— Косо? — переспросил Будрис. И быстро-быстро нарвал охапку травы, поднес мерину, огладил его.

«Похоже, ладный парень», — пристроив сумы, Юргис забрался в седло.

Они пустились в путь по тропе, навстречу течению Даугавы. Изредка останавливались, чтобы отдохнуть.

Перешли вброд речку Неретку, обогнули разрушенные поселки и, разговаривая, уже приближались к границе Гедушей. Будрис оказался неуемным разговорщиком. Расспрашивал, а больше все сам говорил. И рассуждал.

— Те три Лаймы, что бродят по свету, распоряжаясь судьбами людскими, теперь, я слыхал, разделились, и в наших краях осталась одна из них, третья, та, что приносит зло, — рассказывал Будрис. — Две другие — ну, та, что дарует все лучшее, и вторая, что дает просто добро, гуляют, видно, по ту сторону Даугавы. По земгальским и литовским равнинам. Одаривают свободных землепашцев. На тамошних землях собирают будто бы урожай сам-девят. На заливных лугах пасется такой скот, что вымя по земле волочится. Каждому взрослому мужчине дают коня с седлом и коваными удилами. А каждая девица в поре невесты получает дойную корову и пару белорунных овец. Обо всем важном в их жизни земледельцы судят сами на своих сходках. И торговые гости у них честь по чести обменивают на их добро железо и медь, ничего не утаивают и не обманывают.

Говорил он и о других счастливых землях.

— Путь туда через вековой лес могут прорубить те, кому посчастливится завладеть волшебным мечом с письменами на клинке. Оттого-то все знатные люди этого берега, все правители замков пытались заполучить побольше мечей с надписями. А сейчас, угрожая петлей, мечи хватают тевтонские латники. Боятся видно, что оружие герцигских кузнецов может нести на себе заговорное слово.

— Ну и умен ты, сосед. Искатель счастья, вернее.

— Да зови соседом, — откликнулся Будрис. — Я же сказал: брюхо бродит, ищет хлеба. Когда кругом шныряют песиголовцы, и крестьянин не знает, можно ли выйти в поле, боится, что посев не принесет урожая, — перестали соображать люди, кому молиться, кому жертвы приносить, кому служить. Послушай, церковник! — коснулся он руки Юргиса. — А не сделать ли нам крюк? Вглубь, мимо большого бора, до озера. Слыхал я, что в чащобах там на островах укрываются вольные люди, они не хотят служить ни тевтонам, ни своим вотчинникам. В Гедушах говорят…

— В Гедушском замке? — Казалось, Юргиса коснулась горячая ладонь. — Ты бывал в Гедушах?

— Той весной.

— Что там, как живут?

— Живут, как жили.

— А в замке что? — Юргису хотелось услышать о ней, — В свое время была у гедушского правителя дочь Дзилна. Говорили, собиралась она… отдавали ее в жены немецкому латнику.

— А что ей станется? Ест парную дичь, жирный творог, пьет свежее молоко, умывается соками. Носит рижские наряды и плодит детей. Только в Гедуши нам не с руки. Из замка на острова весть о нашем приходе долетит как на крыльях ветра. Да еще приукрашенная. Русский священник, мол, водит дружбу со знатью. А простым людям от знати приходится беречься. На островах же народ, по слухам, живет твердый как кремень.

— Вот оно как… — Юргис перегнулся, чтобы поправить стремя. Нет, Будрис — не Степа и не близнец его. Может, он и не Будрис вовсе. Может статься, в Круста Пилсе… Не зря же сказал тевтон: «Духу господа никогда не возобладать в человеке, если плоть грешна…»

— Нет уж, давай-ка прямо. На Герциге…

Над Ерсикским холмом лежало черное, грозное небо. Резкий ветер гнал вереницы облаков, кружился над холмом, над пепелищем города. Гиевно клокотавшая Даугава захлестывала берега, взбивала иену близ места, где стоял ранее замок. Казалось, земля, небо, вода и воздух стремятся запугать человека, чтобы не ходил он туда, где высился некогда вызывавший восхищение город с сотнями домов, с церквами и сторожевыми башнями, со знаменами. Даугава и само небо гневаются, видя на месте знаменитого замка деревянные строения, жалкие и убогие, словно на задворках опустошенного войной и чумой края.

Ведя лошадь в поводу, Юргис, а за ним и Будрис перешли мелкую речку Истеку, прошли берегом Даугавы и стали подниматься туда, где прежде находился город латгалов, прославленный торговыми гостями по всему даугавскому водному пути… Едва лишь путники оказались наверху, как из гряды туч, надвигавшихся со стороны земли селов, метнулся огненный змей, бросился в сторону Ерсики, и вслед за тем небо расколол оглушительный грохот.

— Перкон едет! Перкон грозит! Мерина надо укрыть! — встревожился Будрис.

— Где?

— Хотя бы под мостом.

— Нашел место.

— Не гневи Перкона! — Будрис вырвал повод из рук Юргиса и, успокаивая заволновавшуюся лошадь, пошел напролом через кусты. Наверное, к подъемному мосту, что лежал надо рвом.

— Я в этом году гром впервые слышу. Надо поваляться по земле, чтобы оставили все болезни. — Юргису вовсе не хочется встречаться с жителями отстраивающейся Ерсики.

В раскатах грома он не расслышал, что ответил Будрис. Полил дождь. Будрис продолжал ломиться через кусты, Юргис же бросился в другую сторону, к ветвистому дубу у высокого известнякового берега.

«Обожду здесь, — решил он. — Когда грозу пронесет, надо будет от Будриса отделаться». Юргис не забыл, что в темнице он дал клятву литовскому вотчиннику, а Будриса брать в Литву с собой нельзя. О Гедушах Будрис рассказывает, как о родном доме, да еще понадобилось ему встретиться с вольными людьми на островах…

В Литву надо!

Если переплыть Даугаву и подняться на дигнайский берег, то до литовской границы — один переход. В Дигнае, конечно, как и в Ерсике, могут стоять тевтоны. Однако если выбрать местечко поукромнее и переправиться в темноте?..

Помогай бог!

Гремело уже в стороне Ерсикского болота, уходило к Бирзакам, а дождь все лил не унимаясь. Юргис оторвался от дерева и прыжками помчался вдоль откоса. Укрываясь под скалами, он сможет добраться до поросшего сосняком мыса. Осмотрится, найдет подходящее место…

На беду, низкая часть берега оказалась усеянной острыми осколками камня, как если бы наверху, перед бывшими городскими воротами, множество народу кололо железными кирками глыбы известняка и сбрасывало осколки вниз. Юргис был обут в постолы из бараньей кожи, тонкие, как поношенная посконина. Бежать в таких по острым камням — все равно что валяться на бороне.

Идти приходилось с оглядкой. Юргис шел, настороженно озираясь. Как недалеко успел он отойти ото рва! Сейчас он старался держаться поближе к откосу, к бело-розовой стене, испещренной трещинами, осыпями, углублениями, кое-где поросшей кустарником, а местами даже и ольхой. Когда Юргис приблизился к одному из кустов, росшему примерно на высоте его плеча, он заметил темное отверстие, уходившее вглубь. Рядом на земле лежал плоский камень примерно такой же величины, как и сама дыра.

«Как бы затычка… Сдвинутая или упавшая заглушка».

Юргис еще раз огляделся, потом подпрыгнул, ухватился пальцами за нижний край отверстия и, помогая себе коленями и ступнями, стал протискиваться в нору. Насколько можно было разобрать в темноте, сразу за входом лаз расширялся, нора делалась просторнее и уходила дальше в глубину.

Звериная нора? Укрытие лазутчика? Или подземный ход? Потайной выход из бывшего замка, под городскими валами, прямо на берегу? Таких ходов под городскими стенами было вырыто множество: жители укрепленных мест всегда старались приготовиться к неожиданной осаде. Существовал потайной подземный ход и в замке Висвалда. По нему Юргиса еще мальчиком отец выводил из города в часы второго разорения Ерсики. Где-то в середине хода была ловушка: бездонный колодец, которого не знающему о нем никак не миновать. Такая ловушка может оказаться и в другом ходе.

«Защитите, все добрые духи! Не оставьте меня!»

Протиснувшись внутрь, Юргис нащупал близ входа несколько камней, пригодных, чтобы при надобности завалить вход.

Лежа на животе и нашаривая путь руками, он собрался было двинуться вглубь.

— Ты чего тут ищешь? — внезапно прозвучал в непроглядной тьме старческий голос.