Но это был уже апофеоз, который окончательно разгрузил психику военных, подорванную плачевными результатами учений, и помог им снова окончательно поверить в себя. А начало процесса релаксации было положено всё тем же Шахрайчуком. Не смотря ни на что, батальонный командир всё же решил коротко подвести итоги учений непосредственно перед выездом из полевого района в расположение части. Собрав уже порядком отмороженный офицерский состав на расчищенной от снега лесной полянке, он принялся было по привычке браниться перед строем, употребляя всяческие некультурные выражения, определяющие ненормативную лексику сразу двух языков. В это время за его спиной начал сдавать задом автобус, увозивший с учений посредников (у посредников была такая очень устойчивая привычка — ездить на учения исключительно только на самых комфортабельных в мире советских автобусах типа «ПАЗ»). Водитель автобуса, похоже, не видел батальонного командира и уверенно приближал к нему транспортное средство. Офицеры с интересом наблюдали за этой сценой, но прервать пламенный спитч командира никто не решался. Наконец, когда расстояние между командиром и автобусом сократилось приблизительно до полутора метров, первым не выдержал Андрей Поникаров. Он замахал Шахрайчуку рукой, указывая на угрозу, и даже пытался прокричаться ему навстречу сквозь некультурные его слова: «Тоарищ подполковник! Танки сзади!» Но куда там! Видимо, как-то по своему поняв отчаянные капитановы жесты и брошенный им клич (издалека стороннему наблюдателю могло показаться, что Поникаров гонит командира и даже указывает ему направление дальнейшего перемещения), Шахрайчук мгновенно достиг пика до этого момента постепенно распаляемой в себе ярости.

— А Вы! Вы, Поникаров! Вы вообшэ лучшэ бы помовчалы! Я усэгда знал хто ви и що ви такэ! Мэрз-завэц! Умретэ у мэнэ капытаном! — взвопил командир и, наверное, продолжил бы развивать эту тему ещё достаточно долгое время, но автобус, наконец, вступил в контакт с его раздосадованным туловищем. Раздался глухой удар, и машина с посредниками остановилась как вкопанная. Слегка озадаченный Шахрайчук, подобрав слетевшую с округлой и ещё не успевшей остыть головы шапку, некоторое время вомущённо-оторопело рассматривал глубокую вмятину в задней части корпуса автобуса.

— Вот так, — громко, но невозмутимо заметил в этот застывший на морозе момент Поникаров, — и очень даже хорошо, что так всё благополучно закончилось. А вот если были бы мозги, товарищ подполковник, наверняка, было бы и сотрясение.

Военные, казалось бы, вконец измученные долгими и трудными учениями, угнетенные их не совсем удачным завершением, заслышав простое капитаново резюме, вдруг неожиданно быстро оживают. Ещё пара секунд, и они уже по лошадиному здорово ржут, дисциплинированно не покидая строя и подпрыгивая каждый на своём на месте. И всё. Больше ничего и не надо. Цель в очередной раз достигнута. Это уже некий гарант того, что теперь они успешно доберутся «до дома, до хаты». И ведь снова всё благодаря командирской мудрости и врождённому артистизму. Это ведь надо было такое выдумать с автобусом! Никто другой, наверное, никогда до такого бы не додумался! Да, были в то время подлинные мастера нестандартных решений. В подтверждение этому можно так же вспомнить следующий факт. Как-то решили тайком попариться в секретной ахтунговой бане два закадычных друга, два «пожилых», давно перехаживающих сроки присвоения им очередных воинских званий старлея — Бланута и Затыгулин. Вступив в преступный сговор, посредством дачи взятки в виде крупной суммы «жидких долларов» с нештатным комендантом бани старшим прапорщиком Совковым, они пропарились всю ночь, а в итоге, как это часто бывает с не знающими меры россиянами, перепились и чуть не угорели окончательно. Их с большим трудом удалось откачать в реанимации. Этот факт стал известен самому большому ракетному начальнику. Буквально на следующий же день этот самый большой ракетный начальник издал приказ, предписывающий всем частям и соединениям, имеющим бани с парильными отделениями, оборудованными бассейнами, в срочном порядке залить эти самые бассейны самым крепким в Ракетных войсках бетоном. Именно тем бетоном, из которого делают ракетные шахты. Читая этот приказ, все военные задавали друг другу один и тот же вопрос: «Эти старлеи, что, в бассейне угорели что ли? Как это им удалось?» Бассейны залили, но вопрос остался не закрытым до сих пор. Вот такие вот нестандартные решения иной раз рождались в этих беспокойных начальственных головах. А иначе просто и быть не могло. Иначе хозяева этих голов никогда не стали бы большими начальниками.

А как они поступили со старшим прапорщиком Совковым? Нет-нет, не в случае, связанным с баней. По делу пьяного угара двух старлеев Совков официально даже не проходил: он ведь был внештатным комендантом. Его просто выгнали из этой бани и отправили нести службу на продовольственном складе. Пустили, как говорится, козла в огород. Но не в этом дело. Нестандартное решение, определяющее судьбу Совкова, было принято несколько позже и совершенно по другому случаю. А случай состоял в следующем. Совков был весьма любвеобильным военным и не всегда мог умерить свой плотский аппетит, выполняя неукоснительное правило женатого ловеласа, желающего сохранить семью: «Не прелюбодействуй там, где живёшь и не прелюбодействуй там, где работаешь». Невыполнение этого строгого правила всегда приводит к громким провалам, заканчивающимся, чаще всего, развалом семьи. Совков об этом правиле не забыл, но как-то раз понадеялся на то, что минует его чаша сия, и завел себе любовницу не где-нибудь, а на том же этаже семейного общежития где и проживал уже долгое время. Проживал он в одной из комнат этого общежития естественно не в одиночестве. С семейством проживал Совков. В состав его немногочисленного, но официально зарегистрированного семейства входили располневшая без меры к своим тридцати годам жена и школьница-дочь. В отличии от полуграмотного ПТУ-шника Совкова, его жена имела высшее образование и это обстоятельство угнетало прапорщика ещё сильнее чем её ранняя полнота. В состав совковского так же немногочисленного, но в добавок ещё и неофициального семейства входила молодая, немиловидная от роду, но достаточно стройная телеграфистка Раечка. В свою очередь, стройная телеграфисточка по совместительству, но на вполне официальной основе выполняла свои супружеские обязанности с лейтенантом Гавриловым.

Вот так они и жили. Разводится с женой чтобы официально жениться на Раечке и усыновить лейтенанта Совков явно не собирался. Об этих запутанных донельзя отношениях всегда ходило множество слухов, но явных улик ни одной из заинтересованных в этом сторон, до сих пор, обнаружить никак не удавалось. С некоторых пор обстановка в этом «бермудском треугольнике» начала накаляться. Сластолюбивый прапорюга уже чувствовал на своём затылке горячее дыхание рогатого мужа, но ничего поделать с собой не мог. Его пожираемую пороком душу грела только одна надежда: прапорюга должен был уже вот-вот получить квартиру в наспех достраивающемся доме, и тогда попранный им принцип, хоть и не в полной мере, но уже начал бы хоть как-то исполняться. Однако судьба не позволила греховоднику уйти от наказания и вскоре сыграла с ним вполне справедливую шутку. Началась шутка с лейтенанта Гаврилова, который неудачно выпрыгнул из окна второго этажа и сломал ногу. Зачем он это сделал, спросите вы? В смысле, зачем он выпрыгнул из окна? С ногой-то всё само собой как-то получилось… А вот с прыжком как-то всё слишком уж банально получилось. Лейтенант мирно гостил себе у какой-то майоровой жены, которая пригласила его для ремонта неожиданно сломавшегося, не обращая внимания на свои самые высокие надёжностные показатели в мире, советского цветного телевизора. Дело в том, что майор, конечно же, мог и сам его отремонтировать, но, как на грех, заступил в тот вечер в наряд. А как же вечером даме одной да ещё и без телевизора? Вот лейтенант и пришёл. Его ведь с детства приучили помогать людям. Пришёл, заменил перегоревший предохранитель и уже собирался было с минуты на минуту уходить, как в квартиру ворвался обезумевший от трудностей несения службы в наряде майор и набросился на отзывчивого лейтенанта. Лейтенанту удалось сначала забаррикадироваться в одной из комнат майорской «двушки», а потом, что называется, «в чём мать родила» выпрыгивать из окна второго этажа. Почему он выпрыгнул в таком неприличном для советского офицера виде? Да потому, что его одежда оказалась, каким-то образом, в другой комнате. Ведь для того, чтобы поменять предохранитель, лейтенанту пришлось переодеться в рабочий комбинезон. А как же иначе? Это ведь элементарные паравила культуры труда. Работать всегда надо только в специально приспособленной для этого одежде. Это позволяет исключить травматизм на производстве. Но в этом случае всё произошло с точностью до наоборот. Закончив свою трудную работу, лейтенант, испытал удовлетворение и устало смахнув со лба пот, решил уже было переодеться и даже снял для этого комбинезон, но тут, откуда не возьмись, в квартиру вломился неизвестно что возомнивший о себе майор. Вот и пришлось от него спасаться. Не драться же с ним, требуя денег за ремонт? Это было бы не по Уставу. Вот и пришлось Гаврилову сигать из окна нагишом. Хорошо ещё, что под окнами уже намело сугробы, и мягко приземлившийся лейтенант сломал себе только одну ногу. Сломал и поскакал на несломанной ноге к другу в холостяцкое общежитие, а пока скакал обморозил себе это…, как в народе говорят, яйца. Вот если он выпрыгнул бы летом, то финал мог быть значительно трагичней, а так… Ничего… Можно даже сказать, что всё это недоразумение закончилось форменными пустяками. С этими тщательно забинтованными «пустяками» и положили Гаврилова в госпиталь. Не беда, молодой ведь ещё: нога как-нибудь срастётся сама и отмороженные детородные органы когда-нибудь восстановятся. А не восстановятся — советская медицина всегда поможет и вставит имплантат. С имплантатом эрекция иногда бывает даже надежнее. А надёжность всегда рождает уверенность. В общем, сильна была тогда советская медицина и переживать лейтенанту было не о чем. Он уже ни о чём и не переживал, а вот ненасытный прапорюга — напротив, очень сильно в тот момент возбудился и сразу же озаботился своим извечным скотско-плотским интересом. Ну не мог он упустить такого шанса и как только забинтованного лейтенанта унесла вдаль карета скорой помощи, Совков тут же объявил жене о своем экстренном заступлении в наряд: «Да эта сволочь, Окрошкин, опять куда-то пропал, вот меня и воткнули, будь оно всё проклято… Заверни-ка мне какой-нибудь «хавчик» на ночь». Облачившись в соответствующую несению службы в наряде военную одежду и прихватив заботливо упакованный «хавчик» хитроумный прапор выдвинулся на развод. Ни на какой развод он, разумеется, не пошёл, а просидев на своём складе примерно до восьми часов, ужом прополз обратно в общежитие к давно ожидавшей его Раечке. В силу нажитого груза лет и количества приобретенных за этот же период хронических заболеваний, на всенощное гуляние Совков уже был не способен, но, использовав в качестве допинга изрядную долю алкоголя, полночи прапор выдержал с честью. Далось ему это нелегко, и под утро, прапор забылся глубоким сном без обычных для него эротических сновидений. Однако ранним утром его согнала с постели застарелая в зловредности своей аденома предстательной железы и, повинуясь злодейке, прапор пополз вдоль стены родного коридора в общий и единственный на этаже сортир. Стравив избыточное давление, полусонный и не отошедший от принятого накануне обилия горячительных напитков сластолюбец на обратном пути, как ни в чём не бывало ввалился в комнату к своей основной жене и привычно рухнул на супружеское ложе. Ну что же, вполне обычная ситуация. Ведь в такое вот незатейливое ночное путешествие незадачливый прапор отправлялся почти каждую ночь. И всякий раз по завершении пути плюхался в одно и тоже ложе. Но в этот раз неожиданно возникла едва уловимая, как говорят в Одессе, разница. Разница состояла, всего лишь навсего, в том, что в этот раз прапор по официально озвученной им же самим, да ещё в присутствии официальной супруги версии находился на, полном опасностей, воинском дежурстве. Но об этом Совков немного подзабыл. Алкоголь оказал-таки своё разрушительное воздействие на прапорову память, в результате чего Совков временно пребывал в состоянии включенного «автопилота». Однако, к глубокому прискорбию сластолюбца, у его тяжеловесной и официальной спутницы жизни с памятью дела обстояли неизмеримо лучше. Бессонницей она, по молодости своей, пока ещё не страдала и по сему горячительных напитков на ночь не принимала. Вот именно это обстоятельство и сгубило окончательно семейную жизнь Совкова. Жена спросонок некоторое время щурилась на торчащую из-под одеяла небритую физиономию мужа, морщась от источаемого ею перегара, а затем мощно ткнула тело физиономии локтём в бок.