Берды остался ночевать у Оразсолтан-эдже. Стараясь дать гостю хорошенько отдохнуть, старая женщина не докучала ему разговорами. А утром, готовя завтрак заметила:

— Хмурый ты какой-то, Берды-джан, расстроенный. Не надо много думать. Судьба сурова к нам, но есть своё счастье и у бедняка. Вот живым вырвался ты из рук Бекмурад-бая — это счастье. Из тюрьмы сумел убежать — тоже счастье.

— Какое счастье у бесприютного человека! — пробормотал Берды.

— Не считай себя одиноким, Берды-джан, отца-матери нет, это не значит, что нет родного человека.

— Я не о том, эдже…

— Понимаю, милый, всё понимаю! В твоём возрасте уже собственной крыши над головой хочется, собственных детишек… Эх, была бы хорошей женой тебе Узук-джан, да порушили вашу судьбу злые люди, отрезали ей язык, немой сделали! Но не умирать же за умершим, как говорят у нас? Поживём немного, присмотрим тебе хорошую девушку, поженим вас, а там, глядишь, сердце твоё и успокоится.

— Не успокоится, эдже…

— Да, конечно, трудно забыть такую девушку, как Узук-джан…

— Оразсолтан-эдже! — перебил её Берды. — Вы остались у меня самым родным и близким мне человеком. Нет у меня от вас секретов. Послушайте, что я скажу, и если что-то не так услышите, не обвиняйте меня, потому что иначе не могу.

Он помолчал, глядя на остывающий в пиале чай. Одна чаинка на дне пиалы стояла торчком, тихо-тихо покачиваясь. Она сулила какую-то новость. Наверно, хорошую новость, подумал Берды, наверно, исполнится задуманное мною. И продолжал:

— Для меня всегда был дорог ваш бедный дом, Оразсолтан-эдже. Когда я думал о нём, он был для меня желаннее сверкающего трона падишаха, потому что в этом доме жила моя любовь. Я входил в этот дом — и весь мир сразу становился светлым и радостным. Я верил, что так будет всегда. Но однажды, когда желание встречи, как сказочная верблюдица Ель-мая, кинуло меня на свою спину и во мгновение ока перенесло из песков к порогу этого дома, мне навстречу вышла не радостная любовь, а горькая разлука. Тогда я впервые увидел ваши слёзы, Оразсолтан-эдже!

Берды скрипнул зубами. Оразсолтан-эдже тихо заплакала.

— Вы говорите, что сердце моё успокоится, когда я женюсь. О каком сердце вы говорите? То, которое было полно любовью, забрала с собой Узук. У меня осталось сердце, полное пламени и мести. Его не успокоит женщина, ему нужно другое!..

Утерев ладонью слёзы, Оразсолтан-эдже краем платья прихватила закопчённый тунче, в котором бурлила вода, налила в чайник, отбитый носик которого заменяла жестяная оправка. Вспомнилось, как в этом же самом тунче она кипятила чай, из этого же самого чайника угощала Бекмурад-бая и Сухана Скупого, не зная, что два чёрных коршуна, чёрных, как закопчённый тунче, собрались тогда, чтобы разрушить её гнездо, похитить её дорогого птенчика, её Узук. Если бы аллах дал человеку знать, что ожидает его на тернистой дороге жизни, она не угощала бы! Она бы плеснула кипятком в подлое лицо Бекмурад-бая, кипящей водой залила бы бесстыжие глаза Сухана Скупого!

— Пей, Берды-джан, — сказала она, наполняя пиалу, — пей, мой джаным. Хороший чай, крепкий, дай бог удачи Огульнияз, он хорошо успокаивает сердце.

Берды взял пиалу, подержал её в руке, снова поставил на сачак. Он не мог пить, его переполняли воспоминания, настолько живые и острые, что, казалось, случившееся произошло только вчера.

— Я пошёл искать свою любовь, Оразсолтан-эдже, пошёл искать Узук. И нашёл её. Птица любви, свившая гнездо в моём сердце, снова затрепетала крыльями. У неё были подрезаны крылья, эдже, а сердце моё — горело! Узук плакала и говорила мне: «Живую меня насадили на вертел, живую бросили на угли. Что со мной сделали, Берды-джан! Как мне быть, где искать спасения? Разве могу я теперь протягивать свою опозоренную руку к высокой ветке?» И я обещал ей, я поклялся, что отомщу, что за каждую её слезинку враги прольют десять — и этого будет мало!

— Сильны враги, Берды-джан, ох, сильны! — вздохнула Оразсолтан-эдже.

— Да, было бы проще встретиться с одним Бекмурад-баем. Но он — не один. Его поддерживает власть, он опирается на закон и поэтому делает всё, что хочет. Вы сами говорили, что всем народом не смогли заставить дивалов осудить брата Бекмурад-бая за убийство Мурада-ага. А когда Дурды расквитался за отцовскую кровь, его разыскивают, чтобы отправить в Сибирь.

— Так, Берды-джан, так! — закивала Оразсолтан-эдже. — Правду ты говоришь. Закон — гора, а кто опирается на гору, у того сердце — камень.

— Камень тоже можно разбить!

— Трудно это сделать, Берды-джан, бедному человеку не одолеть камень-закон. Ты лучше сиди потихоньку — может быть, власти забудут про тебя, не станут искать.

— Не могу… Есть люди, которые поддерживают нас, бедняков, как закон поддерживает Бекмурад-бая. Эти люди — мои друзья, русские рабочие. Они помогли мне выбраться из тюрьмы, они спросили меня: «Что станешь делать?» Я ответил им: «Уйду в пустыню. А если бог даст, с вашей поддержкой, может быть, в ауле поселюсь». Но кому известно, как упадут на землю три подброшенных альчика? Три альчика моей судьбы пока ещё не упали. Сейчас мне нужны конь и винтовка.

— Ох, Берды-джан, подумал бы ты, как трудна дорога крови! Оставь Бекмурада, аллах сам воздаст ему за его чёрные дела.

— Я воздам!.. Помните, Оразсолтан-эдже, когда первый раз уходил я искать Узук, вы говорили, что кроме как на меня, вам не на кого надеяться? Помните? И я вам что сказал? Я сказал, что лучше погибнуть человеку, чем жить обесчещенным, неотомщённым. Я не успокоюсь до тех пор, пока младшая дочь Бекмурад-бая не ляжет поперёк моего седла!

— Разве есть у него дочь на выданье?

— Есть.

— А ты откуда знаешь её?

— Сам не видел, но рассказывали, что есть. Уже взрослая, крепкая, как спелая дыня-вахарман.

— И кто тебе об этом сказал?

— Узук сказала.

— Ты видел её? — встрепенулась Оразсолтан-эдже,

— Ты видел мою бедную доченьку? Как она там живёт, как её здоровье?

Чтобы не рассказывать всего, Берды сказал, что провёл одну ночь в доме Бекмурад-бая и там случайно повстречал Узук. Конечно, со временем Оразсолтан-эдже узнает всё, и если, даст бог, Узук забеременеет, узнает, что дочь носит под сердцем его ребёнка. Но пока ещё всё остаётся на своих местах, и не нужно, чтобы старая женщина прятала от соседок глаза, когда ей скажут, что дочь вымолила наследника мужу, а она будет догадываться, чей в самом деле это наследник. Обычай есть обычай. Когда Узук станет его женой, тогда всё можно открыть, а сейчас следует помолчать даже и потому, чтобы не навлечь ненароком новой беды на любимую.

Выслушав его, Оразсолтан-эдже покачала головой, тихо засмеялась:

— Отчаянный ты, Берды-джан! Неосторожный! В самое логово зверя залез — и не испугался. Не надо так рискованно шутить.

— Я не шутил! — сказал Бердьь — Я пришёл убить Бекмурад-бая, но он ушёл и не вернулся, словно знал, что его ожидает. Ничего у меня не получилось.

— Сердце чует беду, Берды-джан, будь то сердце бедняка или сердце бая. И хорошо, что ничего не получилось. А с дочкой Бекмурад-бая ты очень правильно придумал. Если девушка взрослая, мы быстренько вас обвенчаем. Так ты и Бекмураду отомстишь и богатую жену в дом приведёшь.

— Нет, Оразсолтан-эдже, из этого тоже ничего не получится.

— Это почему же не получится? Твоей женой станет дочь Бекмурад-бая! Обязательно получится!

— Когда человек теряет направление в пустыне, ему трудно найти дорогу назад. Ещё труднее искать дорогу тому, кто заблудился в жизни. Я — один из таких. Правда, когда я сидел в тюрьме и потом вышел на волю, мне много рассказывали, говорили много интересных вещей, которыми должен заниматься человек. Я не смог уяснить все эти сложные вещи, буду ещё думать о них, но знаю одно: я должен отомстить.

— Правильно! Женившись на дочери Бекмурад-бая, ты ответишь на его злодеяние, испытаешь и месть и удовлетворение чести.

— Я понимаю вас, но недаром говорят, что сын мачехи — не брат, и чужая жена — не невестка: никакая девушка не сможет заменить мне Узук. Будь дочь Бекмурад-бая райской гурией, которая ежедневно омывает своё тело в водах хауза Ковсер, она не достойна в моих глазах ногтя с ноги Узук.