветок Хорасана, — заметил плотник.

Зодчий молчал, не подымая глаз.

— Я пришел просить вас оказать мне милость. Будьте гостем вашего покорного слуги, выпейте в моем доме пиалу чая. Вы доставите мне огромную радость. Очень прошу вас об этом. Дом мой недалеко. Вот здесь, почти рядом. У меня три сына и две дочери. Приглашаю всех вас. Если вы, устад, будучи в Андхуде, не посетите моего дома, я буду весьма огорчен. Ведь я тоже ваш ученик. И только поэтому осмелился пригласить вас.