— Да, — замѣтила Лора:- Филиппъ только что ушелъ. Онъ говорилъ, что Гэй писалъ ему, что ученіе и охота рядомъ идти не могутъ.

— Важная причина, нечего сказать! воскликнулъ мистеръ Эдмонстонъ, — Его вѣрно задѣло что нибудь, непремѣнно. Ужъ не оскорбилъ ли его Гордонъ своимъ фамильярнымъ обращеніемъ? мнѣ показалось въ тотъ разъ, что Гэю не понравилось, какъ онъ на охотѣ крикнулъ ему: Эй, Морвиль! Вѣдь эти Морвили по природѣ горды. Такъ что ли, мама?

— Зачѣмъ ломать себѣ голову, если онъ самъ высказалъ настоящую причину отказа, — отвѣчала его жена.

— Пустяки все это, — горячился мистеръ Эдмонстонъ;- это противорѣчигъ здравому смыслу. Я повѣрилъ бы Филиппу, или Джемсу Россу, это дѣлой другое; а ему сдѣлаться книжникомъ! Да онъ всѣ эти книги ненавидитъ; дамъ голову на отсѣченіе, что это правда. Бѣда въ томъ, что я его опекунъ, и не имѣю права его уговорить, потому что причина отказа слишкомъ уважительная. Мама, ты что скажешь?

— Я скажу, что тебѣ и толковать тутъ нечего, улыбаясь отвѣтила мистриссъ Эдмонетонъ.

— Послушай, матушка, ты его, кажется, въ рукахъ держишь. Вывѣдай поаккуратнѣе, Гордонъ что ли его обидѣлъ? растолкуй ты ему пожалуйста, что у того привычка ужъ такая, онъ и со мной за панибрата; да будь тутъ самъ лордъ намѣстникъ, онъ и тогда не перемѣнился бы!

Чарльзъ взялъ подъ руку Эмми и, подтрунивъ слегка надъ хлопотами отца, поплелся въ гостиную. Чрезъ минуту прибѣжалъ Гэй и кинулся вслѣдъ за мистриссъ Эдмонстонъ въ уборную. Подойдя къ дверямъ, онъ спросилъ, можно ли ему войти.

— Конечно, — отвѣчала та. — Теперь сумерки, а этотъ часъ принадлежитъ вамъ. Въ чемъ дѣло?

— Я разсердилъ, кажется, вашего супруга, — началъ Гэй:- и мнѣ такъ это досадно!

— Не разсердили, а встревожили. Ему сдается, что васъ кто-нибудь оскорбилъ, и вы не хотите высказаться, — сказала мистриссъ Эдмонстонъ съ разстановкой.

— Меня оскорбили? Съ чего же онъ это взялъ? Я сержусь только на себя. Видите-ли что: охота слишкомъ веселое развлеченіе, я объ ней день и ночь думаю; заниматься серьезно не могу. Если я охочусь утромъ и начну вечеромъ читать, сладить ни съ чѣмъ не могу, даже спать не въ состояніи. Греческія буквы, какъ зайцы, передъ глазами мечутся во всѣ стороны; самыя простыя вещи становятся для меня непонятными, и кончается тѣмъ, что я то и дѣло посматриваю на часовую стрѣлку, когда она дойдетъ до указаннаго срока. На прошедшей недѣлѣ у меня всѣ математическія задачи съ учителемъ шли изъ рукъ вонъ какъ плохо; а ужъ объ латинскихъ стихахъ и говорить нечего — отвратительно ихъ написалъ. Такъ какъ же послѣ этого не сказать, что ученіе и развлеченіе идти рядомъ не могугъ? Отложу охоту въ сторону, до поры до времени. Эхъ! скверная вещь быть дуракомъ; я думалъ — ну, да нечего о томъ толковать….

— Мистеръ Эдмонстонъ, какъ благоразумный опекунъ, долженъ быть очень вами доволенъ, — съ улыбкой сказала она. — Но я слышла, что вы пріостановили покупку лошади. Это почему? Вы бы могли ее купить и не ѣздить до тѣхъ поръ, пока совершенно не справились бы съ уроками.

— Въ самомъ дѣлѣ такъ! весело воскликнулъ Гэй. Сейчасъ же напишу Филиппу по почтѣ. Прелесть такую выпустить изъ рукъ! Вы бы въ восторгъ пришли, если бы видѣли ее. Что за бѣгъ, головка какая, сколько огня! Нѣтъ, просто совѣстно отъ нея отказываться. Впрочемъ нѣтъ, нѣтъ, не нужно!…. прибавилъ онъ задумчиво. Я ужъ рѣшился не покупать ее. Мнѣ не сладить съ собою. Только залай собаки, мнѣ не выдержать, я поскачу за ними. А теперь, волей или не волей, не поѣду. Уильямъ не даетъ Делорена. Я за себя не отвѣчу, если эта лошадь будетъ моя, я стану попрежнему охотиться. Лучше себя не слушать. — Онъ грустно задумался.

— Ну, строги же вы къ себѣ, - сказала мистриссъ Эдмонстонъ, взглянувъ на него съ нѣжностію, — мнѣ бы жаль было лишить васъ такого наслажденія!

Ласковый ея голосъ и кроткое, чисто материнское выраженіе лица, вѣроятно, произвели сильное впечатлѣніе на Гэя, потому что онъ вдругъ спросилъ: Мистриссъ Эдмонстонъ, можете вы мнѣ разсказать что-нибудь про мою мать?

— Не многое, — отвѣчала она:- мы вѣдь не имѣли близкихъ сношеній съ вашей семьей, и я очень мало подробностей слышала о вашей матери.

— Пока я васъ не встрѣтилъ, — продолжалъ Гэй, облокотившись на каменный выступъ, — мнѣ казалось, что я совсѣмъ забылъ о своей матери. Но теперь мнѣ часто приходитъ въ голову мысль, что бы изъ меня вышло, если бы она была жива?

— Бѣдная женщина! замѣтила, вздохнувъ, мистриссъ Эдмонстонъ:- вѣдь она была чистое дитя.

— Да, она умерла 17-ти лѣтъ, — сказалъ Гэй.

Мистриссъ Эдмонстонъ отперла ящикъ въ столѣ, вынула оттуда три связки старыхъ писемъ и, порывшись въ нихъ при свѣтѣ огня, сказала: Нѣтъ, тутъ мало сказано о вашей матери. А у меня есть письма отъ моей невѣстки, матери Филиппа; тамъ она много говоритъ о мистриссъ Морвиль, особенно о томъ времени, когда молодые гостили у нихъ въ Стейльгурстѣ.

— Кто? мой отецъ и мать?

— А развѣ вы не знали, что они гостили у брата четыре дня сряду?

— Не слыхалъ. Я вѣдь вообще очень мало знаю о своихъ родителяхъ. Даже исторію ихъ семейной непріятности мнѣ разсказали только прошлаго года, осенью; тутъ только я узналъ, что вашъ братъ, архидіаконъ Морвиль, поступилъ въ этомъ дѣлѣ очень благородно.

— Да, онъ принималъ живѣйшее участіе въ судьбѣ вашего отца, — сказала мистриссъ Эдмонстонъ. Они оба встрѣтились, нечаянно, въ Лондонѣ, вскорѣ послѣ его свадьбы, и братъ отзывался съ необыкновенной похвалой о тогдашней его жизни; онъ жалѣлъ… очень жалѣлъ….

Она остановилась, вспомнивъ, что не слѣдуетъ при Гэѣ осуждать дѣйствій дѣда и одобрять поступокъ отца, тѣмъ болѣе, что въ эту минуту Гэй, дрожа отъ волненія, мялъ въ рукахъ какой-то лоскутокъ и видимо собирался съ духомъ возразить ей. Она продолжала. Трудно конечно судить семейныя дѣла, — сказала она:- обѣ стороны были одинаково виноваты; но братъ не разъ говаривалъ, что съ вашимъ отцомъ потупили слишкомъ жестоко. Правда, онъ провинился передъ сэръ Гэемъ, но не надо забывать небрежнаго его воспитанія въ дѣтствѣ: немудрено, если онъ, не имѣя никогда хорошаго руководителя, позволилъ себѣ выйдти изъ повиновенія своему отцу. Онъ тотчасъ послѣ свадьбы пріѣхалъ съ женой, гостить къ брату, въ Стэйльгурстъ, и вотъ что писала мнѣ въ то время невѣстка о влечатлѣніи, произведенномъ на нее молодыми супругами:

«Наши гости, пишетъ она, только что уѣхали; они понравились мнѣ гераздо болѣе, чѣмъ я ожидала. Мистриссъ Морвиль, прехорошенькая малютка; у нея прекрасные бѣлокурые локоны; она свѣжа и румяна, какъ яблоко; у нея голубые глаза и очень кроткій голосъ. Она рѣзва, какъ котенокъ, игрива дотого, что у васъ духу бы не достало останавливать ея шалости. Это не женщина, а дитя. По всему дому раздавался ея голосъ! она пѣла у насъ, какъ птичка, особенно когда попривыкла къ намъ и познакомилась съ моей Фанни и маленькимъ Филиппомъ. Дѣти страстно къ ней привязались, да и не мудрено: съ ней нельзя прожить двухъ дней въ одномъ домѣ, чтобы не полюбить ее. Я полагаю, что самъ сэръ Гэй не устоялъ бы при видѣ ея. Это воплощенная любовь и кротость; изъ нея лаской все можно сдѣлать. Она дотого молода и неопытна, что осудить ее за то, что она убѣжала, невозможно. Матери у нея не было, образованія, кромѣ музыкальнаго, она никакого не получила. Свадьбу эту сладилъ, кажется, ея братъ; онъ свелъ ее съ мистеромъ Морвиль, возбудилъ его страсти и принудилъ къ браку. Бѣдное дитя! она, кажется, и не догадывается, что дурно поступила. Пріятно было видѣть, какъ внимателенъ молодой мужъ къ своей женѣ, и какъ онъ нѣженъ съ нею. Мнѣ даже нравилась его манера смягчать свой громкій голосъ, когда онъ звалъ ее: Маріанна. А имъ она гордилась такъ наивно, какъ дѣвочка, которой хочется казаться большой».

Гэй тяжело вздохнулъ, украдкой отеръ слезу, скатившуюся ему на лицо, и спросилъ: больше ничего не написано?

— Далѣе читать я не имѣю права; притомъ вамъ нечего и знать всѣхъ подробностей, которыя невѣстка мнѣ передавала о ней. Вотъ тутъ развѣ, - продолжала мистриссъ Эдмонстонъ, пробѣгая другое письмо невѣстки:- говоря о вашемъ отцѣ, пишетъ еще, что онъ былъ чрезвычайно красивъ собой, человѣкъ энергическій, съ прекрасными побужденіями… Она снова остановилась, потому что, вслѣдъ за похвалой, въ письмѣ говорилось: «но, къ несчастію, его благородная натура испорчена дурнымъ воспитаніемъ!»