Даже зябкие осины перестали дрожать и стоят, серебряные и тихие, в рассеянном свете немеркнущей зари. Бархатные черные лапы елей мягко дотрагиваются до плеч девочки, уступают дорогу. Вот и река — спокойная и бездонно-темная. Тонкие прутья тальника купаются в воде.

Особенное, обостренное внимание к окружающему подсказало Лене, что она не одна в лесу. Зыбкий кочкарник едва заметно вздрагивал под шагами большого, но бесшумного зверя. Он шел к воде, чуть левее куста, за которым присела девочка. Огромный черный силуэт возник на бесцветном фоне неба.

«Лось! Нет, лосиха… И с теленком, — сообразила Лена и еще плотнее прижала коленки к подбородку, — Только бы не заметила!»

Лосиха фыркнула и, склонив неуклюжую комолую голову, начала пить. Теленок, сонно вздрагивая, жался к материнскому боку, капризно сучил тонкими, как прутики, ногами… Видно, что-то спугнуло зверей с ночлега.

Посередине реки плеснула рыба. Лосиха мгновенно подняла голову, замерла. Стало слышно, как с ее морды падает звонкая капель. Потом лизнула теленка, ласково толкнула его вперед и ушла, высоко, словно в танце, поднимая ноги…

Лена вылезла из-за куста и нарочно громко ударила косарем по тальнику… Лес проснулся, откликнувшись эхом. Страх прошёл.

Полночи таскала девочка тяжелые прутья и неумело, но усердно чинила плетень. Потом лопатой и граблями поправила гряды, окопала каждый уцелевший кустик рассады. Подумала, что надо бы полить огород, но сон неожиданно взял ее мягкими лапами за глаза и плечи и уложил в теплую борозду на кучу увядших сорняков… Засыпая, Лена подумала: «Добрая, хорошая тетя Нюра, всегда, всегда буду ее слушаться», — и все исчезло… Над огородом и домами деревни разлились неуверенные, выжидающие краски летнего рассвета.

Теплые, ласковые руки подняли с земли Ленину голову.

— Ах ты работница моя, умаялась, сердешная… Нонна, поди-ка сюда, смотри, как Ленушка-то наша за ночь все обиходила! — позвал голос тети Нюры.

Еще не совсем проснувшись, Лена поняла, что ею довольны и никто уже не скажет, что она ничего не умеет делать.

Лена вспомнила ночь, спящий лес и лосиху и почувствовала себя настоящим героем. Вот бы в детдоме рассказать! Да ведь не поверят…

Тело болело и не слушалось, но Лена храбро умылась и села завтракать вместе со всеми. С глазами делалось непонятное: они никак не хотела видеть вещи такими, как они есть. Все росло, сплющивалось, закрывалось странной серой пеленой… Лена не помнила, как тетя Нюра отнесла ее на кровать и заботливо прикрыла платком от мух.

Лесная речка Выть никуда не спешила. Ее не манили дальние страны. Родившись в мшистом болотном роднике, она и дальше петляла по таким же мшарам и перелескам, иной раз почти сворачиваясь в кольцо. Возле Сосновки Выть широкой дугой огибала длинную песчаную косу. Росли на косе ядовитый желто-зеленый молочай да пахучий белый донник. В темной, неторопливой воде цвел возле берега метельчатый сусак и роилась рыбья мелюзга. Вроде бы ничего интересного. Но ребятишки Сосновки целыми днями толклись на косе. Дело в том, что коса на всю зиму снабжала деревню дровами.

Весной в полую воду даже мелководная Выть несла плоты к далекой Волге. Косу в это время затопляло совсем, и плоты свободно проходили дальше. Но близилось лето, Выть мелела, желтым горбом вылезала из-под воды коса, и последние плоты, споткнувшись о нее, теряли бревна, тонули. Все лето ребятишки таскали из воды топляк, сушили, пилили на посильные чурбашки, перетаскивали по дворам. У взрослых до этой работы руки не доходили.

Неписаным законом бесплодный галечниковый горб косы делил ее на два владения — «верхнее» и «нижнее» — по концам деревни. Никто и никогда не брал дров с чужой стороны — все понимали цену добытого. А вот в воде ссориться и отбивать добычу у «противника» разрешалось всем. Там все общее.

Лена и Нонка спозаранку заняли место на «нижней» стороне. Кольку и Павку отправили на луг — ловить кузнечиков. Обещали им потом заговор сказать, как у кузнечика попросить бородавку свести. Пацаны перебулгачили всю траву на лугу, но кузнечики что-то не хотели ловиться. Наверное, оберегали свою тайну.

Но и бревна не ловились. Девочки вытащили на берег две осиновые, начисто ободранные мелями плашки, а больше ничего не попадалось. Мальчишки с их конца повернулись и ушли, решив, что не стоит зря время терять. Несколько человек «верхних» на том берегу косы еще оставались, но и у них богатой добычей не пахло.

— Слушай, — сказала Лена, — а ведь на дне, наверное, топляка полным-полно. Что, если нырнуть да обвязать веревку, а?

Нонка пожала плечами:

— А я не знаю… Вроде так никто не делает… Вдруг обратно не вынырнешь?

— Я-то?

— И ты… Может, там утопленники… — Глаза Нонки еще больше потемнели. Наверное, она уже видела в эту минуту зеленые, похожие на водоросли чудища, оплетающие руки и ноги…

Но для Лены на дне реки не было ничего, кроме тины и затонувшего леса; она спокойно намотала на руку веревку, зашла в воду и поплыла «на глубинку».

Как не похожа зеленая, почти стоячая вода на волжскую пугающую глубь или прозрачную, бегучую родницу полузабытых карпатских рек… Маленький тихий уголок жизни, оставшийся Лене от всего огромного яркого мира. Нет, так не надо думать, нельзя: ведь есть еще Нонка… Мысли под водой короткие и острые, да и времени так мало! Глаза слепнут от тины… Но на дне что-то чернеет — большое и приподнятое горбом. Плот! Рука коснулась ускользающего топляка. Теперь только бы обвязать веревку. Уже почти нет сил, но надо успеть… А Нонке и невдомек, как это трудно — завязать петлю под водой…

Лена вынырнула и немного полежала на воде. Потом быстро поплыла к берегу.

— Там целый плот, я завязала крепко, — деловито сообщила она Нонке, — но нам одним не сладить… — И, нарушая все древние законы, Лена позвала «верхних»: — Ребята, я там целый плот зачалила! Помогите вытащить — и напополам…

Человек шесть взялось за веревку. Первым, накинув конец на плечо, встал рослый худой мальчишка с почти такой же, как у Лены, белой головой.

— По-о-шли! — по-взрослому скомандовал он, и веревка медленно поползла из воды.

Закачался испуганно розовый сусак, и в зеленых космах водорослей, как мокрые головы, показались из воды концы бревен. Это были отличные березовые лесины — не чета мелкому осиннику.

— Ура! Наша взяла! — закричали ребята и прямо кто в чем был полезли в мелкую воду расчаливать плот.

Скоро все бревна по одному были выкачены на берег и честно поделены пополам. Добытчики сели передохнуть на ничейном гребне косы. Потом один по одному разбрелись по своим делам — свободного времени ни у кого не водилось. Остались только высокий парнишка (Лена никак не могла вспомнить, где она его видела, деревня-то не маленькая) и еще один, с курчавой, как овчина, головой и голубыми, совсем детскими, глазами. Да он и по возрасту был моложе других — какая с такого работа…

«Верхние» мальчишки уселись неподалеку от Лены и Нонки, но все-таки и не то чтобы вовсе рядом: во-первых, это же девчонки, а во-вторых, пусть не думают, что если у «нижних» такая боевая девчонка нашлась, так «верхние» к ним сразу подлизываться станут. Но и не уходили.

А Лена и не думала про все эти мальчишечьи фокусы, ей хорошо и спокойно было на берегу тихой, безопасной речушки, где всей-то глубины на один нырок.

— Ну что, убедилась? Никаких утопленников нету, — сказала она Нонке.

Та смолчала, но вместо нее заговорил мальчишка с кудрявой головой:

— А они в реке и не живут, их черти в лошадей превращают и по ночам на них ездят.

— Бреши, Валерка, дальше, так тебе и поверили! — небрежно бросил через плечо белоголовый и незаметно подвинулся ближе к девочкам, словно бы вызывая их на разговор.

— Да честное-пречестное! Мне дед рассказывал, он все знает! — загорячился Валерка. — Он же и до войны кузнецом был, и к нему черти такого коня ковать приводили. Пришли ночью — черные сами и конь черный. «Подкуй, говорят, спешно надо, а за платой не постоим». Ну, он и пожадовал на деньги — семья-то большая, пошел… Раздул огонь, поставил коня в станок, только хвать, а у коня-то вместо копыта пятка! Не совсем, значит, еще превратился… Дед-то сразу смекнул, кто они такие, эти черные, но смолчал, только перекрестился тайком. Черти коня забрали, деньги отдали и ушли.