— Вы не хотите мне ответить? — спросила девушка. — Что-ж, не надо.

Первое, пришедшее ему в голову объяснение его вопросу и молчанию было не особенно удачным, но, за неимением лучшего, он ухватился за него:

— Простите, пожалуйста. Видите ли, я иногда заговариваюсь. Это от усталости. Я очень устал.

Она посмотрела на него внимательнее, чем за все время до этого и сказала:

— Вы какой-то странный. И не похожи на других… энкаведистов.

— Может быть, — согласился он. — Только отчего же странный?

— Так мне кажется…

Помолчав, она спросила:

— Вы, наверно, мой новый следователь.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, Я случайно попал в здешний отдел НКВД и… хочу вам помочь.

— Что-ж, спасибо, — сказала она. — Если это правда, то, впервые в жизни, я буду благодарна энкаведисту.

— Но ведь я, — начал Холмин и осекся, вспомнив о своем новом начальстве.

В камере повисло неловкое молчание. Говорить было больше не о чем.

— Вы еще хотели о чем-то спросить? — обратилась к нему девушка без прежней, ярко выраженной враждебности в тоне и словах.

— О чем же еще? У меня больше нет вопросов. Я, пожалуй, пойду. А вам желаю всего хорошего, — ответил Холмин.

— Прощайте, — сказала девушка.

— Лучше до свиданья, — возразил он. — Хорошо?

Она улыбнулась впервые за все время разговора с ним.

— Хорошо…

От ее улыбки его сердце радостно дрогнуло, и он вышел из камеры, взволнованный этой встречей и предчувствием чего-то неопределенного, смутного, но сулящего счастье, в будущем.

Глава 9

Дуся-буфетчица

Придя из тюрьмы в отдел НКВД, Холмин не застал там Бадмаева, Его личный секретарь — юнец в мундире с лейтенантскими знаками различия на воротнике — дал на вопрос Холмина неопределенный ответ:

— Товарищ начотдела поехал ужинать, а когда будет — неизвестно. Но не раньше десяти часов.

Холмин вышел в коридор и остановился там в раздумья. Времени до предполагаемого возвращения Бадмаева было более, чем достаточно; часы только что пробили семь.

«Что же мне делать? — думал он. — Ждать Бадмаева? Или отложить разговор с ним до завтра? Нет, надо поговорить сегодня. Главное — об Ольге Громовой. Так что же делать сейчас? Разве тоже пойти ужинать в отдельский буфет? Может быть, меня уже прикрепили там на пропитание».

Он вспомнил, что с прошедшей ночи еще ничего не ел и это сразу вызвало у него аппетит. По коридору как раз проходил энкаведист, видимо следователь, с пачкой зеленых папок под мышкой.

— Послушайте, — обратился к нему Холмин. — Где здесь у вас буфет?

Тот окинул спросившего быстрым щупающим взглядом и бросил на ходу:

— В первом этаже. Рядом с комендатурой.

— Благодарю вас! — крикнул вслед ему Холмин и спустился по лестнице в первый этаж.

Буфет отдела НКВД занимал довольно большую комнату и был похож на что-то вроде бара. В нем стояло десятка два столиков, накрытых клеенкой вместо скатертей и декорированных букетами искусственных цветов в вазах; возле каждого из столов было по три полукресла с ситцевой обивкой. Вдоль стены, противоположной к входной двери, в четыре ряда тянулись узенькие полки, уставленные бутылками, банками с соленьями, стаканами и горками тарелок. Перед полками разлегся массивный комодообразный прилавок, по обе стороны которого, в ящиках под стеклом, красовались закуски весьма аппетитные на вид. В общем же буфет был скромный, без претензий на роскошь и под стать второстепенному отделу НКВД провинциального южного города.

Ужинающих было мало; в одном углу четверо конвоиров в черных шинелях пили пиво, в другом — какой-то энкаведист сидел задумавшись над тарелкой супа, За прилавком скучала девушка, показавшаяся Холмину знакомой. Присмотревшись к ней, он узнал ту, которая прошлой ночью приносила ему ужин по приказу Бадмаева.

Холмин подошел к прилавку и поздоровался с нею. Девушка встрепенулась.

— Это вы, товарищ агент. А я вас ждала еще утром.

— Ждали? Почему? — удавился он.

— Да мне Дондеже сказал, чтобы прикрепить вас к нам на питание. Думала, что вы завтракать и обедать придете. А вас все нету и нету.

— Ну, вот я пришел ужинать. Чем вы меня угостите?

— Есть борщ и суп. На второе — рагу, шницель и блинчики с мясом. Закуски выбирайте сами, но могу посоветовать балык и маслины… Очень хорошие.

— Ух, какая роскошь! — воскликнул Холмин. — Не знаю даже, что и выбрать. В тюрьме я о таких вещах и мечтать не мог. Да и на воле их видел не часто.

— Так может, мне за вас выбрать?

— Пожалуйста, Дуся… Ведь вас так зовут?

— Да. А вас?

— Меня — Холмин… Александр.

— Я буду вас называть Шурой. Не возражаете?

— Нет, отчего же? Если вам так нравится…

— Вот и отлично. Познакомились, значит.

— Я очень рад, — вежливо сказал он.

— И я тоже! — простодушно воскликнула она. — Так я вам сию минуту принесу ужин.

Холмин занял столик возле самого прилавка, подальше от компании конвоиров и задумавшегося над супом энкаведиста. Дуся принесла ужин, бутылку вина и два стакана.

— А это зачем? — не без удивления кивнул он на стаканы.

Девушка улыбнулась.

— Хочу выпить за ваше здоровье. И вообще составить вам компанию. Не возражаете?

— Нет, конечно. Садитесь, пожалуйста, — поспешил ответить он.

Дуся села за столик и, наливая вино в стаканы, сказала:

— Скучно у нас тут. Народ, все больше, молчаливый. И поговорить не с кем. С этими, — указала она глазами на пивших пиво конвоиров, — не разговоришься. Из всех работников отдела только один Дондеже и разговорчивый.

— Вы хорошо с ним знакомы? — спросил Холмин.

— Как со всеми тут, — ответила Дуся. — Познакомилась, когда начала работать в буфете. Он, понимаете, — она запнулась, — хочет со мной… время проводить. Тоже мне кавалер. Старый хрен.

— Ну не очень старый, — возразил Холмин. — Ему, наверно, только шестой десяток лет пошел.

— В дедушки мне годится, — сказала Дуся.

— А вам сколько же лет, если не секрет?

— И сама точно не знаю. Может, восемнадцать, а то и все двадцать.

— Как же это случилось, что вы свой возраст не знаете?

— Очень просто. После войны, во время разрухи, мои родители померли с голоду. Я была совсем маленькой и воспитывалась у чужих людей. Они были злые, я сбежала от них и беспризорничала. Вот и не помню свои годы.

На глазах девушки, при воспоминании о пережитом, показались слезы и Холмин поторопился переменить тему разговора:

— Вы, Дуся, начали мне что-то рассказывать о капитане Шелудяке.

Она махнула рукой.

— Что про него рассказывать? Хитрый он очень. И страшный.

— Вот как? В чем же заключается его хитрость и чем он страшный?

— Он под начальника отдела подкапывается так хитро, что сразу и не заметишь. Тихой сапой. Делает вид, что он друг-приятель Бадмаева, а сам на его место мостится. А страшный потому, что в отделе, как бы, главный палач. Скольких он людей замучил — и не перечтешь.

— Вам, Дуся, не страшно разве и не противно с ними работать?

В глазах девушки появилось тоскливое выражение и она сказала со вздохом:

— Что делать, Шура? Это все-таки лучше, чем беспризорничать или в тюрьме сидеть. На воле мне ходу нет. Попробовала было там в столовке работать, так сразу в тюрьму посадили. Кто-то украл на кухне три кило картошки, а на меня, как на бывшую уголовницу, свалили. Эх, да что говорить? Давайте лучше выпьем за ваше здоровье.

— И за ваше, Дуся.

Они чокнулись и выпили. Подперев голову рукой, девушка окинула его внимательно — продолжительным взглядом. Он невольно смутился, провел ладонью по своей коротко стриженой по-тюремному голове, потрогал себя за картофелеобразный нос и подумал:

«Чего это она мною залюбовалась? Нашла чем. Вид у меня, наверно, ниже всякой критики. На закоренелого бандита смахиваю после тюрьмы».

Дуся продолжала его рассматривать. Смутившись еще больше, он спросил: