ФИДЕЛЬ КАСТРО

Через оконное стекло в комнату проникали лучи солнца, зарождался ясный, по-кубински мягкий зимний день. Фидель Кастро стоял у окна, его руки были скрещены за спиной. Он задумчиво смотрел вдаль.

— Разрешите? Товарищ, которого вы ждете, прибыл.

Кастро повернулся:

— Пусть войдет.

Вошедший, одетый в штатское, вытянулся по стойке "смирно" и попросил разрешения доложить важный вопрос. После разрешающего жеста он заговорил, стараясь излагать дело кратко, но четко и уверенно:

— Информация не вызывает сомнений. Они собираются взорвать здание театра с помощью ракеты. И снова для прикрытия намерены использовать эмигрантов.

Фидель Кастро погладил бороду. Слегка нахмурившись, он бросил задумчивый взгляд куда-то в сторону, будто стараясь найти объяснение столь абсурдному решению.

— Они, должно быть, совсем потеряли разум, если не думают о невинных жертвах, которые могут быть. Им недостаточно преступлений, совершенных по всему миру. Слепцы, они не понимают, что революция необратима. Даже если убьют всех нас, им все равно уже не ликвидировать ростки свободы, пустившие корни на нашей земле. Да разве им это понять! Они тогда перестали бы быть собой!

— Что нам следует предпринять?

— Мы должны выполнить принятое постановление. Программа не подлежит никаким изменениям. Нужно отмобилизовать все средства обороны. Посмотрим, осмелятся ли они тогда. Пусть увидят, что революция умеет защищаться. Они нас, конечно, свирепо ненавидят из-за своих провалов. Сколько же злобы у них накопилось против тех, кто соберется на съезд… Взять хотя бы Во Нгуен Зиапа, сколько они охотились за ним в джунглях, пытаясь заманить в ловушки, как хотели уничтожить его, и сколько раз он оставлял их в дураках. Им было мало позора совершенной агрессии, они добавили позор поражения и трусливого бегства, а теперь хотят совершить новое преступление. Мы предпримем всевозможные меры. В конечном счете их вновь ждет позор. Им не удастся застать нас врасплох. Можешь быть спокойным. Что касается нашего человека там, то пусть возвращается. Полагаю, что это будет самым разумным. Как это сделать, вы знаете лучше меня. Координируйте свои действия с военными и товарищами, которые ведут подготовку съезда. Используйте все силы обороны. Пусть не останется без прикрытия ни одна пядь земли, моря или воздушного пространства.

— Так точно! Разрешите идти?

Фидель Кастро махнул рукой в знак прощания.

ЖАЖДА РЕВАНША

Андрес Насарио поехал к Гошгариану, уверенный, что получит хороший нагоняй. Но выхода не было. Нужно стерпеть. Если он и научился чему-то за свою полную приключений жизнь, то это умению терпеливо сносить оскорбления и измывательства. Такое поведение, не слишком красящее мужчину, позволяло ему жить дольше и лучше, как мудро советует журнал "Ридер’с Дайджест". Об этом прекрасно знали некоторые из его приближенных, находившиеся у него в подчинении еще в то время, когда он представлял собой карикатуру на партизана в горах Эскамбрая. Тогда Насарио считал, что идет игра в "революцию", которая на деле будет означать новую дележку национальных богатств. Он спустился с гор в оливково-зеленой форме. Седая борода, хотя и коротенькая и клочковатая, придавала ему вид повстанца. Но однажды на профсоюзном собрании из зала раздались в его адрес выкрики: "Ловкач! Вор! Лжец!" Волку не стать овцой — никакой парик не поможет. В народе узнали его, несмотря на маскарад, и обвиняющий перст следовал за ним повсюду. Поэтому в один прекрасный день, убежденный в своем историческом предназначении, он отправился в Майами. Но и здесь ему пришлось не раз терпеливо сносить "нападки". Люди, у которых всегда есть про запас что-нибудь злое на языке, постоянно ставили под сомнение его патриотизм, честность, благопристойность и отзывчивость. Горлопаны, ищущие, куда побольнее ударить. Например, на Севере был один такой случай. Это произошло в апреле 1970 года в Нью-Джерси. Насарио выступал на митинге. Это была незабываемая кампания. Спекулируя на рейде на Кубу Висенте Мендеса, Насарио взывал к "крайнему самопожертвованию", чтобы якобы финансировать закупку оружия и снаряжения, необходимых для отправки последующих групп. В самых резких выражениях обрушился он на тех, кто отказывался участвовать в сборе средств. Насарио знал, что Висенте Мендес был убит при попытке высадиться на Кубу. Тем не менее живой герой Мендес был для него полезнее, чем павший Мендес, и он использовал его имя в своих целях:

— Что значат несколько долларов, когда есть кубинцы, которые рискуют жизнью в горах своей Родины, и многие готовы отправиться за ними вслед! Что значит пойти на денежные жертвы, если есть люди, которые работают день и ночь для освобождения Родины!

Кто-то из кубинцев попросил слова:

— Я согласен, целиком согласен с вами. Все мы, кубинцы, должны пойти на крайние жертвы. Я готов к этому.

По рядам прокатился шумок, и зал замер в ожидании дальнейшего.

— Мне приходится много работать, — продолжал оратор, придавая своим словам несколько драматический оттенок, — как и всякому другому здесь, в Нью-Йорке. Я зарабатываю в неделю сто двадцать пять долларов. Это совсем немного при нынешней дороговизне. Их едва хватает, чтобы свести концы с концами, но все же это кое-что, и я разделяю призыв Насарио. Мы должны идти на крайние жертвы, и я готов начиная с этого дня отдавать половину зарплаты на дело борьбы, какой бы долгой она ни была…

Зал взорвался громом аплодисментов. Напрасно Андрес Насарио призывал всех к спокойствию, чтобы продолжить митинг. Слишком волнующим было сделанное заявление.

— Тише, пожалуйста, я хочу сказать… Этот человек, этот кубинец… Его самоотверженность, его патриотизм наполняют мое сердце надеждой… Именно такие люди построят новую Кубу… Я хочу обнять его от имени…

— Одну минуточку! — прервал его оратор. — Мне не дали закончить.

Насарио вновь попросил тишины. Человек на трибуне приковал к себе всеобщее внимание. Все затихли, ожидая, что он добавив к своему обещанию что-то еще более сенсационное. Насарио даже повернул голову, чтобы лучше слышать ласкающие слух слова. Его распирало от самодовольства. Митинг действительно стал волнующим событием. Он надеялся, что этот эмоциональный взрыв вызовет поток долларов в худеющую кассу его антикастровского крестового похода. Как хорошо, что он приехал в Нью-Йорк! Жители Севера отвечали на призыв так энергично, может быть, потому, что были богаче, или оттого, что у них не так часто трясли копилкой перед носом. В тот достославный момент Насарио подумал даже о переносе штаб-квартиры "Альфы" поближе к открывшейся золотой жиле. Между тем оратор закончил свое выступление:

— Я буду отдавать, как уже сказал, половину моей зарплаты, пока длится война, но при одном условии, единственном условии: пусть сеньор Андрес Насарио Сархен покажет мне в своей трудовой книжке запись хотя бы об одном дне работы за все годы, что он находится в эмиграции и собирает деньги для подготовки рейдов!

Легко представить, что произошло после этих слов. Журналист из Нью-Джерси сообщил в своей корреспонденции: "Тут Троя вспыхнула пожаром. Люди толкались и били друг друга, летели стулья, началась настоящая потасовка. Сбор средств, конечно, не состоялся".

С Насарио произошел и такой случай. Ему стало известно, что врачи устраивают банкет. Входной билет стоил дорого, и это говорило о том, что соберутся самые преуспевающие. Насарио решил, что его патриотический долг — быть среди них. Он достал подходящую для случая копилку, которую собирался пустить по кругу самых известных в эмиграции врачей, и отправился на банкет. Но безуспешно толкался в зале — никто не хотел удостоить его своим вниманием. К концу банкета Насарио совсем сник, не понимая, откуда такая скупость у столь состоятельных людей. Он уже собрался убраться восвояси, когда организатор банкета подозвал его к себе, многозначительно опуская руку в карман. Когда тот с послушанием примерного пса подбежал, врач вынул из кармана почерневшую центовую монетку с изображением Авраама Линкольна и опустил в копилку, громко сказав: "Знай, что это больше, чем ты стоишь… но пусть идет на дело".