Подошло время отпуска, и Зинаида Федоровна потребовала ехать к ее родителям. Тестя и тещу они нашли в полном здравии. Тесть по-прежнему работал бухгалтером. Жили они все в той же просторной квартире, произвели полный ремонт и оплачивали даже излишки жилплощади. Когда он сказал об этом жене, она ответила, что это и его дом, он их ждет всегда и нужно его беречь.

Вот тогда-то Дмитрий Александрович и начал сознавать, что он, наконец, должен будет набраться решимости и при подходящем случае поставить на своем.

Изредка он писал своим старикам, они отвечали, и простые слова их писем: «Живем хорошо и вам того желаем» — несколько облегчали его совесть.

Дочь Лидочка росла ласковой девочкой. Дмитрий Александрович горячо любил ее, но и с дочерью у него было как-то неладно. Он был занят службой, много плавал, когда же приходил домой, то ему не разрешалось гулять с Лидочкой, потому что он ее или от ветра не убережет, или мороженым сверх меры угостит. Купленные им игрушки оказывались грубыми и некрасивыми.

Вскоре Лидочке потребовались пианино и учитель музыки. Потом Лидочку надо было везти в Крым…

Никак не представлялось Дмитрию Александровичу случая, чтобы повернуть на новые рельсы свою семейную жизнь. Больше того: ему самому становилось все неуютней в семье. Дело дошло до того, что он просто поселился на корабле в каюте и всецело отдался службе.

И опять подошел очередной отпуск. Тут и получил он письмо от матери. Она сообщила, что отец плох, обижен на сына, обида его правильная и Митя должен навестить его.

Дмитрий Александрович решил ехать к родителям. Это будто и был тот случай, которого он ждал.

— Что ж, к тому дело идет, — сказала Зинаида. — Ты дома не живешь, можешь и совсем нас бросить.

Это было возмутительно несправедливо. И Дмитрий решил показать свой характер. Получив жалованье и отпускные, он сказал жене, что все эти деньги потратит так, как считает нужным. Она же пусть берет на свои нужды со сберегательной книжки, которую давненько завела.

Зинаида Федоровна выслушала его молча, но на ее лице, будто давно утратившем свойство отражать мысли и чувства, он неожиданно увидел испуг. Он прошел в другую комнату, поцеловал спящую дочь и ушел на корабль.

Больше уже не заходя домой, он уехал в отпуск.

Лежа на вагонном диване, Дмитрий ясно видел лицо жены, ее испуганные глаза. Ему думалось, что он поступил грубо, и это угнетало его. Своим поступком он не сделал ничего, чтобы изменить образ жизни своей маленькой семьи, а, наоборот, напугал жену своей холодной решимостью.

Дмитрий Александрович даже чуть было не вернулся из Москвы обратно, но ведь и отца с матерью он тоже должен был повидать, поговорить с ними, повиниться за все былое.

VI

С тревогой в душе Дмитрий приехал домой. И только когда он оказался в объятиях матери, когда ее старческие слезы смочили его шеки, тяжелое чувство оставило его.

Он искренне отдавался первому наслаждению пребывания в родной семье.

В самом деле, собрались вместе все три поколения семьи Поройковых. Только Миши, погибшего брата, нет… Зато за столом сидит Анатолий, похожий на своего брата, которого он и не помнил. Миши нет, но в семье живет его вдова, Марина, и сын Алеша. Семья выросла. Вот и Вика с Танечкой — новые члены семьи.

«Нет и не будет мне дома роднее», — думал Дмитрий Александрович и дивился тому, как он мог не понимать этого, когда был тут последний раз с женой и дочкой. Время от времени Дмитрий встречался взглядами с матерью. Седенькая и вся какая-то мяконькая, Варвара Константиновна сидела с платком на плечах. Она всегда любила пуховые платки и, когда жила в Москве, ходила в платках, но она так благодарно поглядывала на сына, что можно было подумать: такого хорошего платка у нее никогда не бывало.

Александр Николаевич короткими движениями указательного пальца передвигал взад и вперед свою рюмку с недопитой водкой. Он сосредоточенно смотрел перед собой на скатерть и прислушивался ко всему, что говорилось. На нем был черный грубошерстный сильно поношенный костюм. Отложной воротничок туальденоровой рубашки неплотно охватывал его худую и темную в сетке морщин шею и некрасиво топорщился под подбородком. «Не следит за собой, а брови-то еще черные. Видать, лишнего костюма себе не купит».

Дмитрий Александрович помнил отца за праздничным столом другим: бывало, он громко и много говорил и громко смеялся. «И когда он успел так постареть? Без меня постарел», — с грустью думал Дмитрий, разглядывая сухое, со впалыми щеками, но все еще красивое лицо отца.

«Это что же, двадцать с лишком лет, как я ушел из семьи, нет, не ушел, отроился… — думал Дмитрий. — А Артем отроился? Конечно. И Анатолий отроится… А посмотреть на него и сразу можно сказать: он живет и будет жить здесь долго и прочно. Вот он сходил на кухню и принес отцу стакан холодной воды, и сделал это так, как может сделать только живущий здесь человек…»

— Что заскучал, Дмитрий Александрович? — спросила Женя, убирая от него тарелку с остатками студня. — Вообще за столом непорядок. Артемий Александрович, кончайте супружеский разговор. Вы же тамада, нашли место, где выяснять семейные отношения.

— Все! Для меня уже все: я пьян… Пускаю на самодеятельность. — Артем, сцепив ладони в замок, положил их себе на затылок. — Чечевика с викою да вика с чечевикою, — пропел он. — Растительное имя у тебя, женушка, вот и духи любишь «Белая сирень», а не в поле — на заводе прижилась…

— Не Вика, а Виктория, — в ее ярко-зеленых влажных глазах была обида.

— Вика с чечевикою да чечевика с викою, — снова запел Артем и вдруг вскочил со стула, поднял себе на плечи Танечку, все еще сидевшую за столом, но сонно моргавшую. — Эх, душа моя, Марина! Пойдем-ка уложим наших гражданят, смотри: и твой Алешка уже еле хлопает глазенапами, — и он вышел из комнаты, пригнувшись в двери, чтобы не ушибить дочку.

Марина увела Алешку. За ней ушла и Варвара Константиновна. Вика взяла у Александра Николаевича стакан с холодной водой, сделала несколько глотков и уронила голову в ладони.

— Ну уж коли начальство ушло и разрешена самодеятельность… — сказала как-то таинственно Женя. — Давайте выпьем? — она налила Дмитрию водки, себе — полрюмки коньяку. — Вика, ты…

Вика, подняв голову, коротко взмахнула рукой.

— Наливай… тоже коньяку.

— Чего вам положить? — спросила Женя Дмитрия, оглядывая стол. — Батюшки! Семга-то… Ай да Артемий Александрович. — На вазе лежал лишь один «стыдливый» кусочек семги. — Ну что ж, соленье Варвары Константиновны всегда выручит. — Она пододвинула миску с помидорами и подняла свою рюмку. — Hv?..

Женя смотрела своими добрыми глазами на Дмитрия Александровича, и он почувствовал себя так, как будто давным-давно знал ее.

— Красивая вы, Женя, — с какой-то легкостью сказал он.

— Да, я красивая… — тихо ответила она и вдруг энергично протянула свою рюмку навстречу тянувшейся к ней рюмке Вики, так же энергично чокнулась с Дмитрием и, запрокинув голову, выпила коньяк, сморщилась до слез и, сдерживая кашель, спросила: — А теперь?

— Все равно красивая. — Он тоже выпил, и они закусили помидорами.

Вика тоненько и жалобно затянула «Тонкую рябину».

— Счастливые они, — сказала Женя, показывая глазами на Вику. — Очень счастливые.

«Какая все-таки она!» — подумал о Жене Дмитрий Александрович. И то, как она, не стесняясь, рассматривала его, как первая предложила ему выпить с ней, как согласилась с ним, что она действительно красивая, как выпила коньяк, — все это было у нее не грубым, а простым и даже милым. Она, наверное, нигде не стеснялась быть сама собой.

— А не заскучаете вы у нас, Дмитрий Александрович? — спросила Женя. — Целый месяц. А у нас ведь народ рабочий, — она взглянула на отца; Александр Николаевич неопределенно хмыкнул.

— Я же отдыхать приехал, а отдыхать везде скучно.

— Мы вам скучать не дадим. — Женя бочком придвинулась к нему. — Вот я, например, покажу вам наш завод. Уже целый день уйдет… Нет, вы все-таки будете скучать. По Лидочке.