Рано в его детство ворвались жгучие, холодные весенние росы, едкий дым ватры[12], медленно уходящий через отверстие в потолке колыбы[13] к низким осенним облакам.

В семь лет Мирко уже подпасок, кочует с пастухами по полонинам, ведет отару навстречу утренней заре, к водопою.

В каждом детстве есть памятные дни…

Однажды тринадцатилетний сын барона расстрелял из охотничьего ружья грачиное гнездо. Каким-то чудом один грачонок остался живым. Мирко нашел его в зарослях орешника. Вырастил. И осенью, когда грачи улетали, Мудрый (так прозвали домочадцы грача) не захотел расставаться с людьми, остался зимовать в тесной хиже лесоруба.

Умная птица потешала людей.

Бывало, даже старшие братья, раскрыв глаза и рот, удивлялись, когда Мудрый повторял вслед за Мирком:

— Барон холера! Барон холера! Барон холера!

И не было у Мирка большей радости и утехи, чем Мудрый.

Не в добрый час пришлось мальчику прибежать к двухэтажному красивому панскому дому, увитому плющом.

— Низко кланяюсь… — поклонился Мирко барону. Охваченный ужасом, маленький пастух совсем забыл, что на плече у него примостился Мудрый. — Там… — шептал Мирко, показывая в сторону леса, откуда только что спустился, — там… — запекшиеся губы мальчика жадно хватали воздух, — татуся деревом придавило… ликаря надо…

Барон Галь, которого оторвали от игры в крокет, раздосадованно что-то приказал слуге, а сам вернулся в прерванному занятию.

— Подожди, сейчас доктор выйдет, — сказал слуга.

Он торопливо ушел.

И вдруг — выстрел…

— Вот это класс стрельбы! Ха-ха-ха! — стоя с ружьем на балконе, хохотал довольный собой юный отпрыск барона.

Из кухни, помещавшейся внизу под домом, выбежала девочка, кухаркина дочка. Закусив в зубах краешек передника, она сочувственно смотрела на Мирка, который со слезами поднял с земли убитую птицу.

Потом в ребячьих снах он видел эту девочку, молчаливо разделившую с ним печаль.

Но вскоре горе куда пострашнее обрушилось на мальчика. Умер отец…

В четырнадцать лет рослый Мирко походил на юношу. Пан Галь взял его на работу в свою конюшню.

Как-то Мирко вывел оседланного коня. Пан Галь достал из кармана носовой платок и потер круп лошади. Лицо его побагровело.

— Как чистишь, дармоед!

Он изо всех сил ударил подростка хлыстом по голове.

Охваченный бешенством, пап Галь не заметил, каким ненавистным взглядом проводила его кухаркина дочка, когда он проскочил верхом мимо нее.

Иванна подбежала к юноше. Оглянулась по сторонам и шмыгнула в дверь.

— Ешь, Мирко, — девочка достала из-под фартука хлеб и гроздь винограда.

— Зачем ты пришла? Тебя опять будет бранить мама.

— И пусть…

Девочка присела возле Мирка и краем передника осторожно вытерла кровь у него на лбу.

В этот момент и появился в дверях. Галь-младший, — так его величали все слуги. На поводке у него была немецкая овчарка.

Секунду Галь-младший и Мирко с молчаливой неприязнью смотрели друг на друга.

И начался допрос:

— Что ты ему принесла?

— Я… ничего, ничего… — лепетала девочка.

— Не лги, воровка!

Он знает, что кухаркина дочка до ужаса боится собак, и с хохотом делает шаг вперед:

— Цезарь, возьми!

— Ма-а-а!!!

Мирко схватил вилы и крикнул:

— Уведи, паныч; собаку!

— Ах ты, быдло… Цезарь, возьми! — и он отпустил поводок.

Схватка подростка с овчаркой была жуткой. Но победил Мирко.

Галь-младший выбежал из конюшни.

— Это он за ружьем! — сквозь слезы крикнула девочка. Мирко настиг барчонка, сбил с ног и — бац! бац! бац!

— Мирко, убегай! Убегай! — предостерегла девочка, увидев, что из особняка выскочили слуги.

Мирко юркнул за ворота и скрылся в лесу.

Прошло пять лет…

Шумная центральная улица в городе Мукачево. Снуют извозчики. У обувного магазина остановился экипаж. Из него вышел Мирко.

Хозяин магазина, мадьяр, любезно усаживает заказчика.

— Прошу пана, ваши туфли готовы, — и он, будто жонглер в цирке, исчезает за портьерой.

Входят две молодые дамы.

Из-за портьеры появились хозяин и мастер. У мастера короткие вьющиеся волосы и черные, горячие, как уголь, глаза.

Хозяин устремляется к дамам.

Одну секунду мастер и Мирко смотрят друг другу в глаза. Потом мастер опускается на колено и тихо говорит:

— Попробуйте надеть. Не жмет?

— В самый раз. Благодарю.

И в это мгновение вместе с «чаевыми» записка скользнула из руки Мирка в руку мастера.

В девять вечера трое прилично одетых мужчин будто совершенно случайно встретились возле ресторана с вывеской «Молчи, грусть, молчи!» Владелец этого заведения, бежавший из России белогвардеец, всегда находил повод, чтобы клеветать на Советский Союз, был в почете у властей.

Притворившись изрядно выпившим, Мирко делает вид, будто отмахивается от своих «собутыльников», при этом тихо роняет:

— Уходите… Я проверю, не увязался ли за нами «тайняк».

Когда товарищи вышли, Мирко, шатаясь, подошел к стойке и, заказав еще рюмку коньяку, выпил.

Из распахнутых дверей ресторана выплескивался рокот пьяных голосов, женский смех, звон бокалов, рыдание скрипок. Мирко немного постоял на улице и, убедившись, что опасения напрасны, догнал товарищей. По глухим, безлюдным улочкам они вышли на окраину.

Остановились возле деревянной калитки. Мирко постучал.

Залаяла собака и начала рваться с цепи. Во дворе кто-то подошел к калитке.

— Что надо? — нелюбезно спросил мужской голос.

Мирко тихо произносит пароль:

— Здесь продается дом?

Загремел засов, и трое вошли в маленький дворик.

По крутой узкой лестнице они спустились в подвал. Остановились у двери. Провожатый стукнул один раз громко и два — тихо. Дверь бесшумно отворилась. Свет ослепил глаза. Они вошли в маленькую типографию под землей. Здесь печатались листовки.

Мирко взял одну и прочитал:

«Украинский народ многострадальной Карпатской Руси! Пришло время, когда ты должен сбросить тысячелетнее мадьярское рабство. Пора вздохнуть свободно. Пора покончить с мадьярским средневековым варварством раз и навсегда!

Берись за дело, народ!

Кто с косой, кто с мотыгой, кто с ружьем да пистолетом, бей и выгоняй врага с нашей земли!

Не бойся! Ты не один! За твоей спиной стоит на страже твой старший брат — СССР».

Ночь.

Глухие улицы городка, наполненные полицаями.

Мирко и Иванна расклеивают листовки. Сейчас они белеют едва заметными пятнами, но с восходом солнца ярко вспыхнут призывом к народу, вольют в истерзанные души веру в близкую свободу.

Все идет хорошо. Листовки уже белеют на рекламных тумбах, стенах, на дверях церкви.

Утром в Солотвино на базаре Мирко Ярош встретился с Олексой Валидубом. Старик уже давно помогал подпольщикам.

— Гей, гей, — усмехается Валидуб, наблюдая, с какой яростью полицаи срывают листовки, разгоняют народ, но толпы упрямо собираются на улицах городка.

Мирко и Валидуб остановились возле дороги.

— Если что случится…

Олекса Валидуб все понял без лишних слов. Сказал:

— Знаю… нем как рыба. За свой народ и смерть не побоюсь принять.

И они попрощались.

Пришел Олекса Валидуб на берег Тиссы, к плотогонам. Здесь и сыновья его.

— Верно, отец, люди говорят, будто на Карпатах уже стоят червони воякы?

— Так, так, правда…

Но той золотой осенью, схожей на весну, так и не пришло освобождение.

Мирко и многих его товарищей по борьбе бросили за решетку. Уже перед самым нападением гитлеровских орд Мирку удалось бежать из тюрьмы.

Страх и сомнения были чужды этому человеку. Вот почему за голову командира партизанского отряда «Олекса Довбуш» гитлеровцы сулили щедрое вознаграждение…

Уже после войны врагам казалось, что секретарь райкома Ярош станет «живым трупом», если мертвы его Иванна и дети, но они просчитались: у Яроша еще осталось то, чего они не властны были убить… И во всем новом, хорошем, что видит Ганна здесь каждый день, большая доля его энергии, ума, воли, труда…