Растерянно потоптавшись подле горестно вздыхавшего приятеля своего, Груздь нерешительно подошёл к нему и обнявши тонкою ручкою за талию, проговорил с виноватою улыбкою:

— Поверьте, мон шер ами — только на постой! Клянусь вам, и в мыслях не было иного!

Из чего, услыхавши о постое, Чичиков вывел, что и впрямь обсуждаема была его персона.

— Прошу прощения, господа, дело в том, что не владея в должной мере французским языком, дающим возможность образованному человеку изъясняться высоким штилем, я, однако же, вижу, что фигура моя послужила каким—то образом причиною вашей размолвки. Посему, ежели я, не ведая того, всё же и обидел ненароком кого из вас, то поверьте, испытываю по сему случаю искреннее сожаление, и прошу покорнейше меня простить, — сказал Павел Иванович.

Услыхавши такое, оба приятеля тут же оборотились на послужившего причиною к их ссоре гостя, и переглядываясь меж собою, наперебой принялись заверять Павла Ивановича в том, что он совершенно непричастен к описанной нами выше сцене.

— Дорогой Павел Иванович, — сказал Груздь, залившись румянцем, — вы совершенно неверно расценили наш с Фёдором Матвеевичем разговор, имевший строго научную причину, по которой мы, вот уж который месяц, не можем сойтись во взглядах. Как человеку далекому от сурьёзной науки, вам сие обсуждение могло показаться странным и непонятным, но уверяю вас, причиною тут была наука, и только наука.

— Да, это так! Это совершенно, что так! — принялся поддакивать приятелю своему Мырда, — подобные обсуждения вовсе нередки в ученой среде, и даже на самом верху, в самой Академии Наук Российских обсуждается подобное, и сие, скажу прямо, может показаться непосвящённому странными и непонятными. Но простите, милостивый государь, на то она и наука, чтобы быть понятною лишь нам – ея служителям.

— Кстати, господа, а не соизволите ли пройти в мой кабинет, где вы, Павел Иванович, сумеете соприкоснуться с нашею наукою настолько близко, насколько сие только возможно? — торжественно провозгласил Груздь, и все трое под его водительством двинулись тёмным коридором туда, где словно во храме, по словам хозяина дома, должна была обретаться истина.

«Храм» сей, куда приведён был наш герой, оказался неказистою с вида весьма небольших размеров комнаткою, к тому же ещё и пропахшею карболкою. Чичиков брезгливо и с опаскою покосился на какие—то заляпанные кровью с прилипшим к ним птичьим пером железные подносы, на зловеще блещущие в ярком свете лампы, тонко и остро заточенные ножи, выложенные рядком на оббитом железом же столе, в самой середине которого помещалась квадратная деревянная доска с пришпиленною к ней тушкою большой и дохлой птицы.

Мырда, скользнувши ко столу, за которым как было обещано должен был он продемонстрировать редкостное своё умение, успел мимоходом сжать Чичикову руку чуть повыше локтя, шепнувши ему в самое ухо:

— Не теряйте надежды, друг мой. Всё сладится к обоюдному нашему удовольствию.

Чичиков, признаться, даже несколько опешился, потому как не сумел понять, что имел в виду сей виртуоз. Конечно же, ежели речь тут шла о составлении купчей на «мёртвые души», то это, бесспорно, могло бы доставить Павлу Ивановичу большое удовольствие, однако он никак не мог взять в толк того, откуда Мырда узнал о его тайных поползновениях на предмет приобретения у него мертвецов. Но тут ничего путного не шло ему на ум.

Однако размышления его на сей счёт прерваны были в весьма короткое время, ибо увиденное Чичиковым «волнующее» мастерство «светилы» не оставило Павла Ивановича равнодушным и он выбежавши стремглав из «храма науки» почувствовал, как замечательный ужин, доселе мирно варившийся в его желудке, вдруг рванулся куда—то вон из него и неудержимо полетел вверх, по направлению к глотке.

Мы опустим те сцены, что последовали далее и вернёмся к нашим героям, когда они уже сызнова собрались в гостиной зале, оставивши труды, направленные до прославления познания и науки. Павел Иванович, чей организм претерпел ущерб от полученных в кабинете хозяина впечатлений, был отпаиваем хересом, что должен был вновь уравновесить внутренние его силы пришедшие в упадок.

— Так—то, батенька, так—то! Нелёгкая это стезя: научные изыскания! Тут акромя желания да интересу потребны ещё и воля, и характер, — посмеиваясь, говорил ему Груздь, вновь подливая хересу, который и впрямь был недурен. — Это для непосвящённого наука лишь баловство, цацки да бирюльки. На самом же деле сие есть занятие строгое, непростое и требующее весьма глубокого проникновения в предмет, — с назиданием продолжал Груздь.

Услыхавши о требовании наукою «глубокого в себя проникновения» Чичиков, который было уже отошёл от случившегося с ним неприятного происшествия, снова позеленел лицом, вспомнивши пришпиленную к столу дохлую птицу, и то, что проделывал с нею Мырда обследуя тушку толстыми своими пальцами. Желудок его тут же вновь свело спазмою, но по счастью на сей раз, обошлось без катастрофы. Видать херес и вправду подействовал на него укрепляюще.

— Пейте, пейте, милостивый государь, я ведь обещал, что херес вам поможет, — говорил Груздь, — кстати, не велите ли подать какого—нибудь кушанья, потому как негоже ложиться с пустым желудком на ночь.

Услыхавши о еде, Чичиков решительно замотал головою, потому как одна лишь мысль о птичьих кушаньях Груздя показалась ему непереносимою, и он поспешно глотнул ещё спасительного хересу.

— Вы напрасно отказываетесь, — вступил в разговор Мырда, — еда имеет первейшее значение для поддержания сил человечьего организма, не в пример многому другому.

— Слушайте, слушайте Фёдора Матвеевича, потому как в отношении полезности разного рода кушаний он у нас непревзойдённый авторитет, — сказал Чичикову Груздь.

— Право слово, господа, я бы с удовольствием, но никак не могу. Не чувствую в себе аппетиту, а без этого сами понимаете…, — вновь отказался Чичиков.

— И напрасно, надобно есть и без аппетиту! Я бы вам сейчас рекомендовал, к примеру, хорошо прожаренный кусок мяса. Потому как изо всего прочего мясная диета является наиболее полезною. Да в том и нет ничего удивительного, ведь человеческий организм, почитай, что весь состоит из мяса, — сказал Мырда. – Посудите сами, ведь ничто не укрепляет так все наши силы, как мясная пища. От неё в организме зарождается как бы стихия огня, мысли становятся ясными, мышцы наливаются силою и даже стул делается крепким. А что некоторые выскочки говорят, будто от мясных диет часты запоры, так не слушайте их. Таковое говорить можно лишь по незнанию. Ибо причиною запора при мясной диете служит нежелание самого организма расставаться со столь полезным, дающим ему силы продуктом, каковым является мясо, покуда организм не высосет из сего продукта все полезные соки его до конца.

— Ох, признаться, господа, мне бы сейчас простоквашки кисленькой…, — начал было Чичиков, но сие робкое его пожелание тотчас же было отвергнуто просвещённым Мырдою.

— Любезный друг мой, о чём это вы толкуете?! Ну какая простоквашка?! Поверьте мне, как много испытавшему и познавшему на сем поприще. От неё вам сделается только хуже. Потому что нет ничего губительнее для нашего с вами здоровья, чем кушанья молочные. Ведь от них, и это вам скажет каждый, организм производит большое количество слизи. Все соки нашего тела разжижаются, члены слабеют, человек делается апатичным, меланхоличным, а за сим следуют многие заболевания. Да вы и сами о том можете судить хотя бы даже и по стулу. Вспомните, каковым бывает ваш стул после молочных кушаний? Он бывает жидок и светел, что уже есть признак болезни, не в пример стулу, сопутствующему мясным блюдам. Стул это великая вещь, друг мой! — сказал Мырда, поднявши для вящей убедительности вверх свой большой палец и поглядывая на Чичикова с назидательной, блещущей сквозь стёклы его очков, улыбкою.

— Я ведь говорил вам, Павел Иванович, что беседа с таковым человеком, как Фёдор Матвеевич стоит многих и многих прочитанных книжек. Ибо не все, что пишется в книжках — истина. Многое узнаешь лишь из собственного опыту, доходя своим же умом. А в обширности ума Фёдора Матвеевича убедится каждый, потому что у него что ни слово – то открытие, что ни фраза – то удивление и восторг. Сознайтесь, где и когда могли бы вы получить столь обстоятельные пояснения в отношении пищи, как те, что даны, были вам в одну только минуту, можно сказать, походя, играючи, — сказал Груздь Чичикову, а затем оборотясь к Мырде продолжал. – Браво, друг мой! Браво! Не устаю поражаться обилию ваших интересов и тонкому толкованию, казалось бы, обычных, но невидимых досужему взгляду вещей. Этот ваш пассаж о стуле мне надобно будет обязательно записать и обдумать как следует на досуге. Я уж сейчас, признаться, вижу, каковые здесь могут открываться горизонты, даже и для медицинской науки. Браво!