24 февраля утром повсюду уже возведены баррикады, защитники которых кричат: «Да здравствует Республика!» Александр к хору не присоединяется. Он не против лишения прав короля и горячо поддерживает регентство для возведения «моста между монархией и республикой»[83]. Восставшие начинают продвигаться в сторону Тюильри. Моле срочно заменен на карлика Тьера и Одилона Барро. Не зря посетила карлика идея, осуществленная Гизо, окружить Париж укреплениями, дабы не дать вырваться бунту за их пределы. Он предлагает эвакуировать столицу, а затем вернуться в нее силой. Отказ короля-груши. Тем хуже, карлик готов потерпеть двадцать три года, но в конце концов он реализует свою навязчивую идею во времена Парижской коммуны. Старый король-груша тяжело садится в седло, он должен воодушевить верные ему войска на площади Карусель. Он являет собой такое прискорбное зрелище, что Национальная гвардия встречает его криком «Да здравствует реформа!» Два линейных полка братаются с повстанцами, канонада теперь слышится совсем рядом, король-груша отрекается от престола в пользу своего внука. Герцогиня Орлеанская вместе с детьми и двумя их дядьями спешит в Палату депутатов для утверждения своего регентства. Большинство во главе с Гизо устраивает ей овацию. Александр тоже там и доволен. В это время «толпа вооруженных мужчин, национальных гвардейцев, студентов, рабочих прорывается в зал и заполняет его вплоть до амфитеатра; одни несут знамена, другие вооружены саблями, пистолетами, ружьями, у некоторых в руках пики и железные прутья». Они требуют провозглашения Республики. Герцогиня и принцы бегут. Назначается правительство из семи членов, список которых был составлен в кабинетах «National»; во главе Дюпон де л’Ёр, министр иностранных дел — Ламартин, внутренних дел — Ледрю-Роллен, народного образования — Карно. Прощай, мечта, и за неимением лучшего Александр оказывается республиканцем.

Но полным меланхолии: «…я возвращался один, печальный и озабоченный, республиканец, как никогда, но считающий, что Республика плохо устроена, недозрела и неудачно провозглашена; я возвращался с тяжелым сердцем под впечатлением от картины грубо отвергнутой женщины, отнятых у нее двоих детей, двух удаляющихся принцев»[84]. Он прошел через Тюильри, пустынный, но не разграбленный, о чем свидетельствовали трупы расстрелянных воров с табличками на груди. «Люди в рубище несли охрану возле миллионов». Восемнадцать лет назад другие люди эскортировали брильянты короны, они усадили на трон убитого студента Политехнической школы и сами по очереди садились рядом. Сегодня они выбрасывают трон в окошко, чем не символ. Маленькое утешение для Александра — то, что квартиру Фердинанда пощадили, он вздыхает. В кабинете короля-груши пол усыпан бумагами, на некоторых он узнаёт почерк своего бывшего работодателя. Он спрашивает у караульного, «патриота времен 1848 года, такого же оборванца, как и патриот времен 1830-го», можно ли взять бумаги. Революционер не видит в этом ничего предосудительного: если бумаги валяются на земле, значит, они ничего не стоят. Или мало чего стоят; страницы непрерывных расчетов: король-груша, имевший значительное личное состояние и всегда считавший свое содержание недостаточным, проводил целые часы за исправлением меню для своих детей и их воспитателей, чтобы сэкономить на свои нужды пятьдесят шесть франков сорок шесть сантимов.

Из Тюильри Александр направляется в Ратушу, где все кипит. Временное правительство намерено провозгласить Республику лишь после ратификации решения народом. Социалисты оказывают давление, чтобы добиться этого немедленно. Распай взбирается на стол, произносит сакраментальные слова, бурная овация, ученый возвращается домой[85], за ним следом выступают политики. Социалисты составили свой список министров, но Ламартин и умеренные республиканцы места уступать не намерены. В конце концов достигнуто полюбовное соглашение, и в качестве правительственных секретарей в правительство входят Луи Блан, Фердинанд Флокон и механик Альбер, первый в истории рабочий, вошедший в кабинет министров. Снаружи вооруженная толпа выражает нетерпение, и Ламартин выходит ее заворожить своим лирическим пылом: «Да здравствует Республика!», ему устраивают овацию. Не испытывая ни малейшего чувства зависти, Александр все записывает в книжечку за неимением маленького порохового склада, как в 1830-м. Однако ему все же доверяют весьма щепетильное дело: сообщить всем постам ночной пароль.

«Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Эту первую фразу «Коммунистического манифеста» Маркса и Энгельса, только что вышедшего в Лондоне, Жорж Санд еще не успела прочесть, но и она написала в «Bulletin de la Republique», органе Министерства внутренних дел в котором она ведет издательскую колонку по просьбе своего друга Ледрю-Роллена: «Коммунизм — это будущее, оболганное и не понятое народом»[86]. Позднее она заговорит совершенно по-другому. Лишь дураки не меняют своего мнения. Она — не единственный писатель, пожелавший сыграть политическую роль с правыми или с левыми. Многие литераторы не прочь пополнить депутатский корпус. В первую очередь, конечно, Ламартин и Гюго, но также и Бальзак, Виньи, Альфонс Карр, Поль Феваль, Эжен Сю, Лабиш — вплоть до безвестного Гайарде, которого мы совершенно потеряли из вида со времен дела с «Нельской башней». Александр быстро принимает решение. При всеобщем избирательном праве количество избирателей увеличится с двухсот сорока тысяч до более чем девяти миллионов избирателей и, так как, готовясь к этому явлению, Франция призывает «на помощь самых умных своих сынов», кажется, что «у меня есть основания числить себя среди людей умных».

Он прерывает работу над «Мемуарами», начатую за несколько месяцев до того: время не вспоминать, а действовать. И поскольку никто не заботится о его политическом выдвижении, он будет обеспечивать его сам[87]. Сначала ему необходим орган печати, и он открывает «le Mois», «ежемесячный историко-политический журнал с изложением всех событий день за днем, час за часом, полностью составленный Александром Дюма». Проспект издания чрезвычайно интересен. Оно представлено как педагогический инструмент в политическом воспитании масс, которые со дня на день получат право голоса, абсолютно не будучи к этому готовы. «Надо, чтобы каждый избиратель мог получать журнал с разъяснением его прав и обязанностей», «Если хотите получить более четкое представление об осуществлении нашей мечты, ЧИТАЙТЕ!» Здесь Александр формулирует нетленную мысль, с которой согласен и Гюго: чтение — один из лучших факторов освобождения народа. По умеренной цене — четыре франка за двенадцать выпусков подписчики получат описание всех событий, имевших место во Франции, в Европе и во всем мире, то есть «памятник истории первостепенного значения, благодаря прежде всего огромному таланту Александра Дюма», который все же не следует переоценивать в той мере, в которой «Бог диктует, а мы записываем».

В первых номерах божественный писарь отчитывается в своих действиях на службе у революции и в борьбе за национальную независимость, развернувшейся тогда по всей Европе. Что до внутренней политики, то он проявляет похвальную заботу об объективности, без всяких комментариев отдавая преимущество Ламартину и умеренным республиканцам перед социалистами. Однако очень быстро он перестает полуосторожничать в результате бланкистских демонстраций 17 марта и 16 апреля. Теперь он уже нападает на социалистов, но также и на временное правительство. Ламартин слишком мягок, социалистические инициативы Луи Блана отдают демагогией, Ледрю-Роллен ведет двойную игру: «Как может министр внутренних дел, гражданин, коему страна доверила миссию поддержания порядка, допустить под своим покровительством публикацию, в которой народ призывается к гражданской войне?» Совершенно очевидно, что речь идет о «Bulletin de la Republique», «этом листке, имеющем все внешние признаки официального документа, но никем не подписанном», как будто Александр не знает то, что известно всем, то есть, что редактором является Жорж Санд, ах, эти писательские междоусобицы! Наступает черед восстания 15 мая. Палата депутатов захвачена, и в Ратуше провозглашено целиком социалистическое правительство. Ламартин во главе Национальной гвардии отбивает здание. Распай, Барбес и Бланки арестованы. Луи Блан бежит в Англию. Александра это устраивает, но, если вокруг поговаривают уже о выдворении из страны иностранных рабочих, он в вое крайне правых не участвует: «Это было бы преступным действием. Республика заявила, что открывает новую эру мира и братства на всей земле».