Что толку от полученного у дохристианских мудрецов понимания того, что судьбу племен и целых народов определяют пророки и правители, чьи цели могут быть противоположны: у одних — призыв к благородному сознанию, у других — подчинение плотским страстям. И что по этой причине всякий, принадлежащий к людскому роду и наделенный разумом, должен стремиться к братству с первыми и ратовать против вторых.

— А-а-а!..

Снова — отчаянный вопль тонущего. Обман перенапряженного слуха? Или действительно только что кричал в ужасе человек? Истошный крик еще одного мученика за стенами Юргисовой темницы? Вот за этой самой стеной, вроде бы, откуда сейчас доносится стук.

Юргис приложил ухо к стене, сложенной из известняка пополам с красными кирпичами, напряг слух.

В Полоцком монастыре в пору приезда епископских или княжеских ближних людей старые, наученные хитростям монахи нередко подслушивали, о чем велись разговоры в соседней келье: прижимали к стене блюдце из тонкой греческой глины или белого камня, а к блюдцу — ухо. Порой любопытство оставалось неудовлетворенным, но чаще услышать удавалось, и тогда черноризцы напускали на себя многозначительный вид. Однако тут, в подвале, у Юргиса не было блюдец, звонких, как колокольцы, и уху приходилось улавливать звуки прямо через камни. Он стукнул несколько раз кулаком в стену в том месте, где послышался звук. Насторожился. Но ответа не было. Не иначе — он ослышался и принял стук упавшего снаружи камня за зов из соседней клетушки.

«Епископ Николай строит свой замок из камней и человеческих костей! — с ужасом передавали в Гедушах, в загоне для пленников, пригнанных кто из Ерсики, кто из земли селов. — В основание главной башни заложены кости замученных латгалов и людей из соседних земель. В стену всякого воздвигнутого немчинами укрепления вмурованы не одни лишь валуны, но и черепа людей. Сколько людей сгинуло тут, перетаскивая камни с дальних полей и от реки, поднимая и повертывая их, чтобы уложить в ряд кладки?..»

Однако собранным в гедушском загоне пленникам было невдомек, каким дьявольски огромным был начатый епископом Николаем Круста Пиле, Крестовый замок. Угловые башни отстояли одна от другой на таком расстоянии, на каком уместилась бы вся ограда обширного поселения. А валуны и битый камень добывали не только для стен епископского замка, но и для домов дружинников и управителя, для амбаров, кладовых, для конюшен, мельничных сараев, кузниц, для каменных заборов…

Заскрипела и стукнула задвижка по ту сторону двери. Пронзительно визжа, как побитая собака под палкой, отворились сколоченные из толстых плах и схваченные железными скрепами створки.

«Мучить пришли?..»

Нет, всего лишь за бадьей с нечистотами. Старики-невольники, такие, кто еще дышит и ковыляет, но в строительном деле может быть разве только помехой. А в рыцарских подвалах должна быть чистота не меньшая, чем в конюшне хотя бы. Иначе вонь от мочи и кала станет донимать самого правителя, его гостей и приближенных. Поэтому старики под присмотром стражей раз в сутки приходили прибрать в клетушках узников. Заменить пустые туеса на налитые водой, принести холодную похлебку и кусок с кулак величиной называвшейся хлебом лепешки из лузги. Вооруженные алебардами стражи стояли в это время в дверях, приглядывая и за узниками, и за уборщиками, а когда бывали не в духе — приказывали узникам топтаться на полу каменного мешка, либо стоять неподвижно с поднятыми руками.

Но на сей раз кроме уборщиков и стража в клетушку к Юргису вошел еще кто-то. Сутуловатый человек в длиннополом подпоясанном кафтане, в меховой шапке, с палкой в руке. Остановился близ двери, а когда рабы уже вынесли нечистоты и принесли воду и еду, протиснулся мимо стража и приблизился к Юргису.

— Какой же видится сегодня святая гора небесная Юргису-поповичу? — прокряхтел он.

— Пайке!

— Он самый. Милостью рыцарей пречистой девы Марии.

— От них пришел?

— А также с благословения служителей католической церкви.

Пайке приблизил лицо к лицу Юргиса. И хотя стоял полумрак, Юргису почудилось, что лицо это за минувшие дни изменилось, словно коснулась его волшебная палочка. На щеках Пайке возникли новые темные морщины, на верхней губе — шрам, во рту — черные дыры вместо выбитых зубов. «Кто это его столь крепко отделал? Был ли он уже таким у заброшенной риги в гедушском краю (тогда Юргис только голос его успел услышать), или уже здесь, в Круста Пилсе, успел так измениться?»

— Не из уст ли всевышнего происходит бедствие и благополучие? — Удивление Юргиса пришлось Пайке по душе: гляди, мол, каким знатоком писания стал я! — Едва лишь после заката солнца восходит месяц, как выходят из нор ежи и лисы и хищники ночные и становятся властителями, — добавил старик еще. Наверное, чтобы изумление было полным.

Так оно и было. Юргис помнил: тот Пайке, что выезжал вместе с ними из Полоцка, на проповедника никак не походил. А сейчас — словно обучался у толкующих сны или у католических попов; разговаривают те и другие похоже.

— Пора тебе, Юргис-попович, пасть на колени перед пресвятой девой и ее распятым сыном, И с мольбой в сердце, посыпая голову пеплом, признаться, что неправо противился советам латинской церкви и своего отца, попа Андрея: не выступать против власть имущих, воздать кесарево поставленным богом кесарям. («Вот оно что: и о разговорах Юргиса с отцом в Пилишках наслышан Пайке!») Верные слуги святой церкви сейчас дают тебе последнюю возможность спасти свою плоть от истребления, душу же — от власти ада.

— Ты хочешь, чтобы я католиком стал, что ли?

— Не обязательно. Признав истинного бога, человек может совершать угодные ему дела и служить рыцарям девы Марии разными способами.

— Это чтобы я им служил?

— Надо думать, ты не знаешь, что тот, кого ты пустился искать из Полоцка, находится в этом самом подвале?

— Владетель Висвалд!

— Владетель поверженной в прах перед господом и богоматерью земли Герцигской Висвалд, именно.

— Жив! Висвалд герцигский жив!

— Еще дышит, — прервал Пайке восторги Юргиса. — Висвалд, враг христианской проповеди…

— Разве же он враг христианства?

— Владетель Герциге всегда был врагом слова божия, а еще больше — братства святой Марии. — Казалось, устами Пайке воистину заговорил католический монах. — Герциге всегда была угрозой и ловушкой для всех, живших вдоль Даугавы, крещеных и некрещеных. Владетель постоянно разжигал вражду и войны против рижских властей, Висвалд отвергал союз и дружбу с ними. Пора бы тебе знать это.

Юргис промолчал.

Итак, владетель Висвалд — тут, по соседству, в каменном мешке. И Пайке его поносит. Болтает, что Висвалд разжигал вражду… Ну, сказали бы это захватчики — тевтоны или хотя бы продавшийся им вотчинник… Но вольный латгал Пайке, честно проживший свой век старик?..

Пайке, видимо, истолковал молчание Юргиса по-своему. Может быть, как признак появившихся сомнений или страха.

— Я мог бы попробовать помочь тебе сделать шаг по пути раскаяния. Мог бы воззвать к благородству рыцарей, чтобы они дали тебе больше свободы. Ну, хотя бы позволили встретиться с кем-нибудь с воли. Если бы ты нашел, как отблагодарить главу воинов или высокого прелата. В Гедушах мне довелось слышать, что в Бирзаках тебе прислуживал какой-то латгальский паренек. Я мог бы переговорить с ним. Надо только знать, где можно его найти. Я бы мог еще просить рыцаря, в чьей власти находятся заточенные здесь люди, чтобы он позволил тебе приблизиться к клетушке Висвалда, побыть с ним. Надо думать, поповичу хочется свидеться с владетелем? Было ведь у тебя такое желание, когда ты покидал Русь?

— Было.

— Так что пораздумай.

Пайке не стал торопить с ответом. Можно и подождать… Он повернулся и вышел из клетушки.

Дни тянулись, словно пауки, выползавшие из своего убежища на раскинутую в отдушине, под самым сводом, паутину. Находилась она так высоко от пола, что, лишь подпрыгнув, можно было дотянуться до нее кончиками пальцев. Чтобы отвязаться от кошмарных видений, одолевавших его, когда сгущался мрак, Юргис расхаживал по клетушке: два шага вдоль одной стены, полтора — вдоль другой. Иногда останавливался, трогал рукой стену в том месте, где день назад (или, может быть, неделю?) кто-то пытался подать весть о себе. Перед тем, как пришел Пайке и стал склонять к предательству.