— Рады, рады дорогому гостю! Надеюсь, с миром да добрыми вестями к нам пожаловали, — говорил он тонким скрыпучим голосом, препровождая Чичикова в гостиную, которая, признаться, просто ошеломила Павла Ивановича своим видом.
Ошеломила не роскошью убранства и обстановки, а обилием птичьих чучел, находившихся здесь в таком числе, что казалось, будто на стенах не оставалось уж свободного места, потому как отовсюду глядели на Чичикова мёртвые и стеклянные птичьи глаза, да топорщились встрёпанные птичьи перья. Заметивши явное замешательство, охватившее гостя, Груздь довольно улыбнулся и с некоторым даже апломбом сказал!»:
— Как вижу, милостивый государь, вас удивила моя коллекция? Что ж, без ложной скромности скажу, что она, пожалуй, будет лучшая во всем уезде. Недаром во прошлом годе губернские наши известия поместили о ней статью озаглавленную – «Чудеса родимого края», где очень тепло отозвались и о коллекции и о вашем покорном слуге… Однако, признаться, по причине того, что временами бываю туговат на ухо, плохо расслышал, с кем имею честь…, — проговорил он скрыпучим голосом, все ещё продолжая гордиться своими пыльными «сокровищами».
— Коллежский советник, Чичиков Павел Иванович, — ответствовал Чичиков, — еду по собственной надобности в Тьфуславльскую губернию. Но не зная здешних мест и опасаясь быть застигнутым в пути ночною порою, решился завернуть до вас, будучи очарованным пленительным местоположением вашего селения и рассчитывая получить тут у вас ночной постой.
— Что же, милости просим, милости просим, — отвечал Груздь, сцепивши белые пальцы маленьких рук так, словно бы пребывая в задумчивости решал, чего бы ещё сказать Павлу Ивановичу хорошего, но, как видно не надумавши ничего лучшего, просто предложил тому садиться, чем Чичиков и не преминул воспользоваться, расположившись в большом, обтянутом полосатым шёлком кресле. Груздь, усевшись в такое же кресло супротив Чичикова, принялся молчать и, сцепивши маленькие белые ручки на маленьком же животике, словно бы продолжал о чём—то напряженно думать, может быть и вправду о том, чего бы сказать нежданному гостю хорошего.
Между двух кресел помещалась тяжёлая, орехового дерева тумба, изображавшая собою дорическую колонну, весьма искусно вырезанная неведомым мастером, и, разумеется, также увенчанная разметавшим бурые, траченные молью крылья чучелом. Глянувши на чучелу Чичиков подумал о том, что сие несчастное создание когда—то было толи орлом, толи какой иной хищной птицею, о чём можно было судить по крючковатому носу да сухим жёлтым лапам, украшенным чёрными острыми когтями. Всё же остальное более походило на облепленную перьями большую муфту, из которой кое—где уж торчали клочья ваты и тонкия проволоки.
— Это канюк, обитатель наших полей, — перехвативши взгляд Павла Ивановича и наконец—то нарушая молчание проскрыпел Груздь, — очень полезная, надобно будет сказать, птица. Хотя многия по незнанию не почитают её таковой, вот отчего и бьют нещадно.
— Позволительно ли будет узнать, в чём же заключена ея полезность,и за что, в таковом случае, ея бьют, как вы изволили выразиться? — спросил Чичиков, строя во чертах лица своего искреннюю заинтересованность,с тем, чтобы пускай и подобным манером завести хотя бы какой разговор.
—О, это очень даже просто, — встрепенувшись, отвечал Груздь, — полезность ея такого рода, что истребляя множество полевых мышей она одна сберегает хозяину целыя пуды и пуды зерна. Бьют же её просто забавы ради, либо же из боязни потравы ею куриного поголовья, до коего у нея, впрочем, никогда не бывает интереса.
— Признаться и не слыхивал о таковом. Ведь для меня они все на одно лицо. Мне что коршун, что ястреб – всё одно. Прошу меня покорнейше простить, но не вижу разницы, — сказал Чичиков.
— Прошу покорнейше простить и меня, но не могу тут с вами согласиться. Как человек, всю свою жизнь положивший к изучению птиц, должен заметить вам, что разница очень и очень заметна. Вот, к примеру, ястреб тетеревятник, — проскрыпел Груздь, махнувши рукою вправо, — а рядом с ним, на несколько вершков пониже расположен чёрный коршун. Видите, разница угадывается с первого взгляду, — и он улыбнулся с тем выражением, с каковым улыбается человек, вдруг легко и просто разрешивший некую загадку, мучавшую его собеседника долгия годы.
Однако Павел Иванович как не вглядывался в протежируемые Груздем чучелы, никакой разницы углядеть не сумел, потому как все они были муфты, да муфты, разве что только облепленные иного цвета пером, точно цветные куры на птичьем дворе, что разве только расцветкою и бывают отличны между собою.
— Да, теперь уж точно вижу, что был неправ, — соврал Чичико,в переводя заинтересованный взгляд с чучелы на чучелу, — теперь это ясно становится видным. И благодарение Господу, что привёл он меня нынче под ваш благословенный кров, дабы раздвинулись горизонты моя, дабы суждения сделались разумнее и точнее. Ибо ничего я так в целом свете не жажду, как живительной и просвещённой беседы со знатоком, который только один и знает дело в отличии от нас, простых, погрязших в заботах о насущном существовании обывателей.
Слова сии, сказанные Павлом Ивановичем произвели весьма сильное впечатление, и даже вызвали прилив румянца на узком лице просвещённого хозяина. Однако же на словах Груздь сказал, что ему вовсе не пристало рядить себя в знатоки, но вот нынешним вечером ожидает он с визитом истинного знатока, равного которому, пожалуй, и трудно сыскать и чьи чучелы, целых три штуки, как—то выставляемы были в губернском дворянском собрании, дабы украсить собою некий благотворительный вечер, проводившийся с целью поддержания образования и просвещения в среде низших сословий.
— Вот с ним—то вам, милостивый государь, всенепременно надобно бы побеседовать. Потому как одна подобная беседа стоит многих и многих прочитанных книжек, от которых, подчас, признаюсь вам, бывает мало толку, — доверительно склонившись к Чичикову, проскрыпел он.
«Стало быть, вот от чего вытянулась его физиогномия при моём появлении! И то право, как говорится: «Торговал рысака, да получил прусака». Так что, видать не дождёшься ужина, покуда не пожалует сей «истинный знаток»!..», — подумал Чичиков и покоряясь судьбе приготовился быть терпеливым, хотя со времени дрянного обеду, полученном им в придорожном трактире, о котором он упомянул даже и в письме, отправленном им в милое сердцу Кусочкино, минул немалый срок, о чём не раз уж успел напомнить Павлу Ивановичу пустой его желудок.
Посему, для того чтобы с одной стороны убить время, а с другой стороны провесть его не без пользы и принялся Чичиков делать обычные свои вопросы – об имении, о видах на урожай, о числе крепостных душ, моровых язвах да эпидемиях, и прочем, что только и нужно ему было на забиравшем его целиком поприще. Но узнавши, что имение Груздем ведётся рачительно, что об урожае тоже вроде бы не приходится беспокоиться, что в бегах мужиков почитай совсем нет, а в отношении мёртвых душ все как положено обсказано было в поданных в нужное время ревизских сказках, герой наш было совсем приуныл, однако тут же и приободрился, услыхавши, что вот у ожидаемого с визитом «светила» дела обстоят не в пример худо и в хозяйстве у того таковая дребедень, что и сказать совестно. О чём Груздь сообщил Чичикову со вздохом, явно сожалея о судьбе приятеля своего, дружбою с которым верно дорожил и гордился.
И приятель сей пришёлся как раз к слову. Ибо только произнесены были о нём заботливые речи, едва лишь успело утихнуть сожаление о печальном и горьком его уделе, впрочем всегда сопутствующем всякому истинному таланту, как заскрипел, зашуршал розовый гравий, убиравший двор, давая понять, что вот он, наконец—то и прибыл – гость! На сей раз уж точно долгожданный.
— А вот и он! Вот и он! — нараспев проскрыпел Потап Потапович и не мешкая подхватившись с полосатых кресел, поспешил, семеня ножками, вон из гостиной залы.
Чичиков услыхал как снаружи зазвучали приветствия, перемежаемые лобзанием. В высоком голосе Груздя явственно слышны были радостные тоны, на которые отзывались тоны густые и басовитые, принадлежавшие, как можно было догадаться, вновь прибывшему «светиле».