— Что вы на меня так смотрите?

— Хочу вас спросить, — нерешительно ответила она.

— О чем?

— Да мне Дондеже про вас рассказывал, что будто вы знаменитейший сыщик и крупный спец по уголовщине. И будете искать руку майора Громова. Правда это?

«Вот почему она мною заинтересовалась. Любопытная девица», — подумал Холмин и сказал:

— Никакой я не знаменитый. Это выдумка. А руку майора Громова действительно ищу. Вы о ней ничего не знаете?

Дуся всплеснула, руками.

— Да как же можно про нее знать? Она же совсем тайная. Про нее никому в отделе неизвестно ничегошеньки.

— А если вы узнаете, то скажете мне?

— Конечно, скажу. Только через кого же я узнаю?

— Ну, за вами здесь, наверное, многие ухаживают?

Девушка покраснела.

— Не многие, но…

— Но кое-кто. Их и порасспросите.

— Хорошо. Договорились.

«Вот и есть у меня помощница. И, как будто, неплохая. Девушка бойкая и в делах отдела НКВД, кажется, хорошо осведомлена», — подумал Холмин.

— А что вы знаете о Громове? — спросил он, решив выпытать у девушки хоть какие-нибудь сведения.

— Мало знаю, — ответила она, — хотя и живу недалеко от его квартиры; на одной улице, через два дома. Понапрасну расстреляли Громова, Никакой он не враг народа: наоборот, очень хороший и приветливый человек был. А дочка его хуже.

— Чем? — вырвалось у Холмина, удивленного таким заключением Дуси.

— Гордая она очень. Нос высоко задирает. Ни с кем не знакома и ни на кого не смотрит, — объяснила девушка.

— Может быть, гордая потому, что красивая? — предположил Холмин.

Дуся презрительно фыркнула.

— Тоже нашли красавицу. Бледное худосочие. Вот у нас в отделе некоторые в нее повлюблялись. — «Ах, какая красавица громовская дочка». — говорят. А что в ней такого особенного? Да я красивее ее.

Холмин взглянул на возбужденную и раскрасневшуюся девушку внимательнее, чем за все время разговора до этого и должен был признаться, что она, хотя и уступала в красоте Ольге Громовой, но все же была очень хорошенькой. Кокетливая, пухленькая брюнетка небольшого роста, но стройная и девически свежая, с румяным личиком, лукавыми черными глазами и задорно вздернутым носиком, могла увлечь многих. В другое время и Холмин не преминул бы поухаживать за нею, а, может быть, и влюбился бы в нее, но теперь все мысли и сердце его были полны Ольгой Громовой.

— Так что никакая она не красивая, — продолжала Дуся, видимо считавшая дочь майора своей соперницей. — а просто гордячка, Фря и больше ничего. Не люблю я ее.

— Как можно ее не любить?! — с жаром начал Холмин и осекся.

В глазах девушки промелькнуло что-то похожее на ревнивый огонек.

— Шура! — воскликнула она. — И вы туда же?

— Да я о ней и не думаю, — не особенно убедительно возразил он.

— Ох, Шура, думаете. Я уж вижу, — сказала Дуся. — Только ничего у вас не получится. Со своей гордостью отошьет она вас. Да и возрастом вы ей не подходите. Вам сколько лет?

— А сколько дадите?

— Дам под тридцать.

— Меньше, Дуся, меньше. Только двадцать четыре. Это меня тюрьма немного состарила…

Разговор об Ольге Громовой он постарался замять. Они выпили еще по стакану вина и расстались друзьями. Дуся сказала ему на прощанье:

— Вы приходите в буфет почаще. Как есть захочется, так и ко мне. Вам подкормиться надо после тюрьмы. Я вам всегда что-нибудь вкусное приготовлю. Вы про это не забывайте.

— Спасибо, Дуся. Не забуду, — пообещал Холмин.

Он пошел к двери, но, вспомнив о данном ему в камере поручении, остановился на полдороге.

— Кстати, Дуся… В тюрьме я встретил одного заключенного. Он, кажется, ваш знакомый. Митька Свистун. Вы его знаете?

Брови девушки нахмурились.

— Знаю. А что?

— Он просил вам передать…

Холмин остановился, подыскивая выражения помягче, в которых он мог бы изложить слишком категорическое требование урки. Найти такие выражения, он, однако, не успел, так как Дуся опередила его.

— Знаю, что Митька передал. Чтоб я с энкаведистами не путалась. Он это уже в четвертый раз передает. Так я ни с кем и не путаюсь. И со Свистуном не буду. Пускай не надеется. Рвань такая.

Глаза девушки гневно сверкали.

— Ну-ну, Дуся, не надо сердиться, — успокоительно заговорил Холмин. — Быть сердитой вам не идет.

— Понятно, не идет. Это я тоже знаю, — кокетливо улыбнулась она.

Глава 10

«С комприветом от Ежова!»

Поговорить наедине, с Бадмаевым, как того хотел Холмин, ему не удалось. Когда он из буфета пришел в кабинет начальника отдела, то застал там и капитана Шелудяка. Пришлось разговаривать при нем.

«Вот спутники неразлучные. Друг друга сожрать готовы, а не расстаются; всегда вместе»— с досадой подумал Холмин и обратился к Бадмаеву:

— Гражданин начальник! Мне удалось установить кое-что относящееся к «делу о руке майора Громова».

Тяжелым рывком начальник отдела поднялся с кресла, и бас его радостно дрогнул:

— Правда? И есть надежда разоблачить эту растреклятую руку?

— Пока ещё нет, — ответил Холмин.

— Тогда, что же вы установили?

— Что арестованные вами Селезнев, Ищенко и Захарчук невиновны и ничего о «руке» не знают.

— Не много же вам удалось установить, — разочарованно прогудел Бадмаев, опускаясь в кресло.

— Не все сразу, гражданин начальник. — сказал Холмин.

— Товарищ начальник, — поправил его Бадмаев. — Ведь вы теперь наш внештатный агент.

— Пусть будет по-вашему, — согласился Холмин. — Так вот, товарищ начальник, арестованных нужно освободить.

По плоской физиономии Бадмаева прошла тень удивления.

— Как освободить? Зачем? — спросил он.

— Сие невозможное дело, — тонкоголосно вступил в разговор капитан Шелудяк.

Заранее обдумавший этот разговор Холмин, без труда нашёл приемлемое для энкаведистов объяснение:

— Освободить для того, чтобы они не путались в следственном деле о «руке».

Начальник отдела мотнул вдавленным подбородком на своего заместителя:

— Ты эту тройку арестованных сильно разрисовал?

Шелудяк вытянув вперед физиономию, откликнулся фальцетом:

— Директора гостиницы не особо чтоб, поелику он старый коммунист, а сапожника и коридорного, как положено.

— Вот видите, — повернул Бадмаев подбородок к Холмину, — какое дело получается. Директора еще, пожалуй, можно выпустить, а остальных никак. Ведь они теперь, для антисоветской пропаганды могут служить образцами.

— Наипаче показательными, — вставил Шелудяк.

Холмину усилием воли удалось, хотя и с трудом, выдержать взгляд энкаведиста и спокойно ответить на его вопрос.

— Я прежде всего, беспокоюсь о пользе для дела, товарищ начальник.

— Это, конечно, хорошо. — сказал Бадмаев. — но я против освобождения Громовой.

— Поскольку врагиня явная, — визгливо добавил Шелудяк.

— Но, товарищи…

Восклицание Холмина оборвал звонок одного из телефонов, стоявших на столе начальника отдела. Бадмаев взял трубку и, приложив ее к уху, стал слушать. Постепенно его плоское, выхоленное лицо бледнело, потом начало сереть, принимая пепельный оттенок. Послушав с полминуты, он бросил трубку на аппарат и торопливо поднялся с кресла.

— Дождались, товарищи! В комендатуру только что прибыл особоуполномоченный Ежова. Произвел там панику, обругал всех и сюда идет.

Визг Шелудяка снизился до шепота:

— Держись, начинается! Предвижу терзания и чистку на все сто.

Бадмаев в волнении заходил по кабинету, растерянно гудя басом:

— Что делать, что делать? Приехал-таки. А у нас с чисткой неблагополучно. Следственные дела затягиваются. План арестов врагов народа не выполнен. По расстрелам тоже недовыполнение… С Угро отношения испорчены и он нам свинью, наверняка, подложит. А тут еще эта растреклятая «рука майора Громова». Что делать?

— Ну и дела. Совсем неважнец. Зело хреновые… Крышка… вотще… засыпка… вкупе…

Глядя на них. Холмин еле сдерживал смех. Набегавшись по кабинету, Бадмаев остановился перед ним.