Изучая знакомых Уотсона, полковник Борисов вскоре подметил любопытную закономерность в их взаимоотношениях с американцем. В тех случаях, когда Уотсон видел, что тот или иной советский собеседник с любовью говорит о своей Родине, он сам выдавал себя за прогрессивно настроенного американца, горячо осуждал уродства капитализма. И продолжал встречаться с этим человеком.

В редких случаях американец убеждался в том, что его советский знакомый настроен «критически» к своей Родине, проявляет повышенный интерес к «прелестям» «американского образа жизни». Всячески разжигая этот интерес, Уотсон пытался активно влиять на этих людей, подрывать их веру в правильность пути, по которому советский народ идет к коммунизму.

Помощники полковника Борисова регулярно докладывали ему: Уотсон начинает проявлять все большую активность, все чаще пытается использовать своих знакомых, в особенности тех, на которых ему удалось повлиять, для сбора тенденциозных политических данных. Поручая своим нелегальным помощникам изучать настроения советских людей, их отношение к мероприятиям партии и правительства в области внутренней и внешней политики, он откровенно давал понять, что его интересуют лишь мнения и высказывания, идущие вразрез с «господствующими политическими настроениями» в стране. Иными словами, его интересовали ехидные насмешки, неумное балагурство и — больше всего — прямая враждебность к тому, чем жил весь советский народ Достать такой «товар» подручным Уотсона было нелегко. Но «шеф» не жалел подачек. И наиболее предприимчивые начали изобретать антисоветские анекдоты, реплики и даже целые диалоги. Все это шло в жадно раскрытые бункера ЦРУ.

Уотсон пытался и сам находить нужный ему свежий, «оригинальный» материал. Разговоры с советскими людьми на темы их повседневной жизни Уотсон обычно мотивировал желанием понять советскую действительность, чтобы «объективно» писать о ней в свою газету. Уотсон полагал, что чекистам, если они им заинтересуются, трудно будет провести грань между журналистикой и шпионажем. И действительно, не легко провести эту грань, когда речь идет о сборе сведений, необходимых разведкам для их идеологических диверсий. В конце концов, многое из того, что собирал Уотсон, это не государственная тайна, тем более, когда речь идет о грубых поделках, которыми часто снабжали агента ЦРУ его подручные. Но среди этого мусора попадались и факты, подбор которых граничил с нарушением Уголовного кодекса.

Уотсон поднимает забрало

И снова полковника Борисова вызвал к себе на доклад начальник управления.

Суховато поздоровавшись с Николаем Михайловичем, генерал предложил ему сесть, быстро дописал какое-то письмо, а затем протянул довольно объемистый документ.

— Прочтите, Николай Михайлович, сей опус и попытайтесь объяснить, откуда этот тип достал материалы для своего доклада.

Борисов внимательно просмотрел документ, написанный на двадцати страницах. Ему сразу же стало ясно, что в руках у него копия доклада Уотсона отделу Р-2 ЦРУ. Уотсон довольно подробно анализировал внутреннее положение Советского Союза, характеризуя «моральное состояние» различных слоев населения, в том числе и членов партии.

В документе было много заведомой чепухи. Но некоторые факты могли знать только члены партии. В своем докладе Уотсон выдвигал серию предложений по активизации «психологической войны» и усилению идеологических диверсий против Советского Союза. Надо, заявил он, всячески использовать нынешнюю свободу для усиления наблюдающихся у некоторой части интеллигенции шатаний и подрыва той организованности и дисциплинированности советского общества, которые срывают сейчас все операции идеологической диверсии против СССР.

В заключение Уотсон предлагал передать его предложения для реализации руководству Информационной службы США (ЮСИС).

В докладе несколько раз упоминался в качестве источника некий Купец. Судя по этим ссылкам, Купец передал шпиону ЦРУ некоторые государственные тайны.

— Откуда к нам попал этот доклад, товарищ генерал? — спросил Борисов, закончив чтение.

— Свет не без добрых людей, — ответил генерал-лейтенант, улыбнувшись впервые за время разговора. — Мы получили его из союзной с США страны. Доклад сочли настолько важным, что его размножили и разослали на места послам и главам миссий ЮСИС, а также руководителям пропагандистских органов стран НАТО.

— Самое вредное, — сказал Борисов, — это ссылка на факты, известные только членам партии.

— Проверьте. По-моему, вы правы, Николай Михайлович. А как дела с Уотсоном?

Борисов кратко рассказал генералу все, что узнал об этом ловко маскирующемся «журналисте».

— Удалось ли найти Купца? — спросил генерал. — Уотсон, как видите, считает, что «этот источник заслуживает полного доверия».

— К сожалению, товарищ генерал, на этот вопрос я не могу пока ответить, — сказал Борисов. — Но, может быть, доклад поможет нам его быстрее разыскать. Среди знакомых Уотсона есть несколько членов партии, есть и комсомольцы. Хотя, впрочем, нельзя исключить и того, что Купец не входит в круг известных нам знакомств Уотсона. Возможно, он поддерживает с ним нелегальную связь, а с другими знакомыми афиширует свои встречи, чтобы сбить нас со следа. Хитрая бестия!

— Во всяком случае, теперь совершенно ясно, — сказал генерал, — что Уотсон — липовый журналист, но далеко не липовый разведчик. Полагаю, вы знаете, как теперь надо действовать.

— Так точно, товарищ генерал, знаю. Немедленно разыскать Купца. Как можно быстрее обезвредить его и Уотсона.

— Правильно, Николай Михайлович. Передайте своим подчиненным, что мы ждем от вашего коллектива решительных и энергичных действий по пресечению опасной для страны деятельности Уотсона. Главное — не спугните его раньше времени. Но и не затягивайте. Желаю успехов.

В тот памятный день, когда Софья Матвеевна разговаривала по телефону с Адольфом, она ушла из дому в семь часов вечера.

Вернулась поздно — около одиннадцати, усталая, помятая, серая, задумчивая. Где-то в уголках сразу постаревшего рта таилось презрение к самой себе. Пряча взор от простодушной Анны Ефимовны, открывшей ей дверь, она прошла на минуту в спальню, оттуда — сразу же в ванную. Долго лежала в теплой ласковой воде. Затем, бесшумно согрев на кухне чайник, уселась в столовой за душистым краснодарским чаем. Включила радиолу, послушала немного музыку и отправилась спать. И только в тишине спальни, зажимая подушкой рот, разрыдалась.

На следующий день проснулась поздно, долго сидела нечесаная перед туалетом, хандрила. Но раздался телефонный звонок. Приятельница сообщила важную новость: в ГУМе «выбросили» на прилавки французскую парфюмерию. И Софи бросилась отыскивать такси.

Профессор прилетел через неделю, веселый, помолодевший.

— Все хорошо, дорогая, — сказал он, целуя слегка отодвинувшуюся от него жену. — Все идет великолепно.

Сбросил в кабинете пиджак, надел в спальне пижаму, пошел в ванную. Полоскался недолго: спешил в институт. В кабинет вошел в момент, когда Софи раскрывала его бумажник, только что вынутый из кармана пиджака.

— Ты что, Соня? Тебе денег надо?

— Нет, Котик, у меня еще есть, — простодушно выдала себя непривыкшая изворачиваться Софи. — Я просто так, — смутилась она.

Тут же нашлась:

— Говорят, жена одного ученого полезла в мужнин бумажник, а там такие фотографии…

— Глупенькая, — улыбнулся Михайлов, целуя жену в щеку. — Я не такой ученый.

В первый раз «Котик» резанул профессору слух. Грустно посмотрел он на жену, которая, заторопившись, вышла из кабинета.

А через несколько дней, лежа возле профессора, Софи шептала:

— Знаешь, милый, у Ланы есть племянник по мужу. Способный мальчик, кончает аспирантуру, по твоей специальности. Я знаю, ты не любишь всех этих протекций. Но ты посмотри, как он работает. Может быть, это талант. Лана говорит, о нем неплохо отзываются…

— Позвони завтра в институт, напомни. Посмотрим, на что он гож, этот Ланин племянник.