— Из классики нам хорошо известно, что только «битиё определяет сознание». Поскольку «битиё» в явном виде мы себе позволить не можем — это ведь тоже «неуставняк», предлагаю заняться спортом.
— Каким еще спортом?
— Предлагаю приступить к всеобщему изучению и доведению до совершенства сто десятого приёма каратэ, а так же организовать регулярные занятия с нашими «сеньорами» классическим английским боксом.
— Что это за прием такой?
— Изматывание противника на пересеченной местности. Кросс, по нашему. Это почти дословный перевод с японского. Бег по сильно пересеченной местности в полном снаряжении и вооружении. Возможно достижение тройного эффекта: воспитание у личного состава физической выносливости, волевых качеств и полное очищение сознания военнослужащих от глубоко чуждой им по природе мелкобуржуазной шелухи.
— А бокс тут причем?
— Этим я займусь сам. Всёж-таки, как-никак, кандидат в мастера спорта. Тут всё просто: одеваем на очередного погрязшего в спеси воина боксерские перчатки и проводим мастер-класс, попутно объясняя ему, в чем именно он накануне был не прав. И всё, заметьте, на законных основаниях. Бокс — это ведь спорт такой. Не мы ведь его придумали. Он входит в программу Олимпийских игр, девизом которых является: «О, спорт, ты мир!» А мы всегда за мир, хоть и есть у нас где-то на запасных путях проржавевший местами бронепоезд.
— Не нравится мне здесь что-то. Уж очень все это сильно попахивает «поникаровщиной».
— А в чём Андрюха-то не прав? Он же бьёт-то точно по Уставу. Не промахивается никогда. Не знаю, за что его замполиты недолюбливают. У него в подразделении как раз всегда близкий к идеальному уставной порядок. И Ленина все любят. И дорогого Леонида Ильича. Что этим собакам ещё от него надо?
— Нет-нет, это не наши методы. Иначе мы с Вами так и помрем старлеями. Поникаров, он хоть капитана успел до своей опалы получить. Так что давайте бокс пока отложим, а вот насчет кроссов надо бы подумать. Не преподнесут ли всё это замполиты как издевательство над личным составом?
— Преподнесут, конечно же, если мы всё это грамотно не оформим. А надо, например, придать всему этому форму занятий. Написать соответствующий план-конспект, подписать его у кого надо и утвердить у высочайшего руководства. И вперед! Совершенствовать свою боевую подготовку.
— Вот Вы этим и займитесь.
— Уже, — проговорил Сергей и достал из стола тетрадь с план-конспектами проведения занятий, — план составлен, осталось только Вам его подписать, да ещё утвердить у комбата. Можно было бы и без него обойтись, но планом предусмотрено получение оружия. Куда же без него? Это ведь воинский кросс, а не утренняя прогулка пенсионеров: приседания с попукиванием под наблюдением врачей. А раз оружие, значит только через комбата.
— Оставьте тетрадь мне, я у него при случае подпишу.
— Только число не ставьте пока. Мы еще сами со сроками не определились. Здесь ведь нужен прецедент: раз вас, голубчики, предупредили, не наказывая, но вы командирской доброты не оценили — а вот теперь получите-ка фашисты по гранате. И тогда всем «сеньорам» и рабам всё сразу становится понятно: откуда ноги растут и за что им это всё. А вот если провести эти скачки без прецедента, могут сразу и не понять. Могут подумать, что мы тут от безделья окончательно ошизели и мечтаем вырастить из них олимпийских чемпионов. В этом случае может появиться естественная озлобленность, и воспитательная цель не будет достигнута.
— Ладно, подпишем, но будем надеяться, что прецедента не произойдет.
— Блажен, кто верует.
В эти пятничные сутки Сергей очутился вблизи своего домашнего очага за две минуты до их окончания. Очаг разогревал его давно остывший ужин. На кухне его ожидала боевая подруга с явными признаками недавнего приступа внезапной плаксивости на всё еще недовольном лице.
— Ты что, всегда в такое время будешь возвращаться?
— Здесь, милая, всё обстоит гораздо хуже, чем ты думаешь. Будут и такие периоды, когда меня может не быть сутками. И речь идет не о нарядах и учениях — это всё само собой. В батальоне всегда найдется очень много всяческих нужных и полезных дел, которые очень строго обязательно и предельно необходимо сделать к завтрашнему утру. А когда их ещё делать как не ночью? Тем более когда всё так интересно…
— Что же там может быть такого интересного?
— Как это что? Ты пойми, что это по сути дела придворный батальон, в котором постоянно идут какие-нибудь проверки со стороны всевозможных вышестоящих московских частей. А проверяющие, они все почему-то не любят ездить далеко. Они все ездят к нам и ставят в своих планах отметки о проведенных в войсках проверках. Завтра, например, проверяют службу тыла, поэтому за ночь надо проверить, на всех ли вещмешках пришиты бирки. А если вдруг так случится, что не на всех, то надо срочно организовать устранение обнаруженных недостатков. И надо еще догадаться, где можно глубокой ночью найти эту бирку, чтобы боец мог тут же подписать её и пришить. А послезавтра едут проверять техническую службу и надо за ночь организовать правильное заполнение нескольких тысяч формуляров. Еще через день могут приехать, чтобы проверить состояние противохимической подготовки войск, а значит надо ночью потренироваться для выполнения нормативов по облачению в ОЗК. Потом все составляющие этого пугающего врагов костюма надо тщательно вымыть, где-то высушить и к утру упаковать в специально сшитые для этого мешочки. А ещё…
— Да хватит уже. Одного только не могу понять: почему всё это нельзя делать днём?
— А когда, скажи на милость, заниматься обслуживанием техники и боевой подготовкой? Боевых задач-то никто с этого грёбанного батальона не снимал. Когда, спрашивается, мести асфальт, красить осеннюю листву, белить бордюры и ухаживать за домашними животными? Этих задач с героического батальона тоже никто не снимал. Поэтому, как только мы уезжаем на учения, весь гарнизон через неделю начинает утопать в собственном дерьме. И ещё, поверь, кроме этого есть очень много разных дел, которые ночью не сделаешь.
— А когда же отдыхать, уделять внимание семье и всё такое прочее…?
— Насчет этого у высшего начальства всегда есть чёткий ответ: отдыхать надо в свободное от службы время. И насчёт семьи тут недавно Шахрайчук выразился довольно чётко: «Я вам запрэщаю воспытыват своих дытын, усим воспытыват тильки свий лычный состав».
— Как всё это интересно…
— Во-во, мне тоже. Но может всё скоро изменится. Говорят, Ахтунг куда-то уходит. Выжил-таки я его. Ха-ха. А без него, глядишь, и Шахрайчук угомонится.
— Будем надеяться.
— А вообще, милая, надо сваливать отсюда как можно быстрее. Роста здесь никакого. Майор для данной местности, ну просто потрясающе большой человек. И на любую майорскую должность стоит очередь из шести-восьми человек. И половина из них готова лизать всё что угодно, все выступающие и углубленные части тела вышестоящего начальства, лишь бы получить по большой звезде на погоны.
— И куда же ты думаешь пробиваться?
— В Питер, куда же ещё? Только на имеющуюся жилплощадь. Если папа не генерал, то иначе никак. А папы у нас не генералы…
— Ну давай, хотя мне и здесь в лесу пока нравится.
— Вот именно — пока. Ты здесь второй день. А те, которые уже второй год тут чалятся, уже воют в полный голос. Особенно фифочки из больших городов. Но ты-то ведь у меня не такая? Выть не будешь? Ты ведь у меня декабристка?
— Иди ты уже спать, Волконский. Завтра, небось, опять в семь убежишь.
— Нет. Завтра — в семь тридцать. А до семи тридцати нам ведь ещё много чего надо сделать. Надо ведь наверстывать упущенное за два года?
— Надо, но, пожалуйста, без фанатизма, мачо.
Прибыв утром в расположение роты, Сергей без удивления узнал, что прецедент всё же не замедлил состояться. На этот раз его обнаружил прапорщик Замутянский. Прапорщик заступил накануне в наряд начальником караула и, обойдя с ночной проверкой посты, решил было заглянуть в расположение родной роты. Заглянул дабы так, на всякий случай проверить, как там проистекает мирный сон внешне дисциплинированных бойцов. Не нарушают ли какие злые силы мирное посапывание спящего воинства? Но в конечном итоге прапорщик попал на войну. По казарме, лязгая гусеницами, ползали танки, под потолком во взлётном режиме ревели двигателями «Б-52», с гортанными воплями наступала куда-то вражеская пехота. Всё это нисколько не удручало «ракетных духов», которые с сапогами и табуретками в руках невозмутимо отражали атаку за атакой. За всем этим действом лениво наблюдали полусонные «сеньоры», вальяжно возлежащие в своих койках. Только в этот раз они почему-то требовали от своих «вассалов» называть себя «сэрами». «Сэры» периодически подбрасывали обороняющимся вводные («Танки справа», «Разрыв фугасного снаряда» и т. д.) и те, прежде чем выполнить какое-либо соответствующее складывающейся ситуации действие, обязаны были громко и чётко отвечать: «Yes, сэр!» Вскоре силы врага иссякли и раздался победный клич контратакующего воинства. Завороженный происходящим прапорщик не стал ждать дальнейшего развития контрнаступательной операции, поскольку ему нельзя было надолго оставлять караульное помещение. Он быстенько организовал подъем, построил ещё не остывшую от боя роту на этаже, сообщил по телефону о происходящих сражениях Пчелкину и ускоренно удалился для продолжения несения службы. «Буанопарте» прибыл на поле битвы через десять минут и тут же принялся подводить итоги боевых действий своего подразделения. Путём опроса очевидцев были определены безвозвратные и санитарные потери, сформирована похоронная команда и назначено место захоронения сложивших в бою свои головы воинов.