— Фрэнни, мы столько раз говорили с тобой на эту тему…

— У тебя одни и те же отговорки! — воскликнула Фрэн. — Папа, я не могу быть теперь одна, Джим должен быть рядом со мной. Я должна знать, что он будет в соседней комнате, когда сестра выйдет сказать, кто у меня родился — мальчик или девочка. Как бы ты ни был занят, но ты же был, когда мама рожала нас!

— Да, детка, — согласился он, — но у политиков жизнь не такая, как у бизнесменов.

— Я уже не знаю, что и думать, папа, — призналась Фрэн. — Ты только скажи мне — может, Джим не хочет жить со мной и сам просится в эти поездки на другой конец света?

— Фрэнсис! Надеюсь, ты и сама прекрасно знаешь ответ! — Казалось, его поразил ее вопрос.

— Я боюсь, папа, — продолжала она, — боюсь рожать одна, боюсь, что Джим давно разлюбил меня и только делает вид, что я нужна ему, что я разочаровала его, как жена. Я твержу себе, что мое дурное настроение из-за беременности, но, сказать по правде, все это я чувствовала уже давно.

Он перегнулся через столик и успокаивающе погладил ее по руке.

— Через несколько дней приедет Джим. Подожди, посмотри. Да он с ума сойдет от радости, узнав о ребенке, и все твои страхи рассеятся сами собой. Знаешь, рождение ребенка способно потрясти не только женщину.

— Надеюсь, ты прав, — попыталась она улыбнуться.

— Уверен, что прав, — убежденно сказал он. — Подожди и посмотри.

Предсказания Колби не сбылись — известие о беременности Фрэн не изменило Линда. Он попытался изобразить радость, когда Фрэн сказала ему о ребенке, но она почувствовала его безразличие.

— Разве ты не хочешь ребенка, Джим? — спросила она, лежа рядом с ним в ночной темноте.

— Ну, разумеется, хочу, — принялся уверять он. — Что это пришло тебе в голову?

— Не знаю. Просто ты совсем не кажешься счастливым, вот и все, — тихо сказала она.

— Я не умею шумно выражать свои чувства, — ответил он, — к тому же мне еще не доводилось быть отцом. Я даже не знаю, как нужно обращаться с детьми. Ведь это чертовски большая ответственность! Но я счастлив, правда, счастлив.

— Знаю. Просто мне казалось, что ты больше обрадуешься.

Он приподнялся в темноте и поцеловал ее.

— Ну что ты, конечно, я счастлив, — повторил он. — А скажи-ка… доктор не говорил тебе, можно ли… — Он запнулся и, просунув руку под ночную сорочку, начал поглаживать ее грудь.

— Он сказал, что до семи месяцев можно, если, конечно, не будет осложнений. — Фрэн не была расположена заниматься сейчас любовью — она устала и была сильно раздосадована тем, как он воспринял весть о ее беременности. Но ей так хотелось быть ближе к нему, как угодно, но только ближе. Лежа на спине, она вдруг с мучительным чувством обнаружила, что ей неприятны его ласки. Она пыталась ощутить хоть какое-то удовольствие от его прикосновений, но напрасно, он был уже сверху, нетерпеливо стягивал ее ночную сорочку, и она вздрогнула, когда он вошел в нее. Она хотела было сказать ему, что она еще не готова, но он уже овладел ею, с непреклонностью, которая была для нее совершенно неожиданна.

Хорошо, что он не видел в темноте ее лица, в ее глазах стояли слезы.

Ребенок должен был родиться в декабре, и несколько месяцев, оставшихся до родов, показались Фрэн Линд целой вечностью. Она считала, что Джим бывает дома еще реже, несмотря на ее настойчивые просьбы побыть с ней побольше. Хотя из своих поездок он всегда возвращался с подарками для будущего малыша, Фрэн была убеждена, что ребенок ему не нужен, что он поступает, как положено в таких случаях, не испытывая чувства радости. «И прекрасно, — уговаривала себя Фрэн, — у меня будет ребенок, и с ним я буду счастлива».

Не зная, кто родится — мальчик или девочка, — Фрэн отделывала детскую в розовых и голубых тонах. Несколько раз она ездила на Манхэттен за покупками для новорожденного и однажды купила у Тиффани серебряную ложечку. «Разве плохо? — думала она, расплачиваясь. — Я сама родилась с серебряной ложкой во рту — пусть и у моего ребенка она будет». Она решила позднее выгравировать на ней имя и дату рождения ребенка.

Линд не проявлял никакого интереса к имени ребенка, и Фрэн решила обойтись без его советов. Если родится мальчик, она назовет его Джеймсом, в честь отца, а девочке даст имя Аманда. С этим именем у нее ничего не было связано — просто оно звучало красиво и всегда нравилось ей.

Как бы она хотела узнать, какие имена нравятся ее мужу!

Линд отправился в Рим в понедельник, теплым июльским утром, пообещав вернуться в пятницу. В четверг он позвонил Фрэн.

— Послушай, солнце мое, страшно не хочу огорчать тебя, но тут кое-что произошло, и я смогу вернуться лишь на следующей неделе.

— Хорошо, дорогой, — ответила она, безутешно борясь со слезами. — Но когда ты вернешься, мы устроим настоящий семейный праздник, ладно?

— Обязательно!

Звонил он ей из римского аэропорта Леонардо да Винчи. Через полчаса его самолет взял курс на Москву.

Через неделю он позвонил ей снова.

— Я обещал тебе быть дома завтра вечером, — сказал он извиняющимся тоном. — Знаешь что? Открой бутылочку «Дом Периньон», и мы устроим настоящее празднество — ты понимаешь?

Он звонил ей из аэропорта Даллеса в Вашингтоне, где у него была кратковременная остановка.

Так продолжалось все время, пока Фрэн была беременна. Линда никогда не бывало дома в назначенный срок, а едва приехав, он тут же уезжал снова. «Такое чувство, будто он меня избегает», — угрюмо думала Фрэн, сидя в своей машине в аэропорту и наблюдая, как взлетает лондонский самолет.

Приступы депрессии беременность только усилила. Когда Фрэн пожаловалась доктору, тот объяснил, что ничем не может ей помочь, никакие лекарства тут ничего не сделают. Он рассказал ей о гормональных изменениях, которые происходят в организме женщины, ожидающей ребенка, что для них характерны спады настроения и даже приступы жестокой депрессии. Он только посочувствовал ей и посоветовал набраться терпения до рождения ребенка.

К тому времени, когда она должна была ощутить себя счастливейшей женщиной на земле, Фрэн стала думать, что мир вокруг нее рушится. Она одинока и нелюбима, муж ее бросил — и душевно и физически — именно тогда, когда он был нужен ей больше всего на свете. Она сводила себя с ума страхами, что он не вернется к рождению ребенка, что он окажется в какой-то далекой стране, когда у нее начнутся роды. Мысль о том, что ей придется рожать в одиночестве, без мужа, который обязан поддержать ее в самую ответственную минуту ее жизни, казалась ей непереносимой.

Фрэн часто безо всякого повода плакала, расстраивалась от малейшего пустяка. Она рыдала подолгу, доводила себя до истерик, и напуганная и растерянная Сейди, экономка, бегала звонить Кейт или Коллин Колби, чтобы те приехали в Саунд-Бич как-то успокоить Фрэн. Коллин во всем винила Джима, хотя муж и доказывал, что Джим выполняет в Европе ответственное задание. Ведь не нарочно же, защищал зятя Колби, Джим покидает свою жену, просто он человек долга. Кейт, озабоченная состоянием сестры, по-прежнему уговаривала ее посоветоваться с психиатром. По ее мнению, он помог бы Фрэн справиться с необоснованными страхами и подозрениями.

Вот был бы для них удар, узнай они, что он делает в Европе на самом деле!

Фрэн почувствовала приближение родов в полночь шестого декабря, в четверг. Она испугалась и потому позвонила единственному человеку, который мог ей помочь в эту минуту, — своей сестре.

— Кейт, — сказала она прерывающимся голосом, — у меня начались схватки. Джим в Риме, и я не знаю, что мне делать.

— Главное успокойся, — посоветовала Кейт, — я уже выхожу. А ты позвони доктору Эллерману и скажи ему, что я сейчас привезу тебя в клинику. Пусть он встретит, ладно?

Фрэн молча кивала, потом едва выговорила:

— Я позвоню.