Началась бурная светская жизнь. По установившемуся обычаю появление нового человека в колонии иностранных журналистов отмечалось серией официальных приемов и неофициальных попоек. Официальные начинались в какой-нибудь семейной квартире. За виски с содовой и сухим мартини (джин с вермутом) Уотсон знакомился с корреспондентами, их женами и приятельницами. Приемы завершались в более узком составе далеко за полночь, в каком-либо холостяцком апартаменте бурной попойкой, переходящей в нечто весьма напоминающее оргию.
Иногда во время таких попоек куда-то исчезали то чей-нибудь муж, то чья-либо жена. «Осиротевший» супруг звонил во все концы города, к коллегам и к дипломатам, разыскивая заблудшую овцу. «Овца», как правило, объявлялась под утро, с серым, измятым лицом, хмурая и молчаливая. Иногда это вызывало бурные сцены, с шумными объяснениями, истеричными воплями и даже потасовками. Чаще все обходилось — дух взаимного прощения покрывал все.
Уже в первую неделю Уотсон попал под «опеку» известной контрразведчицы Алис Портер. Эта некогда немало страдавшая, а ныне просто спившаяся женщина держалась на своей последней — она это знала — работе секретаря корреспондента тем, что одновременно имела семь любовников в большой иностранной журналистской колонии. Ее задачей было следить за политическими настроениями «подопечных» и докладывать о них представителю американской тайной полиции — ФБР, работавшему «под крышей» в посольстве в звании второго секретаря.
Когда-то привлекательная, а ныне изможденная, полуистеричная женщина много пила и даже попала однажды в вытрезвитель.
Зная, что изображать из себя влюбленную было бы смехотворно, Алис действовала напролом. Изрядно выпив, но еще не потеряв равновесия, она нагрянула однажды вечером к Уотсону домой, почти не одетая, лихорадочно возбужденная — под явным воздействием какого-то наркотика.
Поморщившись, Стив решил было побыстрее избавиться от нее. Но Алис, войдя в комнату, плюхнулась в кресло.
Разговор был цинично откровенным. Алис дала понять Стиву, что знает о его принадлежности к ЦРУ. Ну, а она — контрразведчица. Если Стив отвергнет ее дружбу, она вынуждена будет сообщить об этом. Возникнут подозрения. Если не отвергнет и к тому же окажется не таким уж скупердяем — ей надо не много, полдюжины бутылок виски в месяц, это стоит всего лишь около пятнадцати долларов, — все будет шито-крыто. Ее боссы начнут получать положительные доклады. Стив будет избавлен от многих хлопот и даже неприятностей.
— Ну, так как же? Я думаю, вам не стоит пренебрегать мною…
Стив был опытным разведчиком. Он знал повадки своей контрразведки. И он не пренебрег. После этого дела его в иностранной колонии пошли совсем гладко. Теперь его наперебой приглашали к себе уже не только корреспонденты, но и дипломаты. От многоопытной и хорошо осведомленной Алис он узнавал всю подноготную своих коллег по колонии. После четвертого стакана джина Алис, ощутив нечто вроде привязанности к Уотсону, начинала бормотать:
— Конечно, разумеется, ты прав. Я грязная, спившаяся свинья. Я с тобой согласна.
Уотсон, терпеливо слушавший обычно ее бормотание, начал вслух протестовать против такого самобичевания. Но про себя полностью соглашался с этими жесткими формулировками.
— Нет, нет, не притворяйся, — пьяным голосом бубнила Алис. — Но когда-то я была человеком…
Она начинала хохотать резким ломающимся смехом — от него становилось жутковато.
Вытирая платком распухший нос, Алис отпивала из стакана, пока он не пустел.
— А они? — громко, почти крича, продолжала она. — Они что собой представляют? Жена одного дипломата мне руку не подала на приеме в прошлом году. Знаю, мол, какая ты! А сама? Живет с пасынком пятнадцатилетним, сидит с ним в своей стране, к мужу глаз не кажет. А муж утешается с молоденьким атташе. Все знают, как он умолял министра включить этого выродка в состав посольства.
Эти сведения были очень полезны для Стива. Он использовал их впоследствии в своей работе против дипломатов союзных его стране государств. Выражая притворное удивление, он побуждал Алис рассказывать ему все новые истории, грязные, порой чудовищные. У Стива они не вызывали отвращения и даже забавляли его: он привык копаться в гнойных язвах…
— А этот корреспондент (Алис назвала крупное иностранное телеграфное агентство)! Заманил сюда на лето взрослую дочь — с ее матерью он давно уже развелся, — изнасиловал ее и год не выпускал отсюда. Сейчас собирает ее со своим сыном-внуком в Лондон, там этого несчастного сдадут в частный приют — денег у него хватит. Красавица была девушка, спортсменка, умница…
Его помощник живет — из скупости — с уродливой старушкой, представляющей французскую реакционную газетку. Никак не может она забыть, что была когда-то женщиной.
Некоторые подстегивают себя морфием или кокаином — одного пришлось даже отправить домой, где он и сошел с ума.
Алис умолкла, глаза ее расширились, она уставилась в одну точку. Молчал и Уотсон. «Хороша контрразведчица, — думал он. — Эта кончит самоубийством, если, конечно, не умрет от пьянства».
— Слушай, Стив, — зашелестел вдруг хриплый, прерывающийся шепот женщины. — А что лучше — пуля или яд? От яда мучаются очень. А пулей — больно. Я так боюсь боли…
— Не надо, Алис, — решительно запротестовал Стив («Нанюхается кокаина, проторчит здесь сутки, одурелая. Это мне — ни к чему»).
— Ну, тогда налей. — Протянула стакан, жадно глядела, как льется золотистая струя виски из пузатой бутылки «Ват-69». Выпила залпом, не закусывая.
Виски и джина в колонии было много — десятками ящиков доставляли из Копенгагена на самолетах в посольство. Продавали своим без акцизного сбора, позволяя экономить по пяти долларов на кварте. Спиться или споить кого-нибудь было не трудно.
Так, собственно, и получалось с иными из тех немногих знающих и даже талантливых людей, которые, разобравшись в советской действительности, начинали посылать в свои газеты правдивые интересные корреспонденции. Часть таких корреспонденции поначалу даже прорывалась на страницы газет. Сразу же вмешивался — тайно, негласно — государственный департамент, и через некоторое время газета отзывала корреспондента. Нередко он терял при этом работу в редакции. Хорошо еще, если удавалось устроиться в какое-либо рекламное агентство.
С одним из журналистов был скандал. Напившись на вечеринке, он принялся кричать:
— Кто мы? Шлюхи мы газетные, вот кто! Продажные шкуры!..
Но такие держались недолго. Закреплялись на этой работе — до первого провала — другие, те, кто умел заводить знакомства с сомнительными людьми — фарцовщиками, полубитниками и заурядными распутницами.
За бутылку виски с яркой этикеткой, за старые, дырявые, но цветастые носки, потертые нейлоновые рубашки и — пуще всего — узенькие техасские брючки с яркой, в ладонь фирменной этикеткой на седалище они скупали слухи, сплетни, плоские анекдоты с запашком. Иногда, словно крупный лещ среди мелких окуней, попадались в этом улове и ценная разведывательная информация или намек на нее. Тогда начинали усиленно «разрабатывать» людей, через которых удалось получить сведения, стараясь добраться до драгоценного источника.
Обобщив опыт «утилизации» этих подонков, пресмыкающихся перед долларом, ЦРУ поручило своим агентам в Москве использовать их и для распространения антисоветских анекдотов и слухов. Когда вся эта дрянь, словно волны по грязной луже, распространялась, ее подхватывали, передавали в американскую прессу, выдавая за «творчество» «русских авторов».
Были в Москве и известные, серьезные американские журналисты. Некоторые работали здесь долгие годы, их уважали, приветливо принимали. Такие, зная, что за гуси эти уотсоны, не сближались с ними, не желая компрометировать и себя, и свои редакции.
Коса и камень
Изучая обстановку, Уотсон довольно быстро разобрался в некоторых особенностях деятельности своих коллег.
В иностранной колонии — дипломатической и журналистской — торговали все и всем — от жевательной резинки, магнитофонов и поношенных костюмов до валюты. В дипломатическом багаже за границу часто вывозилось немало ценностей, скупленных на деньги, добытые самой вульгарной, часто мелкой, спекуляцией. Вывозили и новые русские рубли — на черных биржах Женевы, Парижа и Лондона иностранные разведки скупали их за большие деньги. Ими снабжали агентов, забрасываемых в Советский Союз нелегально, «по-черному».