Вскоре всё успокоилось. Захоронив убиенных под выстрелы прощального салюта в наскоро вырытых братских могилах, оставшиеся в живых бойцы заняли места в своих койках. Но ненадолго. Наскоро зализавшую раны роту ждало новое испытание — передислокация. Передислокация происходила в форме ускоренного передвижения по сильно пересеченной местности в полном снаряжении и при наличии всего имеющегося у мужественных бойцов вооружения. Путь к месту передислокации был не близок. Достичь его в этот раз так и не удалось. Рота заплутала в неизученных топографами должным образом окрестных лесах и с превеликим трудом вернулась к месту своего прежнего расположения. За плечами у роты остались двенадцать политых потом километров. На некогда грозных бойцов было жалко смотреть: измазанные соплями и покрытые трупными пятнами перекошенные лица, перекрученные ремни снаряжения и вооружения, торчащие из сапог портянки. Ну что ж, лиха, как говорится, беда — начало. После завершения пятого по счету кросса Сергей с удовлетворением отметил про себя заметно выросший потенциал подразделения.

— Вот теперь вы очень похожи на советских воинов, спасших мир от коричневой чумы, — говорил он восстанавливающему дыхание в движении ладному строю, — а ведь ещё не так давно смотреть без слёз на вас было просто невозможно. Это было какое-то напуганное сборище растерянных, выброшенных на берег цунами полуобморочных от усталости павианов. И что-то «сеньоров» с «сэрами» не могу я среди вас никак разглядеть. Исчезли что ли?

— Так точно, — глухо отвечал строй.

«Сеньоры» с «сэрами» никуда, конечно же, не исчезли. Они просто как-то сникли и перестали выделяться. По всему видать, что мечта об уходе на «дембель» с лавровым венком олимпийского чемпиона на голове их никогда не посещала. Впрочем, услужливая «молодёжь» как и прежде старалась подставить под их «сморщенные от старости» зады скамейки в столовой, но это уже не выглядело махровой «дедовщиной». Это были уже, наверное, знаки вполне заслуженного уважения, и старлей прекратил обращать на них внимание. А вот ночные сражения с того самого раза точно прекратились. Сергей много раз пытался попасть на этот ночной спектакль, но каждый раз почему-то неудачно. Все без исключения воины вдруг как-то в одночасье приучились по ночам банально так спать. Именно спать и ничего другого. Отдыхать лёжа, как прописано в Уставе. Что с ними случилось — неизвестно. Психологи говорили что-то про период взросления. Наверное, всё так и есть. Хотя этот период каждый переживает по своему и в свое время, а тут как-то одновременно всё получилось…

Надо отметить, что в других ротах подобных совпадений в сроках взросления как-то не наблюдалось. Случались и случаи рукоприкладства. Не раз на различных построениях на плацу рассвирепевший Шахрайчук допрашивал перед строем то одного, то другого драчливого в престарелости своей «сэра». Допросы всегда производились по приблизительно одинаковой схеме:

— Хто у тэбэ маты?

— Доярка.

— Хто твий батька?

— Тракторист.

— Ви бачетэ, шо робится, — возмущенно кричал Шахрайчук, обращаясь уже ко всему строю. — Батька — тракторыст!!! Маты — доярка!!!! А вин, шэлмэц, молодогхо солдата кулачышшэм по пузяке!!!

После таких допросов следовало суровое наказание, связанное с долговременной отсидкой буйного «старикана» на гаупвахте. Это было действительно очень суровым наказанием и о гарнизонной гаупвахте надо рассказать отдельно. Несмотря на то, что гауптвахта называлась гарнизонной, располагалась она в караульном помещении батальона. Поскольку службу в гарнизонных караулах несли исключительно только офицеры и особо выдающиеся прапорщики батальона, они же были по совместительству и начальниками караулов при гарнизонной гаупвахте. Начальники караулов, вступив в преступный сговор, создавали порой невыносимые условия «отсидки» на гаупвахте для особо проштрафившихся воинов. Собственно говоря, ни о никакой «отсидке» речи идти не могло. Буянов исправно кормили, но сидеть и лежать практически не давали. Днём их гоняли на работы, а по ночам заставляли отрабатывать вводную: «Пожар на гаупвахте». По этой вводной пол камеры, в которой содержался заключенный, сначала равномерно засыпался песком, а затем по щиколотку заливался водой. После этого заключенному выдавалась тряпочка размером с носовой платок и тазик для сбора водо-песочной взвеси. При этом предназначенный для отдыха топчан сворачивался к стене и закрывался на замок. Ключ от замка хранился только у начальника караула. Если заключенный успевал до утра так вычистить камеру, что результаты этой работы сильно нравились начальнику, тот мог милостиво, но не более чем на часок, позволить заключенному покемарить лёжа. Но такое происходило крайне редко. Как правило, к утру начальникам не нравилось уже ничего, и заключенные тренировались спать стоя. На следующий день всё повторялось. И это было правильно. А как иначе? Тебя посадят, а ты не воруй. И не тыкай «молодогхо солдата кулачышшэм в пузяку». Как правило, воспитательный процесс ограничивался одной отсидкой. По второму разу попадать на гаупвахту особо никто не стремился. На старлеевой памяти был один такой уникум, но тот был политическим. Единожды отсидев за «неуставняк» он, не смотря на командирский запрет, постригся налысо в известный солдатский праздник, называемый «сто дней до приказа». Командир вначале наказал его безобидными нарядами вне очереди, но охамевший боец, что называется, встал в позу обиженного: «А ведь Ленин тоже лысым был. Если бы он был жив и Вам дали бы волю, то Вы и Ленина сортиры чистить отправили бы!» Подобные заявления — это, конечно же, полный беспредел. Даже не стоит и говорить, что наглец тут же был отправлен на гаупвахту на самый большой из оговоренных Уставом сроков.

Но не всё было так мрачно в этом батальоне. Случались иногда и по настоящему смешные истории. Эти истории порой вносили некое разнообразие в пожирающую военных повседневщину. Одна из них произошла с всегда полусонным и безнадежно любящим всяческие проявления комфорта лейтенантом Николаевым. Если быть точнее, то история произошла не с ним, а с совершенно другим лейтенантом — только что прибывшим в часть лейтенантом медицинской службы Зельским. Но лейтенант Николаев стоял у истоков этой истории и был, можно сказать, её застрельщиком. Заступил как-то этот неисправимый любитель комфорта в свой самый нелюбимый наряд — начальником караула — и тут же, как только мог, постарался скрасить свой строгий быт. Едва перешагнув порог караульного помещения, он тут же распорядился принести ему из расположения роты парочку матрацев на жесткий топчан и троечку дополнительных подушек. Наскоро приняв наряд у предшественника и отправив смену на посты, лейтенант вдоволь отведал принесенной с собой домашней снеди, после чего его отчаянно потянуло в туалет по великой нужде. Туалет караульного помещения лейтенант, мягко говоря, недолюбливал. И мало того, что недолюбливал — он в него просто не мог влезть. Поэтому всякий раз, когда нужда настигала лейтенанта во время его мужественного несения службы в карауле, он, ничтоже сумняшись, покидал караульное помещение и отправлялся в находящийся неподалёку полевой сортир, оборудованный, как положено, выгребной ямой. Этот сортир соорудили когда-то в незапамятные времена первые строители гарнизона. Как это ни странно, но после окончания строительства сносить его не стали. Впрочем, ничего странного в этом не было: стоит сортир на окраине лесочка, в глаза не бросается и каждый снующий по территории части военный, не взирая на должности и звания, может им воспользоваться, не заходя специально для этого в казарму или в штаб. Очень даже удобно и в духе начавшей уже тогда зарождаться демократии. Вот в этот-то демократичный сортир и отправился полусонный и сытый лейтенант. Из чисто этических соображений не будем расписывать всех подробностей процесса лейтенантского испражнения, хотя с научной точки зрения он явно представлял интерес. Об этом свидетельствовала создаваемая соответствующим органом во время процесса непередаваемая гамма всевозможных и неизвестных еще в живой природе звуков. Случайные прохожие, заслышавш эти неповторимые звуки, сразу понимали, что в карауле сегодня лейтенант Николаев, и обходили опасно раскачивающееся строение стороной. Но в этот раз среди привычных ему с юности звуков лейтенант уловил какой-то особый, нельзя сказать, что совсем уж ему не знакомый, но какой-то не соответствующий процессу звук. Вернее даже не звук, а коротенький такой звучок: «Бульк!» Лейтенант усилием воли вынужден был прекратить процесс яростного испражнения, дабы проанализировать природу нового звука: «Ха, «бульк», как из бутылки. Что это могло быть? Бутылки-то ведь поблизости нету…». И тут в общем-то неглупого лейтенанта насквозь прожгла внезапная догадка: «Значит, что-то упало!» Он принялся судорожно проверять карманы — всё вроде бы на месте. Сердце лейтенанта мгновенно похолодело, когда он добрался наконец до висящей на ремне кобуры. Кобура была расстегнута и пуста: «Так и есть! Нет пистолета типа ПМ! Трибунал!» В отчаянии забыв о довершении процесса до победного конца и кое-как натянув штаны, Николаев побрёл обратно в караульное помещение. «Что же теперь делать? Что делать? — Отчаянно стучало в его голове. — Доложить дежурному по части? Пусть объявляет тревогу и вызывает с флота водолазов. Какой на хрен флот?! Ты что? Уже бредишь? Так-так-так, водолазов у нас нет, а кто же у нас есть хотя бы чем-то похожий на водолаза? Во, точно! Воин в ОЗК! Срочное погружение. А если вдруг утонет? Привяжем к нему веревку. В случае чего — экстренное всплытие. Кому же это можно поручить? Чем-нибудь застращать и потом сурово приказать? Нет-нет, приказывать в этом случае нельзя, можно только попросить. Не в службу, мол, а в дружбу. А прежде чем просить, надо бы что-то пообещать. Что и кому я могу пообещать? Ага, вот! Каретин же у меня собирался в отпуск, а ротный ему его зарубил за халатное несение службы в наряде по роте. Плохо он тогда сортир вымыл. Да фигня это всё! Это не является грубым нарушением воинской дисциплины. По такому случаю я как-нибудь ротного уговорю. Срочно. Звонить в роту». Едва сдерживая нетерпение, Николаев ворвался в караульное помещение. Бойцы с удивлением взглянули на его незастегнутые и сползающие с крутых бёдер штаны и внутренне напряглись, думая, что сейчас последует какая-нибудь вводная. Это особенно настораживало, потому как ленивый лейтенант никогда вводными не разбрасывался. Но лейтенант, не обращая на них никакого внимания, стремглав бросился к телефону: «Лейтенант Николаев. Дневальный, срочно доложите: где у нас находится ефрейтор Каретин? Немедленно пришлите его ко мне в караульное помещение! Скажите, чтобы взял с собой ОЗК в комплекте с противогазом! Да, еще пусть какую-нибудь веревку с собой прихватит покрепче и фонарик. Где-где. Пусть к старшине подойдет. Скажет, что это я просил». Положив трубку, лейтенант начал тихо тлеть от нетерпения. Прошло уже целых пятнадцать минут, а Каретина всё еще не было. Тление плавно перешло в горение и лейтенант ещё раз позвонил в роту: «Где Каретин, вашу мать? Вы что там еле шевелитесь? В штаны что ли насрали? Сгною! Кто не разрешает открыть оружейную комнату? Дежурный по части? Уроды! Ничего нельзя доверить! А где командир роты? Б…ь. А старшина? Тьфу ты! Сучара ленивая!» Находясь в непривычном для себя состоянии крайнего раздражения, лейтенант с размахом бросил трубку, но тут же поднял её снова и дрожащими пальцами набрал домашний номер ротного командира. Непрерывно извиняясь, лейтенант сбивчиво объяснив ему ситуацию и принялся слёзно просить Пчёлкина дать добро на вскрытие оружейной комнаты, где для пущей сохранности были складированы все ротные ОЗК. «Буонапарте» поначалу влез на коня: «Вы дадите мне когда-нибудь хоть какого-то покоя? Только вошел, ещё даже пожрать ничего не успел, а отдельные лейтенанты уже успели набить чем ни попадя свою ненасытную утробу и топят теперь вверенное им боевое оружие в окрестных сортирах! Чего Вас туда понесло? Вам же по Уставу не положено для таких целей покидать караульное помещение! Не можете срать как все остальные? Пишите рапорт на медицинское освидетельствование. Может Вы уже совсем служить не в состоянии, если даже посрать как следует не можете?» Через некоторое время, немного поостыв и осознав, что если допустить такое ЧП, то мало никому, в том числе и ему, не покажется, «его императорское величество» соизволило прибыть в роту и, снабдив Каретина всем необходимым выпроводило его для выполнения важного государственного поручения.