Ломов снова подал команду:

Я «Волга». Я «Волга»… Первый! Второй! Второй! Первый!

Через рацию послышалось:

Первый слушает. Первый слушает.

Второй слушает. Второй слушает.

Даю команду. Даю команду. Да-аю-ю-ю команду-у!

Слышим! Слышим! Слышим! — понеслось из рации.

То-то, слушайте мою команду! — закричал Ломов. — «Разбойник», вперед!

Простым глазом еще нельзя было разобрать, двинулся ли «разбойник», то есть танк «тигр». Но через какую-то минуту все увидели и другое: как из дальнего леса, с правой и левой стороны, вырвались еще два танка, размером гораздо меньше «тигра». Взяв на конус, они ринулись наперерез «тигру».

Уйдет, — сказал Макар Петрович.

Расстояние небольшое, возможно, и уйдет, товарищ генерал, — ответил Ломов и вдруг снова закричал в рацию: — Уходит! Уходит! Я вам уйду!

Он знал, что его все равно сейчас танкисты не слушают, но, однако, прокричал и смолк.

Все это произошло очень быстро. Люди еще не успели по-настоящему вглядеться в «состязание», как два советских танка «Т-34» перерезали путь «тигру» и стали, дымясь и отфыркиваясь. Стал и «тигр», взятый в «клещи» советскими танками.

Анатолий Васильевич сказал:

А теперь, полковник, давайте его расстреляем.

«Тигра» поставили на возвышенность и открыли по нему огонь со всех сторон из орудий разных калибров и с различных дистанций… И вскоре все толпились около «тигра», рассматривая «ранения». Удары в лоб оставили только вмятины, кроша броню. Но на боках и позади у «тигра» было что-то страшное.

Сиволобов, сжав кулак, просунул его в отверстие, пробитое снарядом. Разжав кулак внутри танка, пощупал броню, еле обхватывая ее большим и указательным пальцами, затем удивленно произнес:

Вот это хватанул!

Таких пробоин на танке было несколько, но еще больше — мелких, через которые проходил только палец Сиволобова.

Вот это и есть тот снаряд, с «нашлепкой», — объяснил ему Кораблев. — Подкалиберный называется.

Ай, сила какая! Ай, какая сила! — покачивая головой, вскрикивал Сиволобов. — Ты гляди, как в кусок мыла гвоздем, броню-то прорезал. Ай, сила!

Анатолий Васильевич уже стоял на танке и, обращаясь к сгрудившимся представителям танкистов, летчиков, артиллеристов, пехотинцев, говорил звонко:

Видали, какое оружие нам дала наша страна? Танки наши быстрее, изворотливее, проворнее и как бьют! Исполосовали «тигришку», в решето превратили. Бензин мы из него слили, а то горел бы, как сухой лапоть!

Ого-го-го! — захохотали бойцы, артиллеристы, летчики, танкисты над последними словами Анатолия Васильевича, а тот, выждав, когда хохот смолкнет, снова сказал: — Так теперь ступайте к своим и скажите: «Не так страшен черт, как его малюют», — и, загибая пальцы на руке: — Снаряды наши его берут? Ну не в лоб, так в бок. Наши танки быстрее, изворотливее, устойчивее… И, кроме того, «тигра» человек, ежели смекнет, может и с топором в плен взять. Вот тут у нас есть один такой герой, Петр Макарович Сиволобов… С топором в руке полонил этого «тигра». Петр Макарович, а ну-ка ко мне. Скажи им.

Сиволобов был настолько смущен, что почти не слышал последних слов командарма. Он даже не заметил, как его подсадили, как он очутился на танке рядом с Анатолием Васильевичем.

Говори, говори, Петр Макарович! — сказал тот.

Сиволобов, дрожа, начал:

Ну, что же… Ну, ей-ей… Как во сне. Ну вот, как во сне…

Ты это, братец, брось, «как во сне», — прервал его Анатолий Васильевич. — Прямо говори: смекалка. Русская смекалка. «Во сне»! Ишь чего придумал. Во сне-то так бы и проспал.

Слушаюсь, товарищ командарм! Конечно, сознательный акт, — еле слышно ответил Сиволобов и, вскинув голову, снова начал: — Да-а-а, значит, как во сне…

Заладил одно и то же, — оборвал его Макар Петрович.

А Анатолий Васильевич уже хохотал, то похлопывая по плечу Сиволобова, то легонько обнимая его.

Ничего! Ничего! — сквозь смех вскрикивал он, обращаясь ко всем. — Говорить не умеет, зато бить умеет. Говоруны найдутся, хоть море пруди. А вот таких, как Петр Макарович… Впрочем, у нас и таких много. Ничего! Спасибо тебе, Петр Макарович! Напишу отебе, буду просить Героя, — и, легко спрыгнув с танка, подойдя к Николаю Кораблеву, проговорил, показывая на пробоины: — Это вам не ножички.

Вы что меня ими ковыряете?

Не верьте первому слову.

Откровенно говоря, Анатолий Васильевич, я вам тогда и не поверил. Ну, то уже в прошлом. А теперь — вот эти два танка были вроде в бою?

В маленьком. А что?

Если я посмотрю моторы? Разрешите мне тут остаться.

Оставайтесь. Посмотрите — и к нам, прошу вас. Время напряженное. Однако, уверяю вас, ничего вы не узнаете. Погодите немного, пойдем в бой — вот тогда и смотрите.

Макар Петрович перекочевывал со всем своим имуществом в хату Анатолия Васильевича. На кровать, которую для него Галушко поставил в столовой, он иногда склонялся, но спать не мог, как не могли спать и Анатолий Васильевич и весь его штаб: генералы, полковники, майоры, лейтенанты, бойцы. Все были невероятно напряжены, гораздо сильнее, чем накануне пятого июля: ждали приказа от Рокоссовского. А Рокоссовский молчал. Он будто забыл о том, что в его распоряжении чуть северней боя стоит наготове армия Анатолия Васильевича.

На стене в хате Анатолия Васильевича висела свежая карта. На карте появились капельки, нависающие с севера и юга над Курском. К вечеру пятого июля капельки стали растекаться в разные стороны, шестого — они выросли уже в капли, а седьмого — угрожающе нависли над Курском. Макар Петрович эти капельки сначала чертил красным карандашом, затем синим, потом черным.

«Клещи», — произнес он восьмого вечером. — Я ждал, что именно здесь они выступят, — не без скрытой гордости намекнул он на тот разговор, который когда-то происходил в присутствии Николая Кораблева в хате Макара Петровича.

Анатолий Васильевич искоса посмотрел на него, понимая, что начштаба оказался в споре прав, но его кольнуло то, что вот бывший председатель райсовета разгадал намерения немцев, а не он, Анатолий Васильевич, всю жизнь военный. И, чтобы пронять Макара Петровича, он, ссылаясь на приказ, запрещающий даже разговаривать о планах, сказал:

Вам должно быть известно, что трепаться о планах не положено.

Вместе трепались, товарищ командарм.

Я не трепался. Я объяснял обстановку Николаю Степановичу.

А я вносил поправки.

Анатолий Васильевич некоторое время молчал, давя в себе неприязнь к Макару Петровичу, затем произнес:

Ты чего-то ко мне сегодня агрессивно настроен.

Устал, товарищ командарм. Прости, пожалуйста, — Макар Петрович, снова перейдя на «ты», заговорил: — Смотри-ка, товарищ командарм, а и в самом деле, что тут творится! — и зеленым карандашом «подвел» капельки на карте. — Не так воюют. Я бы не дал себя зажать в «клещи», — чуть погодя добавил он.

Ты бы. Не дал бы! Пойдем-ка лучше ночку посмотрим, товарищ начштаба, — предложил Анатолий Васильевич и первым пошел на выход, столкнувшись тут с Галушко. — Не мешай! — крикнул он ему. — Мы на минутку. Без тебя обойдется!

Позавчера через Нину Васильевну он узнал о том, что Галушко «опередил» их, и был им страшно недоволен.

Идет война, а они, как кролики: рожать надо, — проворчал он и сейчас, выходя во двор.

Небо было чистое, глубокое. И по этому глубокому небу катилась полная луна, яркая, светлая, будто раскаленная сталь. Южнее небо полыхало заревом. Зарево дрожало, тряслось, то вдруг вспыхивая, то угасая. И по этому зареву Анатолий Васильевич определил, что бои идут совсем близко, в каких-нибудь двадцати — тридцати километрах, и не только южнее, но восточнее: зарево, как серп, огибало армию Анатолия Васильевича.

Малоархангельск, видимо, взят: видишь, зарево восточнее нас? — проговорил он, обращаясь к Макару Петровичу.

Грустно, — убийственно-спокойно произнес тот. И почему-то именно вот это, убийственно-спокойно сказанное Макаром Петровичем, взвинтило Анатолия Васильевича.