Комбата на наблюдательном пункте еще не было. Так сказать, взамен — неизменный и незаменимый Хайруллин и рябоватый телефонист-армянин с аппаратом. Ординарец лихо пристукнул задниками сапог, козырнул, вкрадчиво спросил:

— Перекусить не желаете, товарищ лейтенант?

— Что-то не хочется…

— Ну? Пожалеете! — загадочно сказал Хайруллин.

— А что у тебя?

— Жареная конина! Вчера опять лошадь убило. Так я запас себе сделал, я же свиную тушенку не ем…

— Почему? — Воронков спросил, а потом скумекал: неуместный, обидный вопрос.

— Я же татарин! Правоверный мусульманин… Так хотите конины? Сооружу бутерброд, чаек есть…

— Давай, Галимзян! — азартно, даже с воодушевлением воскликнул Воронков. — До обеда еще далеко!

— Даю, лейтенант.

Через пяток минут Воронков уминал жареную конину, распластанную на пшеничной пайке, запивая сладким теплым чаем. Вкуснотища! Вот подфартило, так подфартило!

Хайруллин меж тем был щедрым до конца, спросивши:

— А ты, Ромео, желаешь?

Связист-армянин только чмокнул толстыми темными губами. Хайруллин сказал:

— Ясно. — И сварганил такой роскошный бутерброд и телефонисту. — Рубай, Ромео!

Ромео зарубал. А Воронков уже дорубал и потому спросил телефониста:

— Тебя отчего так зовут?

— Как?

— Ну, Ромео…

— Родители нарекли… А что плохо звучит — Ромео Мурадян?

— Неплохо звучит… Но я подумал… — Воронков замялся. — Подумал: товарищи прозвали… как влюбленного… шутят…

— Товарищи шутят над моим длинным носом. Говорят: у тебя руль! А вообще, товарищ лейтенант, у нас в Ереване полно этих Ромео. И Джульетт! Любим красивые имена! Полным-полно Аид, Сюзанн, Вальтеров, Гамлетов, Альфредов, Сильв, Робертов, Виолетт… и так далее, товарищ лейтенант!

— М-да, красиво, — озадаченно произнес Воронков.

— Еще как! На селе, правда, попроще. Сурен, Саркис, Самвел, Арташес, Аветис, Мартирос, Карапет, Вартан…

— Да ты кончишь сегодня? — спросил Хайруллин.

— Обязательно! Акоп, Хачатур, Анют, Вазген, Гурген, Арутюн, Геворг, Гарегин, Погос, Арам… да я сам по отчеству Арамович.

— Значит, Ромео Арамович?

— Угадали, товарищ лейтенант! А женские имена у нас на селе такие: Ануш, Грануш, Татевик, Варсеник, Лусик…

— Стоп! Приехали! — сказал Хайруллин. — До вечера не управишься… Хотя самые красивые имена — татарские. Послушай, лейтенант: Ахмет, Газиз, Азат, Абдулла, Ахман, Мансур, Нутулла, Рашит, Ахат… А Галимзян — как звучит?

— Здорово, — сказал Ромео Арамович.

— А женские имена? Музыка! Ильтани, Айша, Лябиба, Сайма, Фания… Ну?

— Музыка, — сказал Ромео Арамович.

— Хвалишь? Очень уж стараешься…

— Не бойся, Галимзян, добавки не попрошу…

— А я и не дам. Для гостей берегу… И для себя!

Ординарец и должен быть таким — не забывать про себя. Гости гостями, а ординарские интересы не трожь! Воронков знавал кое-кого из этой области, из той бражки — на ходу подметки отрывали. Хайруллину до горлопанов, до хапуг далековато, да и характер у него иной. Мужик в принципе нормальный. Вот бутербродом угостил, сладким чаем. И даже вначале говорил: «вы» и «товарищ лейтенант». Надолго его, правда, не хватило, да пес с ней, с ординарской невежливостью. Основное — хлебосолен, для вечно голодного лейтенанта Воронкова это существенно. Когда в животе сосет так, что впору сосать лапу!

Но основное же — как Галимзян воевал и воюет. Коль имеет ранение, значит, чего-то стоит. Ранить, конечно, может и труса, но по наблюдениям Воронкова, как правило, осколок либо пуля доставались тем, кто был первым. И Воронков бывал первым, другой разговор, что проку от его ранений мало. Однако проливал кровь — щедро, этого не отнимешь. Братья-славяне поговаривают, будто за ранения не одни нашивки, но а ордена будут положены. Вашими бы устами мед пить…

Комбат опаздывал. Но и минометчик с пулеметчиком не явились в срок. Капитана Колотилина Воронков сразу же извинил: начальство, забот полон рот, а коллег сразу же осудил: разгильдяйство, разве можно не явиться вовремя? Часы показывали: двенадцать тридцать. Начальство, как известно, не опаздывает, а задерживается. Поэтому жди.

Хайруллин в укрытии гремел термосом и котелками. Ромео Мурадян поклевывал длинным хищным носом у полевого телефона. Воронков не знал, куда себя девать. На НП батальона он не хозяин, а гость. Гостю же до прихода задержавшегося хозяина положено отдыхать. По этикету? Да вроде бы.

Он намеревался пойти в укрытие к Хайруллину, прилечь или присесть на что-либо, но зазуммерил телефон. Ромео Мурадян вздрогнул, прижал трубку к уху и вдруг занервничал, забормотал что-то, жестом приглашая Воронкова взять трубку.

— Кто? — шепотом спросил лейтенант.

— Командир полка! — Связист прикрыл трубку ладонью. — Требует комбата. Что ответить? Может, вы?

— Я?

— Ну да. Кто ж еще?

Воронков прокашлялся и, приняв у телефониста трубку, представился. Подполковник поздоровался, спросил, где Колотилин и что здесь делает Воронков.

— Проверяет оборону, — сказал Воронков первое пришедшее на ум. — Я прибыл на совещание… на рекогносцировку…

— С кем, о чем совещаться?

Воронков довольно невнятно объяснил. Подполковник недовольно попыхтел и приказал: когда Колотилин появится, пусть немедленно позвонит ему.

— Будет выполнено!

— До свидания…

В трубке щелкнуло, свистнуло — как удар бича. Телефонист с облегчением положил трубку, вытер взмокший лоб:

— Ф-фу! А ты, дурочка, боялась…

— Что? — спросил Воронков.

— Да это я так, товарищ лейтенант! Есть солдатская байка про девку… Вот я и говорю себе: а ты, дурочка, боялась. Не съел же нас командир полка!

— Он строгий, — заметил Воронков.

— Потому и боюсь с ним разговаривать! Хотя что мне? Я — рядовой телефонист, а есть командиры, офицера…

— Есть, Ромео Арамович, есть!

Ромео Мурадян засмеялся: как его, дескать, величает лейтенант, — сверкнули неправдоподобно белые, как у негра, зубы. А Воронков подумал: воюют сейчас все эти армянские Ромео, Гамлеты, Роберты, а также Арташесы, Рубены, Вартаны и, возможно, Джульетты и Виолетты, Аннуши и Грануши. Да, занятные дают иногда имена. К примеру, супруги Берендючковы, их соседи по мирному дому в мирном городе.

Бог им судья, но если в Ереване тяготели к театру, то Берендючковы — к истории: своих сыновей назвали — в порядке возрастной очередности — Сократом, Цицероном, Наполеоном, Цезарем, Нероном (девочек в семье не было, и что за имена они бы получили, приходится лишь догадываться). Но забавно: у братьев, кроме одного, обнаружились склонности, прямо противоположные тем, какими обладали вошедшие в историю. Так, Сократ перебивался в школе на «удочки», Цицерон был косноязычен, Наполеон и Цезарь — вполне миролюбивы, и только Нерон был как Нерон (в школе его звали Мирон): обидевшись на что-то, поджег сарай и любовался из кустов, в другой раз спалил летнюю беседку. Но все братья Берендючковы были добрые, смелые, надежные ребята, все ушли на фронт. Кто из них живой? Родители их уцелели в оккупации, родители Воронкова не уцелели. Судьба…

Первым из опоздавших пришлепал командир минометной роты, чернявый, смуглый, с холеными атласными усиками, в роговых профессорских очках, дает минометчик, близорукий, как же воюет? Прижимает нас, если в военное училище зачисляют очкариков. Младший лейтенант прямо взмок, был в потеках пота, очки запотели. Он снял их, чтобы протереть платком: глаза были блекло-голубые, выпуклые, щурящиеся и какие-то беззащитные.

— Где капитан? — вместо приветствия спросил минометчик.

— Нету. Задерживается, — ответил Воронков. — А тебя где носит?

— Понимаешь, командующий артиллерией пожаловал! Докладывал ему, показывал, водил, водил по расположению, а он настырный! Чую, опаздываю. Так и так, докладываю, товарищ полковник: к комбату вызван на двенадцать ноль-ноль. А он крутит усище: «Комбат обождет, коль тебя навестил командующий артиллерией дивизии!» Потом все-таки отпустил. Ну я и рванул, аж в мыле…