— Кто это? — спросил он, направляя луч карманного фонаря в сторону шороха.

В пятне света он увидел фигуру женщины. Она стояла, прикрывая лицо ладонями — то ли от яркого света, то ли не хотела, чтобы ее узнали. Но майор все же узнал Глафиру.

— Данишевская? Что вы тут делаете?

Глафира, услышав чужой голос, отпрянула.

— Кто там?

— Не узнали? Я из милиции, Кузьменко.

— А-а, как же, помню, — Глафира подошла ближе и поздоровалась, — здравствуйте вам! Я испугалась, думала, лихие люди. Вы хотели встретиться с Андреем Алексеевичем? Он дома. По-моему, не один он. Кажется, гость у него.

— Гость, говорите?

— Ага, если не ушел уже. Я сама недавно видела, как он прошел в калитку.

— Мужчина или женщина?

— Не разобрала. В черном каком-то балахоне, вроде попа.

— Говорите тише!

Глафира тихонько засмеялась.

— Вы что, однорукого боитесь?

Майора обожгла мысль: значит, Петрушкин на работу не ходил, остался дома специально, чтобы встретиться с кем-то. Кто же его гость? Что здесь делает Данишевская? Или ее поставили «на стрему»?

— А вы что здесь делаете?

— А что мне прикажете делать? Гуляю. Какое еще дело может быть?

— Вы его любите? — неожиданно даже для самого себя спросил Глафиру Кузьменко.

— Я никого не люблю. Мне мужа надо — хозяина в дом.

— Не обижайтесь, Глафира.

— Я уже устала на судьбу свою обижаться, зачем же мне на вас еще серчать. Любовь не терпит двуличия, обман для нее, как смерть. Я думала, что ради нее надо уметь жертвовать всем, и очутилась в колонии — не знала черных дел негодяя. Но толку что? Кайся не кайся, плачь не плачь — ничего не вернешь. Для меня теперь ночка темная милее светлого дня. — Она всхлипнула. — Да есть ли в наше время прямые и честные мужики?..

Кузьменко ощупал доски калитки, подтянулся и перевесившись стал на ощупь искать запор. Через минуту калитка была открыта. Глафира подошла к нему вплотную и зашептала:

— Осторожно, собака не привязана.

— Я не вижу ее.

— Заперта в сенях. Он всегда ее там запирает, если кто к нему приходит. Когда «черный» приходил, тоже запер.

— Как проникнуть в дом?

— Не знаю.

— Может, вы подержите собаку? Она вас знает.

— Если станет рваться, у меня сил не хватит удержать — больно здоровая.

Кузьменко прошел по дорожке к дому и постучал в дверь. Почуяв чужого, зашелся лаем волкодав, он бросался на дверь, и толстые доски ее ходили ходуном. Петрушкин не спешил открывать. Кузьменко терпеливо ждал.

— Я подам голос, может и откроет, — сказала Глафира, идя к двери, но Кузьменко строго и властно приказал:

— Отойдите сейчас же! И вообще — уходите отсюда немедленно.

Глафира, испуганная суровым тоном майора, пошла к воротам. Но когда майор снова постучал в дверь, она подбежала к нему:

— Будьте осторожны! Когда дверь откроется, пес может броситься на вас.

Слабо щелкнула задвижка, Кузьменко тут же подпер дверь плечом. И вовремя — огромный пес бросился вперед и, если бы не предосторожность майора, вцепился бы ему в горло. Послышался приглушенный голос Петрушкина:

— Эй, кто там?

— Андрей Алексеевич, откройте! Это я. — Кузьменко приложил ухо к двери.

— Кто это «я»? Говори по-человечески! А-а, товарищ начальник? Сейчас, сейчас, только собаку привяжу, еще покусает, тварь бессловесная.

В доме снова наступила тишина. Петрушкин уволок куда-то хрипящего пса. Прошло минут пять, пока дверь наконец открылась.

— Входите, входите, откуда вы на ночь глядя? С добрыми ли вестями пожаловали? Проходите.

В доме был беспорядок, какой обычно бывает в домах, где нет хозяйки. Стол заставлен грязной посудой.

— Не ждал я вашего прихода, а то бы подготовился как следует, теперь же не обессудьте, чем богаты, тем и рады.

— Спасибо, Андрей Алексеевич. Не беспокойтесь.

— Садитесь. Как же так, вы же гость, садитесь, угощайтесь.

Кузьменко прошел к столу.

— Издалека идете? — спросил неожиданно Петрушкин.

— Да вот, пропал чемодан у одного человека, гостя нашего города. Вора поймали аж в Каскелене. Оттуда сейчас и добираюсь. — Кузьменко надеялся, что Петрушкин поддержит этот разговор, но тот заговорил о своем.

— За то, что вспомнили и зашли к простому человеку, тысячу вам благодарностей, — хозяин накрыл на стол и поставил на него бутылку, — большая честь поговорить со знающим человеком. Разве сейчас с людьми поговоришь запросто? Все выгоду ищут, рабами наживы становятся. Вот, скажем, вы за чужую беду болеете, ищете, помогаете, дни и ночи покоя не знаете. А другие? Не-е-ет. Ничего тебе не сделают бескорыстно, то подмажь, то угости, не то останешься при своих интересах. Иной раз так тяжело становится, когда сядешь да подумаешь об этом. А когда хорошего человека встретишь, и на душе становится легче. Мы вот на вас смотрим со стороны и верим, что в обиду нас злым людям не дадите. А то жить было бы страшно.

Едва переступив порог, Кузьменко обратил особое внимание на расположение комнат, на обстановку. Прямо из сеней ведут двери в две комнаты по обе стороны дома. Двери открыты. В дальней комнате стоят две кровати — одна смята, другая аккуратно прибрана. В углах спальни уже завелась паутина. Всюду слой пыли. Шифоньер, видно, недавно открывали — на пыльной дверце видны следы пальцев: В комнате чувствуется легкий запах одеколона и хороших сигарет. Кузьменко внимательно осмотрел все, но присутствия другого человека — гостя Петрушкина — не обнаружил. Он показал на рюмки:

— Гостей принимали? Вы людей так сурово судите, а компанию, видно, любите.

— Товарищ начальник, и вы надо мной смеетесь? — Петрушкин сел на табурет напротив, достал из кармана пачку «Беломора» и закурил, — кому я нужен? Где уж мне гостей собирать? Это ведь гулякам: что горе, что радость — все едино, лишь бы выпить повод был. Есть тут у нас дурачок один, Савелий ему имя. Ни разу его трезвым на улице не увидишь. Жена у него давно умерла, у самого и щепки своей нет, а не знает ни слез, ни горя. Говорят, каждый день новая у него баба. А я вот однолюб... — Петрушкин опустил глаза и тяжко вздохнул, — сегодня у моей старушки день рождения. Мы его всегда вместе отмечали. Коли жива она, то вспомнит пусть. Вот и ей поставил ее любимую стопку, все легче — не один вроде, словно тут она, со мной сидит. А вы и это заметили. Ну и глаз у вас, товарищ начальник! Думал, может, Глафира зайдет — раньше-то она у нас в этот день бывала — прикупил кое-что. Да, видно, не до меня ей.

— А кто это, Глафира? — спросил майор.

Петрушкин удивился.

— Вы и в самом деле не знаете? А говорили, что в милиции есть списки всех, кто срок отбывал. Или зря все это говорят?

— Те, кто отбыл наказание — люди свободные, и права у них, как у всех. Зачем же за ними следить?

— И то верно.

Майор Кузьменко умел различать запахи разных сортов табака, одеколонов и духов. Как ни хотел Петрушкин забить легкий запах сигарет дымом «Беломора», майор определил, что курили здесь до его прихода сигареты типа «Лайка» или очень похожие на них. Значит, это может быть «Тройка». А запах одеколона очень напоминал смесь «Шипра» и «Жасмина». Видимо, человек, приходивший сюда, недавно побрился. Выходит, в доме побывал мужчина. Судя по отпечаткам пальцев, это он мог открывать шифоньер, чтобы взять оттуда какие-то нужные ему вещи... Петрушкин, видя, что майор задумался, забеспокоился, решил отвлечь его разговором.

— Товарищ начальник, а как с той женщиной, что вы задержали? Получила свое?

— О ком это вы?

— Да о той, у которой сумка жены нашлась.

— Ах, это вы о Масловой? Убежала. Скрылась. Никак не можем ее следов обнаружить.

— А говорили, что ее арестовали и следствие начали. Интересно, как ей удалось бежать? Вот ведь стерва, видно, и в милиции у нее знакомство было или же нашла себе благодетелей. Уж очень она хитрая. От такой всего можно ожидать. Жалко, что упустили ее.

— Матрену Онуфриевну убила не она, а другие люди, — и майор испытующе посмотрел на Петрушкина.