— Я это прекрасно знаю, дорогой Юсуп-хан! — воскликнул полковник. — Успокоить людей нелегко, но можно.

— Что же вы предлагаете?

— У меня есть очень простой план… Надеюсь, наш разговор останется в полной тайне?

— Можете положиться на моё слово, господин полковник.

— Нужно, чтобы ваша мать, уважаемая ханша Гульджамал, поехала к генералу Калмыкову с тем, чтобы попросить царя освободить наших людей от трудовой повинности.

Брови Юсуп-хана удивлённо поползли вверх, на спокойном лице появилась явная заинтересованность.

— Вы полагаете, что это можно осуществить?

— Не в том дело, дорогой Юсуп-хан! Пусть ваша мать скажет об этом вслух, пусть об этом заговорят ваши люди. Такая весть за два-три дня разлетится но всему уезду. Соберите в доме ханши Гульджамал лучших аульных мастериц — пусть спешно ткут ковры, которые ваша мать повезёт в подарок царю. Пусть собирают деньги для приношения царю, но — собирают только от добровольно дающих, без малейшего принуждения. Я поговорю с начальником жандармерии уезда — он никуда, не сообщит, что от людей собирают деньги и ковры.

— Хорошо! — сказал Юсуп-хан и быстро облизнул языком губы. — Хорошо, а что будет потом?

— Это успокоит людей, страсти остынут. Конечно, потом до народа дойдёт весть, что ханшу якобы не допускают к царю. Но вы сами понимаете, что второй раз недовольство не дойдёт до такой степени, как сейчас. Мы спокойно выполним царский указ и избежим беспорядков в уезде.

— А как быть с собранными деньгами… и коврами?

— За ковры можно заплатить мастерицам, если они захотят. Не захотят — себе оставьте. С деньгами тоже.

— Хоп! — сказал Юсуп-хан и поднялся. — Сделаем! Вы придумали умную вещь, господин полковник. Я никогда не сомневался в вашем умении вести политические дела, но в создавшемся положении выход найти мог только по-настоящему мудрый человек. Можете быть спокойны: я сделаю всё, чтобы как можно успешнее осуществить ваше предложение.

Так закончился этот беспрецедентный разговор между начальником уезда и ханом. А вскоре люди с надеждой заговорили о том, что ханша Гульджамал, заботясь о народе, несмотря на свой возраст, лично хочет отправиться к «белому царю», чтобы попросить его о снисхождении к марыйцам.

Наиболее здравомыслящие дайхане не поверили этому. Но очень уж хотелось поверить! Да и слух стал подтверждаться: ханша собирает доброхотные приношения деньгами, чтобы не ехать к царю с пустыми руками. Это было убедительно: к самому маленькому чиновнику надо было идти с подарком, а тут — сам царь! И дайхане несли, несли последние копейки, нёс каждый, до самого распоследнего бедняка. За короткое время сумма сбора перевалила за два миллиона рублей.

Потом заговорили о том, что ханша, помимо денег, хочет повезти в подарок царю ковры особого узора и для этого призывает в свой дом самых искусных мастериц, молодых, чтобы они могли работать быстро, так как дело не терпит промедления. Дайхане без возражения послали в дом ханши лучших своих молодух.

На этом хорошие слухи кончились. Когда ковровщицы уже заканчивали работу, стало известно, что ханша Гульджамал ездила к генералу Калмыкову и что генерал не дал ей разрешения ехать с просьбой к царю. На голову генерала посыпались проклятия и пожелания скорой и бесславной смерти, но они ничего не меняли. А тут ещё стали поговаривать, что Юсуп-хан зазывает молодых ковровщиц, работающих у матери, в отдельный дом и там задерживает их до поздней ночи.

Дайхане всполошились — была одна беда, стало две! — спешно разобрали из ханского дома своих молодух. Ковры остались недотканными. Правда, совсем немного, на два дня работы, но — так и остались. Закончили их или нет, этого люди так и не узнали.

Некоторое время ждали, что ханша Гульджамал будет возвращать собранные деньги. Однако не дождались. Поделили эти деньги между собой арчины и старейшины племён или они остались в сундуке ханши, — этого люди не знали.

Пока Юсуп-хан успешно выполнял поручение начальника уезда, не терял времени и сам полковник, не сидели без дела приставы и волостные старшины. Они вызывали — вместе и поодиночке — арчинов, аксакалов и предводителей племён, убеждали, уговаривали, запугивали, льстили.

Пришла тревожная весть о том, что на Гургене среди ёмудов вспыхнуло восстание. Потом дайхане услыхали о смуте, поднятой в Теджене Алты-сопи и Эзиз-ханом. «Все тедженцы поголовно вырезаны!» — шёпотом передавали женщины друг другу страшную весть и хватались за ворот платья, моля бога отвести беду от их семей.

«В Мары полным-полно конных казаков! — сообщал сосед соседу. — Никогда казаки по сёлам не ездили, а теперь, говорят, строем направляют их в дальние селения. Это — неспроста».

Это действительно было неспроста, это была одна из деталей разработанного начальником уезда плана удержать дайхан от бунта. И план принёс свои плоды: острота царского указа стёрлась на бесчисленных слухах, дайхане, хоть и с большой неохотой, согласились с трудовой повинностью.

Чтобы установить очерёдность отправки люден, волостные и аульные старшины провели между собой жеребьёвку. Такой же жеребьёвкой должны были устанавливаться те, кто в первую очередь поедет отбывать трудовую повинность.

Однако, среди всей этой суматохи Бекмурад-бай не забывал, что у него осталось ещё два врага, с которыми следует рассчитаться, пока не поздно: Дурды и Аллак. Проще было взять второго, и Бекмурад-бай как-то сказал остроглазому Вели-баю:

— Надо воспользоваться жеребьёвкой и заманить Аллака в аул.

— Надо, — согласился Вели-бай.

— Когда он появится, мы схватим его и…

— И перережем горло!

— Не стоит. Если бы этот щенок Дурды попался, тогда… — Бекмурад-бай скрипнул зубами. — Аллака мы просто свяжем и сдадим властям. Скажем: разбойник с большой дороги. И людей наймём, которые будут кричать, что он их дом ограбил, скот угнал. Ты скажешь, что он увёл твою лошадь, — многие ещё помнят об этом. Опомниться не успеет, как откроет глаза в Сибире.

— Из Сибиря тоже возвращаются.

— Не страшно. За это время, как в сказке говорится, либо ишак околеет, либо шах умрёт, либо я к праотцам отправлюсь.

— А как мы его поймаем, Аллака?

— Сделаем так: ты поговоришь с чиновником из Мары, подарок ему сделаешь хороший. В нашей группе должно недоставать одного человека, а Худайберды, дядя Аллака, пусть вообще не попадает ни в одну группу. Тогда чиновник включит его в нашу. Понял?

Вели-бай понял, но спросил:

— А если сам Худайберды пойдёт?

— Нет, — твёрдо сказал Бекмурад-бай. — Хитра лиса, но и на неё свой капкан есть. Я ставлю капкан у водопоя.

Перед началом жеребьёвки аульчане стали собираться у дома Бекмурад-бая, потому что многие видели, что именно сюда зашли сельский арчин и чиновники из Мары. Зашли к Бекмурад-баю и ещё несколько человек аульных богатеев и яшули. Всех их доотвала накормили куриным пловом, напоили терпким душистым чаем.

Потом они вышли из дома и арчин обратился к дайханам:

— Люди! Кто пришёл, тот услышит, а тому, кого нет, вы расскажете сами. Сейчас вам скажут, кто из вас в какой группе. Каждая группа — пять человек. Они между собой сами решают: либо послать одного по жребию, либо нанять за себя человека. После жеребьёвки вы сообщите имя того, кто должен идти на трудовую повинность.

Выступил вперёд чиновник со списком и начал читать. Как правило, во всех случаях сначала оглашались имена наиболее богатых и знатных людей села. На этот раз почему-то список начался с бедняков, и поэтому дайхане внимательно следили за чиновником: нет ли здесь какого подвоха.

Но подвоха как будто не было. Закончив список группой, состоявшей из Бекмурад-бая и его братьев, чиновник заметил:

— Здесь только четыре человека. Нужен пятый.

— Чары не хватает, — тихо сказал один пожилой дайханин. — Поторопились его убить, пусть бы подумали, кто из них на повинность пойдёт.

Но дайханина никто не услышал, а чиновник, между тем, просмотрев список, сказал: