— Были бы сейчас живы главари сарбадаров Мав-раназаде, или Калавий, или главарь хуруфитов Фазлуллах, или Харун-ткач, — мечтательно проговорила Бадия. — Я бы пошла за ними. Билась бы не на жизнь, а на смерть, и вот этой саблей Низамеддина отсекла бы голову его величеству. Но хуруфиты оказались слабыми, бессильными. Ахмад Лур промахнулся, не сумел попасть в сердце Шахруха! В бок угодил, глупец!

— Прекрати немедленно, — Масума-бека толкнула Бадию и с испугом покосилась на арбакеша: может, аллах уберег, и он ничего не услышал.

Уже давно кончились бескрайние поля и холмистые степи, и к полудню серебряной лентой блеснула река Мургаб. Здесь решили устроить короткий привал. Напоили коней, задали им корм, поели сами и, немного отдохнув, сменили лошадей — впрягли в арбы пристяжных, а уставших за день, сняв с них сбрую, погнали рядом. Так добрались до Мургаба и, не останавливаясь, минуя Оби Кайсар, покатили через Чечекту на Майману. На западе, за грядой холмов, уже вырисовывались вершины гор Банди Туркестан. А еще дальше величественная громада гор Кухисиёх и Кухисаф. В прошлом году они выезжали сюда на празднование весны. Но как то было давно! Теперь вовек не увидеть им этих райских мест, и, кажется, с тех пор прошла целая жизнь.

Масума-бека, пригорюнившись, думала о судьбе мужа и дочери и шептала молитву, прося аллаха спасти их ото всякой напасти.

— Двадцать лет назад, — вдруг печально проговорила она, — когда я косила под сердцем Низамеддина, мы выехали из Бухары. В Талимарджане я, помню, занемогла. Сколько нам осталось ехать до Талимарджана?

— Дней пять-шесть.

— Неужели это так далеко? — Она помолчала и продолжала снова — Отец мой родом из Ташкента. Много мне довелось видеть красивых городов, а вот в Ташкенте я никогда не была.

— Да, беды носили нас с тобой по всему свету, немало пришлось нам помытарствовать, — подхватил зодчий. — И теперь горько мне, хотя и горжусь, что строил медресе в Хорасане. Столько прекрасных зданий. В них будут учиться дети, и в этом моя радость, мое счастье. Но здания эти — собственность государя и названы именами членов царской семьи. Мне больно и стыдно. Все кажется, будто покинул я свое убежище, свою раковину в глубинах бездонного моря. Но мои здания, как раковины, будут жить тысячелетия. Когда Султан Санджар сооружал плотину на реке Мургаб, он велел использовать кир[26]—прочнейший из материалов. В фундамент нового медресе я тоже заложил кир. И он простоит века.

Уже давно остался позади Бало Мургаб, а арбакеш гнал и гнал вперед. Наконец, увидав, что лошади совсем притомились, он предложил зодчему сделать привал у первой же переправы. Зодчий согласился:

— Вы наш караванщик, как скажете, так и будет.

Они остановились почти у самой переправы, выпрягли лошадей и задали им корма. Бадия подошла к самой воде — река бурно катила спои волны, с грохотом билась о камни, волоча за собой гальку. В небе сняла луна, освещая и реку и берег. В лунном свете вода казалась темно-синей и совсем прозрачной И точно такой же свежий ночной ветерок, что и тогда, на празднике весны, так запомнившемся ей. Но сейчас ко всем ее чувствам примешивался еще и страх. Она оглянулась, окинула взглядом темнеющие холмы. Никого. Тогда Бадия окликнула мать, помогла ей умыться речной водой. Зодчий и арбакеш, совершив омовение, принялись читать вечернюю молитву. Юноши тоже умылись, напоили лошадей и выложили на скатерку лепешки и сушеные фрукты. Путники устали и ели вяло, неохотно, хотелось спать. Но отдыхать пришлось недолго. Арбакеш велел снова запрячь лошадей и, зная брод, легко переправил арбы; и они, не останавливаясь, чтобы не уснуть и не замерзнуть, направились в Майману. Арбакеш обещал им настоящий отдых там, в Маймане, в караван-сарае, где, по его словам, очень удобно и где у него есть верный и близкий друг. Всеми силами арбакеш старался ободрить путников, сказать каждому доброе слово, успокоить. Хотя самому ему не пришлось учиться в детстве, к людям науки относился он с уважением и почтительно. Он рассказал, что не так давно ему пришлось сопровождать до Самарканда достойного и порядочного человека — мавляну Ходжу Мухаммада Мутриба, поэта и музыканта, который вынужден был искать убежища в Самарканде. Тогда, в пути, мавляна Мутриб сказал ему, что Самарканд, подобно светильнику, притягивает к себе ученых и поэтов, а они сами, подобно мотылькам, летят на этот свет.

— Все это так, — подтвердил зодчий, — но и об этот светильник можно легко обжечь крылья. Я тоже писал в Самарканд, но не получил ответа… И тогда я решил ехать на родину. Проведу остаток дней своих вдали от шума и интриг, в уединении, в молитвах. Это все, что осталось мне, старику. Да и это мой прямой долг. Много пришлось мне пережить и изведать в жизни — и радости и горя. Направлю на путь истины вот этих молодых, а сам предамся молитвам. Подальше от дворца, от вельмож и чиновников… Великие мира сего — те же драконы, на них можно глядеть лишь издали, а подходить к ним опасно, того и гляди ни за что ни про что проглотят живьем. Прошлой зимой Атаулле Шаши и Абдуллаху Кухистани пришлось тоже покинуть Герат ради Самарканда. Сейчас снова близится зима, и все птицы — аисты, журавли и горлинки — улетают в дальние края.

Глава XXIV

Сновидения в караван-сарае Андхуда

Лишь на рассвете, достигнув Чилтанского ущелья, что в пяти верстах от Майманы, путники снова решили передохнуть. Лошадь, запряженная в третью арбу, начала отставать. Розовая полоска зари прочертила небосклон. Скоро солнечные лучи достигнут скалистых вершин. Лошадь в третьей арбе сменили. Зодчий с трудом слез с арбы и растянулся прямо на траве. Ученики забеспокоились, но на все вопросы зодчий отвечал, что еще после переправы через второй проток он почувствовал себя не совсем хорошо, но что это скоро пройдет. Подошли и сели рядом Бадия с Масумой-бека. Но Бадия тут же поднялась, подошла к арбе, налила в небольшую чашу шербета и принесла отцу.

— Выпейте, отец, вам станет легче.

Зодчий покачал головой.

— Кто хочет шербета? — спросила Бадия.

Все отказались. Тогда Бадия сама выпила шербет, подошла к отцу и снова присела подле него. Зодчий смотрел на высокие бурые скалы, провожая взглядом пролетавших птиц.

— Я вот лежу здесь, — начал зодчий, обращаясь к ученикам, — и заметил, что птицы, пчелы, даже комары и те летят вон туда, к скалам. Посмотрите-ка сами.

Юноши подняли головы и стали наблюдать за пчелами, с жужжанием пролетавшими мимо.

— Подойдите поближе к скале, вы увидите, что все они летят в одно и то же место.

— Почему бы это? — спросил Зульфикар.

— По-моему, тут есть мумиё. Вон там, на склоне горы. Это, конечно, лишь предположение, но я знаю, что добытчики мумиё именно в такую пору ложатся у подножия горы, в ущелье, и наблюдают за полетом птиц и комаров. Так они отыскивают мумиё…

Бадия засмеялась. И вслед за нею заулыбались все остальные.

— Я говорю истинную правду, — сказал зодчий. — Нельзя же не верить старому человеку.

— Это верно, — поддержал арбакеш зодчего. — В этих горах мумиё есть. Если горный архар в схватке с соперником поломает себе кости, он находит мумиё и лижет его. И представьте себе, излечивается…

— Ну вот вам и подтверждение моих слов, — улыбнулся зодчий. — Рассказы о мумиё, о его чудодейственном свойстве столь занятны, что лечат надежнее, чем само снадобье.

Мудрому старцу хотелось рассеять тревогу своих спутников. Ему и впрямь удалось развеселить их историями о чудодейственных свойствах мумиё. Да и самому зодчему стало получше, и, погрузившись вновь на арбы, небольшой караван отправился в путь. Но еще долго все оглядывались на скалы в ущелье. Когда солнце стояло уже высоко, они въехали в Майману. Переговорив с хозяином караван-сарая, они решили здесь остановиться — зодчий с семьей в одной комнате, мужчины вчетвером — в другой. Работнику караван-сарая дали три серебряные монеты и поручили накормить хорошенько лошадей и присмотреть за ними. Никогда не видавший такой щедрой платы, работник заверил их, что выполнит все в точности и что они могут отдыхать и спать спокойно. Разойдясь но комнатам, усталые путники сразу же уснули. Недаром же говорится, что сон не ищет для себя удобного места. Наутро они снова отправились в путь, проехали Давлатабад, Чукургузар и вдоль Оби Кайсара лишь на пятые сутки въехали в город Андхуд. И здесь снова остановились на отдых в караван-сарае; лошади были вконец измучены, не говоря уже о людях Пожалуй, только теперь Бадия поняла истинный смысл старой присказки: «Муки пути — муки ада». Свободная и веселая, избалованная родительской лаской, она впервые испытала тяготы и неудобства дальней дороги, но ни разу не пожаловалась и держалась стойко, старалась казаться бодрой и довольной.