Вообще же он знал, что делает. Если вся его ложа начнет свой день с медитации и предыдущим голоданием в сочетании с бессонницей введет себя в состояние особой легкости, да еще и подышит как надо не менее десяти минут, — любой прохожий, интересующийся, как пройти в какой-нибудь главхрумхряп, будет принят за Стража порога, и вечером все в деталях отчитаются, как преодолели первую ступень. Проблема, конечно, с блеском сокровищ, — но при удачной погоде что же не блестит?

Кого это я видел недавно со шрамом, задумался Даня. Господи Боже, да ведь это мой Карасев с Защемиловской. Мужчина, шрам, чемодан… Неужели я настолько продвинулся? Впрочем, каков порог, таков, верно, и страж.

Ранним воскресным утром, проголодав всю субботу в буквальном соответствии с указаниями, Левыкин приступил к медитации. Грех сказать, он не очень-то верил в Стража и хотел чистого эксперимента. На улице много народу — каждый полезет с вопросами, пойти отличи, где страж. Кроме того, если речь о сокровищах, которые могут ведь явиться в произвольной форме, вплоть до еды, — что нам за нужда делиться с кем ни попадя? День был превосходный, безветренный, синий и ясный. Чувствуя себя необыкновенно легким, Левыкин уселся посреди комнаты в позу, казавшуюся ему пресловутым «Лотосом», руками дотянул непослушные ноги до отдаленного подобия требуемого узла, и принялся медитировать по остромовской методе.

Поначалу ему, как обычно, не представлялось ничего, то есть он видел серую колеблющуюся тьму и полагал, что это занавес, отделяющий его от тонкого мира. Потом под веками стали расплываться вибрирующие круги, и Левыкин понял, что это знак. Далее ему открылся золотистый коридор, то есть это Левыкин так думал, что он открылся. В действительности солнце вышло из-за облака, и под веками Левыкина, сидевшего лицом к окну, стало оранжево. Периодически задерживая дыхание, а потом принимаясь дышать усиленно и глубоко, чтобы окончательно расчистить чакры, ученик увидел, как в глухой золотистой стене отворяется дверь и оттуда выходит некто в чалме. Мысленному взору Левыкина представился слуга из толстой книги арабских сказок, читанных им в одиннадцатом году, на одиннадцатом году жизни. С поклоном он предложил Левыкину бессмертие, после чего исчез. Все это было не то. Не открывая глаз, Левыкин расплел и снова заплел ноги. По нижнему краю черного квадрата забегало что-то вроде кролика, но бессмертия не предложило. Левыкин сосредоточился и принялся считать от ста пятидесяти задом наперед. Явилась мысль о сыре, о большом, ржаном бутерброде. Левыкин отогнал ее. Явилась мысль об окороке. Окорок помахал хвостом перед Левыкиным, но ничего не предложил. Прибегая к последнему средству, Левыкин произнес первую из формул окончательного вызова. Явился небольшой пушистый осел, почему-то розовый. «Я молю тебя оставить твоё убежище и связаться со мной, — обратился к нему Левыкин согласно формуле. — Я приказываю и заклинаю тебя именем Предвечно Всетворящего явиться без шума и зловония, чтобы ответить ясно и понятно, слово за словом, на все вопросы, которые я задам тебе, а если откажешься, тебя принудит повиноваться Власть божественного ADONAY, ELOIM, ARIEL, JEHOVAM, TAGLA, MATRON и целая иерархия высших сущностей, которые заставят исполнить всё против твоей воли. Venitu, Venitu[18], или ты испытаешь вечные муки с помощью Прута Уничтожения». Осел исчез, убоявшись прута. Левыкин задышал глубже. Явился латинист Арсений Степанович и сказал: Левыкин, но ведь все это чушь! Левыкин прогнал его. Страж порога не мог быть латинистом. Дух задерживался. Пора было произносить второе заклинание, но Левыкин не мог решиться, ибо после него оставалось только третье, а в третьем на карту ставилось слишком многое. «Ты упорствуешь, но я не дам воли моему гневу, — начал про себя Левыкин. — Ты непокорен, но я знаю, как смирить тебя. О великий дух, без шума и злоречия явись передо мною, чтобы в понятных и учтивых выражениях отвечать на вопросы, которые волнуют меня, ибо я стремлюсь» — и тут он начал ощущать приближение чего-то, что было страшно и необыкновенно приятно; подобное чувство бывает в подростковом сне перед извержением, — но здесь оно было как бы мозговым, и Левыкин почти не удивился, когда раздался резкий звонок и к двери по коридору прошаркала соседка Самсонова: кого-то она сейчас увидит?

Он услышал самсоновское пи-пи-пи и чужое страшное бу-бу-бу. Он не открывал глаз, страстно надеясь, что теперь пронесет, что это все-таки не страж порога, что не мог же всеведущий дух нажать звонок и явиться через дверь, — но тут к нему постучали, и он, в полном соответствии с уроком, повторил: «Venitu, Venitu! In subitum!», столь властно звучавшее в устах Остромова.

Дверь отворилась. Левыкин в панике открыл сначала один глаз, потом другой. В иное время он сам бы расхохотался над этим парадоксом, но теперь ему было не до смеха. Перед ним стоял управдом Михаил Ступкин.

Трудно было сказать, кто из них больше удивился. Ступкин увидел жильца в одном трико, с полузакрытыми глазами и заплетенными ногами; Левыкин увидел человека, в чью связь с тонкими мирами не поверил бы и в кошмарном сне.

Почти не разжимая губ, стараясь передавать мысль телепатически, Левыкин вдумчиво посмотрел на управдома, топтавшегося в дверях, и повторял латинское приветствие, сводившееся к благодарности за визит. Ступкин заговорил первым.

— Я все, конечно, понимаю, но меня вызвали, — сказал он, что было сущей правдой. — А вызвали меня, гражданин Левыкин, ваши жильцы, потому что вы ночью свет жжете, нарушая режим экономии, а также курите на кухне, что препятствует…

Левыкин окончательно уверился, что перед ним дух. Никто, кроме духа, не мог знать, что он курил в кухне.

— Дай мне имеющееся у тебя, — ровным трансовым голосом заговорил Левыкин. — О великий дух, если ты пришел, дай мне то, что ты скрываешь!

Видимо, дух не ожидал от Левыкина такой подготовленности, потому что явственно смешался и побледнел.

— Что вы говорите? — переспросил он подобострастно.

— Я говорю, приказываю и заклинаю: дай мне то, что у тебя в избытке, дабы я смог вернуть это людям. Дай мне свое сокровище, и тогда я не стану мучить тебя.

— Какое сокровище, что вы говорите, какое сокровище, — испуганно шептал Ступкин, ретируясь.

— Стой, или власть над тобой перейдет ко мне навеки, — предупредил Левыкин. — Ты знаешь, какая власть мне дана, и потому откроешь мне свои тайны еще прежде, чем я прибегну к заслуженным тобою мерам…

— Отчего же меры? — тупо спросил Ступкин.

— Я тебе говорю, сокровища твои мне давай! — развивал успех Левыкин. — Или я не знаю, что ты скрываешь? Я все знаю, что и где у тебя, в нижнем мире и верхнем! Я давно слежу!

— Я минуточку, минуточку, — повторял Ступкин, — я только к себе сбегаю и все вам… Прошу вас пока не сообщать…

— Amor, amor, baralamensis, paumachie, apoloresedes, Genio, Liachide! Voco vos! — На всякий случай Левыкин повторил это трижды, чтобы дух далеко не ушел. И действительно, не успел он произнести так называемый Малый магический круг, как Ступкин уже вырос на пороге.

— Вот, принес кое-что, — говорил он со сладкой улыбкой. — Со своей стороны могу ли я надеяться…

— Если ты дашь мне то, чего я ищу, я не буду делать, чего ты не хочешь, — Левыкин сам поражался гладкости и звучности собственных слов, ему словно диктовали их. Остромовские практики действовали, включались резервы. — Моему слову ты можешь верить, как я поверю твоим знаниям. Откройся же мне!

— Вы поймите, — бормотал управдом, — никакого злого умысла… Возьмите в расчет. Наша работа какая? Я никогда ни взяток, ничего. Но тут говорят: пропиши, и я вписал. Вижу, человек порядочный. А что из Луги, так что же из Луги, в Луге тоже люди…

Он сбивчиво излагал историю какой-то своей бесчестной прописки, внес кого-то в книгу против правил, разрешил проживание, но не просто же так, люди пристойные…

— А она мне: на. Я дома развернул — и вот. На что мне? Вот, возьмите. Там уж на усмотрение. Но только, пожалуйста…